Дом коромыслом

Станица Вешенская ждет Путина и 200 тысяч гостей

В станице Вешенской — дым коромыслом. “До столетия Шолохова осталось 5 дней” — белеет отрывной календарь, прибитый на избе. Вешенцы дружно красят заборы, всем раздали зеленую краску. Местный мэр лично проверяет качество малярных работ и, если что, стыдит халтурщиков. Страшно представить: в десятитысячный поселок приедут 200 тысяч гостей, среди которых ждут и президента Путина.

Вонь от краски перебивает лишь аромат сирени. Сорт “Шолохов” выведен еще при жизни писателя. Цветки — с детский кулачок. А запах, запах!.. “Шолохов” быстро перекочевал с писательской усадьбы на всю станицу.

— Многие из нынешних приезжающих и Шолохова-то не читали, — возмущаются жители Вешенской и еще активнее готовятся к юбилею. Календарь “худеет” у нас на глазах. Наконец остается последний листок — 24 мая, вторник. С днем рождения, Михаил Александрович!

Каких только чертей на него не валили! Осенью 41-го, когда фронт вплотную подходил к Дону, по Москве пошел слушок: Шолохов своих не эвакуирует. Верный своим кулацким привязанностям, ждет прихода немцев, чтобы остаться под ними. Как только обстановка стабилизировалась, зашептали прямо противоположное: спешно эвакуирует, сеет панику чуть ли не по всей стране, и это в то время, когда “паникер” означало “изменник”.

Клевета преследовала Шолохова всю жизнь. О шолоховских миллионах ходили легенды. Говорили, будто одних партвзносов он платил по 14 тысяч! А сколько в кубышке было — и вовсе не сосчитать. После “Тихого Дона” Шолоховы забыли, что такое нужда. Но и богачами никогда не были. Всесоюзное агентство по охране авторских прав (ВААП), через которое заключались все зарубежные договоры, больше 90 процентов от шолоховских изданий оставляло себе. Нобелевская премия принесла ему 50 тысяч долларов, лишь с середины 80-х она означала не только мировое признание, но и миллион баксов в придачу.

22 июня 1941 года Шолохов перечислил в фонд обороны Сталинскую госпремию. Ленинскую премию за вторую часть “Поднятой целины” полностью отдал на строительство Каргинской школы, где, как он написал, “я когда-то учился”. “Я дал только пуговицу, пиджак дало государство”, — заметил он тогда.

В доме-усадьбе, где жила вся семья, скромная мебель и никаких излишеств, даже хрустальной люстры нет. Когда в гости к Шолохову напросился Хрущев с супругой, его разместили в бывшей детской. Шифоньер, кровать, тумбочка — апартаменты явно не для первого лица в государстве, впрочем, в этой же комнате останавливались все гости, независимо от ранга. А их в доме-усадьбе, за которую, кстати, Шолохов расплатился лишь через 25 лет, всегда было много. Приезжал Гагарин, Никулин, Шукшин, пионеры-комсомольцы-коммунисты, с утра пораньше жаловали председатели колхозов и простые доярки. “А где тут наш знаменитый писатель живет?” — и с радостью на экскурсию по дому: а где спите, где пишете, где почту разбираете? В день приходило по мешку писем. Отвечали всей семьей, чтоб никого из почитателей таланта не обидеть. Писал Шолохов в основном по ночам, спал часа четыре, поднимался раньше всех. Неизменный стакан чая на завтрак под задушевные беседы с кухаркой. А без нее разве такой поток гостей накормишь?

“Михал Александрович, вы б часы приема установили, — советовали ему станичники, — что ж они к вам все идут и идут!” — “Да что же я ей скажу: милая, обожди! Она на рассвете коров подоила да 40 верст пешком отмахала, чтобы ко мне прийти”.

Первый просмотр бондарчуковского “Тихого Дона” был тут же, в Вешенской. В зал набилась вся станица. “Гришка! Глянь, Гришка-та похож! Каков казак!” — неслось отовсюду. Экранного Мелихова вешенцы полюбили с первого взгляда. Тем более и прототипа его, расстрелянного Харлампия Васильевича Ермакова, многие помнили. Не одно десятилетие прошло, прежде чем расстрельное дело казака Ермакова наконец “рассекретили”.

А вот Аксинья сперва не понравилась. Главное обвинение — больно лицо у Быстрицкой интеллигентное. “У нас таких нет! Да и коромысло... Вы видели, как она несла коромысло!” — станичницы вначале хохотали до слез и лишь со временем все-таки признали Аксинью—Быстрицкую: сыграла-то хорошо!

— Михаил Александрович, ну познакомьте меня с настоящей Аксиньей, — перед съемками упрашивала Шолохова Быстрицкая. — А я за ней понаблюдаю, лучше узнаю свою героиню. У вас же в романе у всех прототипы есть.

Шолохов — в полный отказ:

— У всех, кроме Аксиньи. Ну как вы не понимаете, не было ее никогда в Вешенской, я ее придумал!

