Всякая женщина время от времени посещает врача-гинеколога.
Происходит это так: женщина заходит в кабинет, врач говорит: “Раздевайтесь, ложитесь на кресло”. Ну она, конечно, все исполняет: раздевается ниже пояса, забирается по ступенькам на кресло, устраивается там кое-как, задирает ноги на железные подставки и… лежит. Довольно долго. В самой нелепой позе.
Врач что-то пишет, говорит по телефону, может выйти по своим делам, потом вернется, будет мыть руки. К креслу он подойдет, только когда женщина почувствует себя самой последней дурой…
Во время осмотра в кабинет гинеколога может зайти кто угодно. Заглянет очередной пациент, попросит выписать направление. Медсестра принесет карты из регистратуры. Другой врач зайдет чайку попить… Никому даже в голову не приходит, что женщина в кресле не хочет, чтоб ее видели голой. Что она — человек. Она личность, и эта личность требует к себе уважения…
Уважение к личности — краеугольный камень любого более-менее цивилизованного общества. Но только не нашего. Женщина в гинекологическом кресле — не человек. Она вещь. Полежит без трусов, ничего ей не сделается…
Говорят, что у нас не воспитывают уважение к личности.
Это неправильно. У нас воспитывают неуважение к личности.
Начинается с того, что взрослые бесцеремонно подавляют детей уже в самом раннем детстве. К примеру, насильно заставляют их есть. Возможно, в последние годы что-то изменилось, но когда рос мой сын, воспитательница в детском саду садилась позади ребенка и пихала ложку ему в рот, другой рукой держа его за волосы. Ребенок давился, а воспитательница ласково приговаривала: “Жри, а то урою”.
С детьми-рецидивистами поступали жестче: им выливали тарелку за шиворот. У нас была девочка, которая в дни выдачи борща возвращалась домой в платье с коричневым пятном на спине. Она не любила борщ.
Если такая девочка впоследствии будет врачом, она никогда не станет разговаривать с родственниками больного, объяснять, что с ним творится, есть ли улучшение и каковы перспективы. Заплаканные родственники будут униженно сторожить ее в больничном коридоре часами, и если все-таки дождутся и спросят, заикаясь, какие лекарства ему дают, она тут же отбреет: “А вы что — врач?”
Ее научили не уважать людей, и она их не уважает. Пациенты — вещи, помрут, да и ладно.
Уровень уважения к детям старшего возраста наилучшим образом характеризуют кабинки школьных туалетов, в которых не предусмотрены двери. Но человек не может нормально развиваться как личность, если с шести лет и до семнадцати ему приходится справлять естественные надобности на глазах всего честного люда.
Зато в пригородных электричках вообще нет туалетов. Люди едут по два с половиной, по три часа и терпят. А ведь среди них множество больных, и пожилых, и дети есть, и беременные, и для всех это — если не мука, то огромное неудобство.
Но если людей не принято уважать, кто будет заботиться, чтоб им было удобно? Они вещи, потерпят, а не хотят терпеть — пусть в тамбуре мочатся или между вагонами...
Все будто нарочно устроено так, чтоб люди постоянно испытывали неловкость, дискомфорт и преодолевали трудности на ровном месте. Россия — неудобная страна. Москва — неудобный город.
Если где-то есть три двери, открытой оставят одну — давитесь, сволочи.
Дорожные знаки и схемы установят так, что, если по ним ориентироваться, уедешь к черту на рога.
В метро из четырех эскалаторов включат два, чтоб пассажиры толкались на входе.
Если надо заполнять бланки, составлять заявления — никто не объяснит тонкостей. Пять раз перепишешь, пока заполнишь правильно, и на тебя еще будут орать: “Читать умеете? Образец на стене, все написано”.
Там, где ожидается очередь, никогда не поставят стулья. ЖЭКи, бухгалтерии, администрации, милиции — все присутственные места без исключения устроены так, чтоб люди там часами стояли на ногах.
В нашем отделении милиции паспортный стол размещается на третьем этаже, и когда меняли паспорта, старики, явившиеся за краснокожей паспортиной, сидели и лежали прямо на ступеньках лестницы. Очередь-то длинная, не достоишься.
Интересно, что старикам и немощным по их просьбе паспорта могли принести домой. Но о такой возможности им никто не сказал. Зачем? Они же вещи, постоят, не развалятся…
Люди привыкают к тому, что их не уважают. Они перестают замечать неуважение и неудобство и думают, что это так надо. Это очень правильно — чтоб без туалета, без трусов, сесть некуда и все на тебя орут.
Даже такое запредельное неуважение, как звуковая реклама, которая без остановки бьет по ушам в троллейбусе, автобусе, электричке, на эскалаторе, — и то не вызывает протеста.
Рекламу, которая идет по радио или телевизору, можно выключить. Рекламу в газете можно не читать. От рекламы на стене можно отвернуться. Понятно, что реклама — неотъемлемая часть нашей жизни, но у человека всегда остается право выбора — слушать ее или не слушать, видеть или не видеть.
Звуковая реклама в общественном транспорте не предоставляет альтернативы. В течение всей поездки пассажирам в обязательном порядке мозги забиваются мусором. Они не могут подумать, не могут почитать, поговорить с попутчиками. Они вещи, у них нет права выбора.
Вряд ли жители европейского или американского города позволили, чтоб им в общественном транспорте громко и безостановочно предлагалось покупать таблетки от простатита, чай для похудания и обувь по низким ценам. А у нас это чудовищное насилие над гражданами даже не обсуждается. Невозможно думать — ну ладно, не будем думать. Не дают разговаривать — ладно, не будем разговаривать…
Неуважение к личности идет с тех времен, когда люди считались винтиками огромной социалистической машины.
Но времена-то изменились.
Той машины, что нуждалась в винтиках, больше нет. У нас появилось новое занятие — мы строим демократию. Причем демократия, как говорит президент Путин, у нас особенная.
Особенность ее в том, что мы копируем внешние атрибуты цивилизованного устройства жизни, не понимая, что все они были придуманы и внедрены только для того, чтоб людям было удобнее жить. Мы копируем форму, но в этой форме нет содержания, поскольку ее содержание и есть уважение к личности, которого мы не приемлем.
В результате получается, что вроде все у нас есть, что положено при цивилизованном устройстве, — и президент есть, и парламент, и судебная власть. Но ни в Кремле, ни в парламенте, ни в суде нет уважения к людям — потому мы и живем неудобно, как в джунглях.
…Положение наше, конечно, сложное. Но не безнадежное.
Большой плюс в том, что его можно начинать исправлять, не дожидаясь политических решений. Надо просто приучить себя уважать права личности. Запретить звуковую рекламу, расставить стулья в присутственных местах, поговорить по-человечески с больными, не травмировать детей и всегда помнить: в конечном итоге все делается ради того, чтоб жить было удобнее, легче и безопаснее. Это и есть главная цель всякой трудовой деятельности.
А вот от властей как раз ждать ничего не надо. Они будут последними, кто начнет уважать людей. Если люди их заставят.
