Почему круто идущая в гору одна Радищевская улица за Яузой названа Верхней, понятно без лишних слов. Но в связи с чем примыкающая к ней другая Радищевская улица названа Нижней — загадка: она не горбится, ровная. Переходить ее трудно: поток машин отсюда вливается в круговорот Таганской площади.
Прежде обе улицы назывались Болвановками, Верхней и Нижней. По одной легенде, здесь находилась Болвановская слобода, где выделывали деревянные болванки, и по ним шили головные уборы. По другой версии, за Яузой на восточных подступах к Москве великие князья с почетом встречали послов Золотой Орды. Татары привозили в покоренный город знаки величия хана — басмы, его образы на войлоке. Москвичи басмы с презрением называли болванами. Под ними князья якобы давали присягу на верность, подписывали договоры, приносили дань до тех пор, пока Иван III не покончил с этим принудительным обрядом, растоптав басмы.
Есть третье объяснение. В Никоновской летописи от 1380 года, где речь идет о Куликовской битве, упоминается Болвановская дорога. Проходила она из Москвы вблизи Коломны мимо языческого храма — капища угро-финского племени, поклонявшегося идолам. В глазах христиан они выглядели болванами.
Так или иначе, но царящий на вершине холма большой храм называется Николой на Болвановке. Издали он кажется дворцом с шатровой башней и куполами над венцами — кокошниками, которыми украшали церкви до Петра. Этот Никола возвышается над всей округой: и над театрами на Таганке, и над станцией метро “Таганская”, и над строениями примыкающих к нему улиц, переулков и тупиков.
Под крышей с пятью куполами две церкви: нижняя — теплая и верхняя — летняя, ее не отапливали зимой. Строился храм долго. Деньги собирали с конца XVII века, кирпичи начали класть в 1702 году. Первой освятили нижнюю церковь во имя Николая Чудотворца. Спустя десять лет “по челобитью подмастерья каменных дел Иосифа Старцева велено ему на Москве у Таганских ворот, что на Болвановке, ново построенную верхнюю церковь Петра и Павла освятить Большого Успенского собора протопопу Федору с братией”. Что тот и сделал на радость прихожан Болвановки.
Помянутый в грамоте “подмастерья каменных дел” Иосиф (Осип Старцев) считается одним из крупнейших зодчих своего времени. Ему приписывается букет из одиннадцати золотых куполов над крышей Верхоспасского собора Кремля. Эта дивная гроздь вызывает стон у иностранцев, когда они попадают на Соборную площадь. Барабаны под куполами украшены сине-зелеными изразцами, сделанные мастером — монахом Ипполитом. Позднее Старцев поставлял на стройки изразцы собственной гончарной мастерской. Не исключено, что мастерская и дом Осипа находились за Яузой поблизости от сооружавшегося им храма. Этот Старцев возвел стену-переход и теремок над воротами сказочного Крутицкого подворья. И там, в кирпичную кладку, вживлены разноцветные рельефные изразцы. Другие прославившиеся “подмастерья” постройки в Москве не сохранились.
Учился архитектуре и строительству Осип у отца, Дмитрия Михайловича, потрудившегося в разных городах. В Москве его возмужавшему сыну в год смерти царя Алексея Михайловича поручили составить смету на покрытие черепицей палат в Кремле. В этой бумаге он впервые упоминается как “подмастерье каменных дел”. По документам известно, что Старцев дважды получал награду царя “за то, что он у каменных дел цену сбавил”.
“Подмастерью каменных дел” Каменного приказа приходилось вести торги на право выполнить заказ, заниматься выбором места сооружений, составлять смету строительства, представлять “образец”, проект будущего здания, наблюдать за ходом работ. То есть делать одному то, чем сейчас заняты экономисты, планировщики, архитекторы, прорабы, начальники строек.
Осипу Старцеву выпал жребий жить в то время, когда русская архитектура в камне расцвела и творила “образцы” невиданной в мире красоты, не особенно оглядываясь на моду в архитектуре Западной Европы, куда направил свой взгляд молодой царь Петр. Он ликвидировал Каменный приказ и распустил “подмастерьев каменных дел”. Спустя два года после освящения верхнего храма Николы на Болвановке царь запретил каменное строительство в Москве. Осип Старцев постригается в монахи и уходит доживать свой век в монастырь.
Никола на Таганке стал лебединой песней мастера. Советские искусствоведы за “слишком тяжелые наличники окон”, а их насчитывается 50 (!), за горку венцов — кокошников, “типичную скорее для середины XVII века”, не считают храм шедевром Старцева. Но они не застали Николу на Болвановке таким, каким его описывали “Московские церковные ведомости” в 1902 году.
Тогда, войдя под своды храма, прихожане видели древние иконы, которые написал Феодор, племянник Сергия Радонежского, архимандрит Симонова монастыря. Сиял вызолоченный иконостас. Вдоль стен выстроились из мореного дуба резные иконостасы и панели больших икон в серебряных ризах. Светили лампы в бронзовых паникадилах. Стены покрывала яркая роспись. “Можно смело сказать: кто не бывал в соборе Святого Владимира в Киеве, тот может получить понятие о красоте его и внутреннем убранстве по убранству церкви Николо-Болвановской”.
Так сегодня при всем желании сказать нельзя. В 1922 году отсюда вывезли 15 пулов 39 фунтов 72 золотника серебра. Пролетарская власть ограбила храм, потом закрыла и все, что его украшало, уничтожила. Разгородила пространство на этажи и комнаты. В 1944 году начали разбирать колокольню, чтобы окончательно изуродовать. Но как раз в том году перед вхождением Красной Армии в Европу Сталин из политической целесообразности подкрасил фасад диктатуры. Вернул погоны армии, принял в Кремле иерархов Русской православной церкви, выпустил из лагерей уцелевших после расстрелов священников, разжал руки на горле верующих.
Колокольню восстановили. Покрыли железом ободранные главы, вместо крестов водрузили штыри. Но прихожанам не вернули. Только в 1990 году по просьбе патриарха Алексия II Моссовет возвратил Николу православным.
Поныне храм не залечил глубокие раны. Вся роспись сбита. В нижней церкви голые стены заполняют несколько маленьких икон. Ни мореного дуба, ни “вызолоченного” иконостаса нет. Верхний храм закрыт. Там на полу валяются доски и кучи хлама. Ломать — не строить. Чуда возрождения пока здесь не произошло.
Что радует, так это городской пейзаж напротив храма, где стыкуются под тупым углом Верхняя и Нижняя Болвановка, сходятся торцами здания двух улиц. Под номером 16—18 по Верхней улице протянулись два старинных особняка. Оба некогда принадлежали московским купцам, которые могли себе позволить жить с чадами и домочадцами в таких великолепных домах. Бронзовая доска гласит, что это памятник архитектуры, бывшая усадьба купца П.Жегалкина. О ней сказано в архитектурном путеводителе “Москва”, что “простой благородный фасад дома близок к образцовым проектам начала XIX века”. А также о том, что в здании сохранились “интерьеры парадной анфилады с прекрасными росписями потолков”.
Два эти особняка в середине ХХ века город передал Всесоюзному заочному педагогическому институту, где обучались, как теперь говорят, “дистанционно” десятки тысяч студентов. Здесь без отрыва от школ они слушали установочные лекции, сдавали экзамены и получали диплом о высшем образовании. Теперь это Московский государственный открытый педагогический университет им. М.А.Шолохова, где учатся на 16 факультетах очно и заочно, “дистанционно”.
Пять лет назад ректор, профессор Юрий Круглов, направил мэру Москвы записку, где сообщил, что в институте занимаются 19 тысяч студентов, что профессор университета, народный художник России Глебов, изваял памятник Шолохову. Он просил правительство Москвы присвоить университету имя “великого писателя, лауреата Нобелевской премии, классика мировой литературы”. Убеждать Юрия Михайловича в этом не требовалось, потому что “Тихий Дон” и “Поднятую целину” в его годы изучали в школе, и с тех пор он полюбил оба романа, нисколько не сомневаясь в таланте творца. Согласие на именование дали, как полагается по закону, дети Шолохова — сын Михаил, дочери Светлана и Мария.
С тех пор университет на Таганке носит имя Шолохова. Головокружительную роспись на потолке я впервые увидел в кабинете ректора университета, куда меня однажды пригласили рассказать студентам, как нашлись в Москве рукописи “Тихого Дона”, считавшиеся сгоревшими в огне войны. Я вошел в светлый коридор двух спаренных особняков и замер от удивления. Потому что прежде не видел, чтобы стены института украшали картины и рисунки известных художников, в их числе тех, кто иллюстрировал сочинения писателя. Не видел, чтобы другой институт покорял уютом и каждым, художественно осмысленным уголком здания.
Переводчик “Тихого Дона” профессор Брайан Мэрфи в письме из Лондона сообщил мне год назад, что роман занял на английском языке 1400 страниц. “Кто его прочтет в наш век?” — спрашивал он и по случаю предстоящего столетия автора предлагал из лучших побуждений, чтобы какое-нибудь русское издательство выпустило более короткий вариант, “избранные места из романа”. Но в Москве такой необходимости нет. “Тихий Дон” переиздают и читают без купюр. Под эгидой института выходит десятитомное собрание сочинений. На Таганке студенты пишут дипломные и курсовые работы, аспиранты защищают диссертации по Шолохову. Каждый год проходят Шолоховские чтения, после которых издаются сборники научных трудов. Вышел в эти дни “Словарь языка Михаила Шолохова”. В нем 964 страницы, где толкуется 5000 слов и 2000 фразеологизмов.
По пути к ректору я увидел надпись у дверей: “Музей М.А.Шолохова”.
В его кабинете больше, чем росписи, меня интересовал вопрос: кому в голову пришла идея назвать университет именем писателя? “Это коллективное решение”, — ответил профессор Круглов. Действительно, решение принималось ученым советом университета, руководством Министерства образования, его поддержали Юрий Бондарев и другие известные лица. Но думаю, что идея вылетела из кабинета с расписным потолком, хотя хозяин его не шолоховед, всю жизнь изучает русский фольклор. Занимается немодной в наш рыночный век наукой, какой прославились в XIX веке собиратели русских народных песен, сказок, пословиц и поговорок, великие отечественные фольклористы времен Пушкина и Гоголя. При этом любит и чтит Шолохова.
Двадцать лет назад, пойдя по следам Шолохова в Москве, я попал в районе Нагатина в школьный музей автора “Тихого Дона”. Класс заполняли яркая одежда, обстановка, посуда и оружие казаков. Дети привозили экспонаты с Дона. Сегодня в Москве есть научный музей Шолохова — в Центральной библиотеке его имени у Преображенской площади. Центром Шолохова стал университет на Таганке. Фактически это еще один памятник писателю, в дополнение к тому монументу, что установлен на Волгоградском проспекте, резца скульптора Глебова. И к тому памятнику скульптора Рукавишникова, что решено установить на Гоголевском бульваре вблизи дома, где была московская квартира писателя.
А бок о бок с особняками университета на Таганке соседствует центр другого нобелевского лауреата — Александра Солженицына. “Бывают странные сближенья” — сказано как будто насчет этого парадокса. На Верхней Радищевской, 16—18, находится университет имени Шолохова. А под номером 2 на Нижней Радищевской дислоцируется Дом русского зарубежья. Под этим названием скрывается публичная библиотека, где много книг, изданных за границей после революции 1917 года на русском языке. За их чтение при Сталине можно было поплатиться жизнью. При Брежневе за эти книги любопытные попадали в лагерь. Под одной крышей кроме библиотеки находится московское издательство “Русский путь”, а также большой книжный магазин.
Прежде по этому адресу все видели два старинных здания. С ними слился новый дом с парадным подъездом, украшенным подобием портика. Вход открыт для всех. Лифт возносит на четвертый этаж. На пятый поднимаешься по лестнице. Видишь сквозь зеркальные стекла пейзажи старинной Таганки, а в доме попадаешь в интеллектуальное пространство площадью свыше 8000 квадратных метров. В старом Манеже было меньше выставочной территории. В Париже я бывал в русской Тургеневской библиотеке эмигрантов, ютившейся в квартире жилого дома. Про Дом русского зарубежья можно сказать, что построен он с русским размахом.
В Москве мало таких зданий, где функционирует сорок семь систем и подсистем, призванных сделать пребывание людей комфортным и безопасным. Я ходил по этажам и попадал из конференц-залов в выставочные залы, из традиционного читального зала в зал, где над каждым столом — экран. За закрытыми дверями — собрание редких книг, бесценный архив, документы, реликвии, возвращенные в Россию Александром Солженицыным. В Москву он вернул архивы главнокомандующего русской армией великого князя Николая Романова, Ивана Бунина, письма генерала Деникина, Марины Цветаевой, многие документы и другие памятники белого движения.
По словам директора дома, увидев все это богатство, Юрий Лужков “вдохновился” и загорелся желанием построить для архива, книг и реликвий современные апартаменты. Он дал срочное задание “Моспромстрою” во главе с Василием Морозом, воссоздавшему за пять лет храм Христа Спасителя. Дом русского зарубежья построили за 4 месяца и 10 дней. В нем также помещается фонд Солженицына, который ежегодно присуждает литераторам премию в 25 тысяч долларов.
На Нижней Радищевской, 2, фактически создан центр Солженицына, где он бывал не раз. В библиотеке значится 266 изданий с его фамилией, начиная с повести об Иване Денисовиче и кончая собранием сочинений, изданных в Париже Никитой Струве. Этот известный издатель, с Солженицыным и Лужковым, является третьим учредителем дома. Он передал ему книги издательства “ИМКА-Пресс”, прежде запретные. Как раз это издательство в Париже выпустило в 1974 году при поддержке Александра Исаевича под псевдонимом Д* злосчастное “Стремя “Тихого Дона”. Аноним тщился под эгидой нобелевского лауреата доказать плагиат относительно “Тихого Дона”. От непосильной ноши автор (им оказалась малоизвестная писательница Ирина Медведева-Томашевская) надорвался, покончил жизнь самоубийством.
Никто в послевоенные годы не причинил Михаилу Шолохову столько боли, как его земляк, Александр Исаевич. Версию о плагиате он развивал в статьях, мемуарах “Бодался теленок с дубом”, “Красном колесе”, эпопее, где автором “Тихого Дона” фигурирует некий персонаж.
Казалось бы, кому, как не им, нобелевским лауреатам, современникам, уроженцам Дона, общаться. Не вышло. Такое в жизни бывает.
…Провожая меня из дома в поселке писателей в Переделкине, Леонид Леонов показал на калитку напротив своего жилища и заметил, что там живет его сосед Корней Чуковский.
— Ходите к нему пить чай? — спросил я.
— Ни разу у него не был, — ответил классик.
Не общались два гения — Толстой и Достоевский, жившие в России, как Шолохов и Солженицын, в одно время. Правда, Федор Михайлович напрасно не тратил силы и время, доказывая, что роман “Война и мир” написан другим.