А вот для знаменитого “Нахаленка” прототипов искать не пришлось — с себя писал. До 8 лет Мишка Шолохов был незаконнорожденным, а на Дону таких всегда нахаленками называли. Мать Михаила Александровича отдали замуж за нелюбимого, который к тому же был намного старше ее. Жизнь сразу не заладилась, и вскоре она от него сбежала — случай по тем временам небывалый. Зато с Александром Шолоховым, сыном богатого зарайского купца, любовь вспыхнула с первого взгляда. Молодые купили небольшой домик на хуторе Кружилинский, там же и родился их единственный сын Миша. Церковь на их союз смотрела косо, батюшка расписал только после того, как умер официальный муж. А следом и Мишку перестали дразнить нахаленком.

В 1983-м, незадолго до смерти писателя, Мария Петровна и Михаил Александрович отметили бриллиантовую свадьбу.

— Дед поднял бокал и с серьезным видом произнес: “Молодые, учитесь: 60 лет прожили, ни разу не разводились!” — вспоминает Александр Шолохов.

...Ей было 19, ему 17. “Марусенок”, как он ее потом называл, закончила институт благородных девиц в Воронежской губернии, работала в станице по ликбезу учительницей. Шолохова назначили продинспектором, а вскоре судили — за превышение служебных полномочий. Продразверстка шла полным ходом, надвигался голодный 19-й год, а Шолохов скостил сумму налога самым неимущим. По молодости дали ему год условно. Могли и расстрелять.

“Ну что за непутевая бабенка в жены досталась! Сидела бы, дуреха, дома, детям да мужу носки штопала, так нет же. Ей бы только следом как хвост таскаться!” — ворчал Шолохов, а сам светился от счастья. “Дорогая женка” была с ним везде — на рыбалке, на охоте, во всех поездках, на приеме у шведского короля на вручении Нобелевской премии. Это была такая игра — она делала вид, что он не отстанет, пока не уговорит. Ему нравилось, когда она, поломавшись, больше для виду, давала себя уговорить. Шолохов не переносил одиночества, и если в Москву или Ростов Марья Петровна ездила с ним без особого удовольствия, то на охоту или рыбалку первая бежала. И трофеев порой приносила побольше своего знаменитого мужа.

“Тихий Дон” гремел по Москве, а Шолохов мечтал поскорее оказаться дома, в Вешках. “Маруся, милая! — писал он жене. — Ты, по всей вероятности, будешь ругать меня, но я признаюсь заранее: хочу купить себе ружье. (Вру, Маруська! Купил уже! Хотел сбрехать, но не вышло.) Да, милота моя, купил себе чудеснейшую двухстволку, бельгийскую, безкурковку за 175 р. У тебя небось волосы дыбом? Ну, ничего, пригладь их и читай дальше. Думаю охотиться, да еще и с тобой. Большая ли вода? Ловят ли рыбу? Пиши обо всем...”

Многое Шолохов жене не рассказывал, берег — время страшное, а у них четверо детей. Лишь приговаривал: “Кто мало знает, с того малый спрос”. Ягода после беседы с Шолоховым не выдержал: “А вы, Миша, все-таки контрик”. Однажды она подслушала, как он товарищам свой разговор с Берией пересказывал. Нескольких его друзей арестовали как врагов народа, Шолохов тут же помчался в Москву: дескать, за них головой ручаюсь. “Вы, товарищ Шолохов, что-то за многих головой ручаетесь. У вас что, голов много?” Тот в ответ: “Тогда арестовывайте и меня”.

Своих друзей Шолохов все-таки спас — он тогда был вхож к Сталину, часто писал ему. “Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен”. Его письма о голодном море на Дону, рассказы о чудовищных перегибах, поездки по фронту и просьбы принять его лично, чтобы он мог обо всем рассказать, — в конце концов Сталин прекратил все отношения. “Ваши письма не беллетристика, а сплошная политика”, — написал он ему.

* * *

Сергей Грибанов вешенцем стал недавно. Рос на хуторе, в Новониколаевском, неподалеку от Вешек, потом всю жизнь преподавал — то в интернате, то в мореходке, жил в Ростове. А полгода назад продал квартиру и переехал в Вешенскую.

— Помню, как принес дед в наш дом “Поднятую целину”, — рассказывает он. — “Ну, бабка, вот эта книга так книга!” — и извлек ее из-за ворота пальто в газетной обертке. После ужина зашумел самовар, бабушка чисто вытерла клеенчатую скатерть, дед бухнул в чай столовую ложку вишневого варенья и водрузил на стол “сильнейшую книгу”. Мы читали ее поочередно с дедом всю зиму, сначала при керосинке, потом на хутор провели электричество. За окном трещал мороз, бабушка поскрипывала прялкой, мурлыкала у печки кошка Пташка, а я читал о мечтаниях деда Щукаря: “Из этакой роскошности меня до вечера и шилом не выковыряешь. Отосплюсь всласть, погрею на солнышке свои древние косточки, а потом — к Дубцову на гости, кашку хлебать”. Книга была без картинок, и 8-летний мальчишка искал героев романа у себя на хуторе. Вон дедушка Бороздинов пошел, ну вылитый дед Щукарь! Потешаются все над ним, прямо пожалеть хочется. А разве Макар, когда о женщинах рассуждал, был не прав? В Новониколаевке таких Лушек Нагульновых — не одна и не две.

Для своей станицы Шолохов сделал все, даже аэродром у Вешек свой есть, там еще Никита Хрущев садился. И пивной заводик свой в Вешенской был — настоящий, чешский. И родниковая вода в кранах — все он, Шолохов, пробил. И даже после смерти благодаря Михаилу Шолохову у станичников есть работа...




Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру