Сама себя “маленькая, но гордая” страна Сирия характеризует тихо-мирно: “Родина древнейшего финикийского алфавита”.
Однако западные страны оценивают ее заслуги несколько иначе. Обсуждая сирийскую помощь террористам, тлеющую войну с Израилем, авторитаризм президента Башара Асада, они считают Сирию если и не “осью зла”, то крепким “подосиновиком” с большой противоракетной шляпкой.
Есть и еще один образ Сирии, широкой публике практически неизвестный. А именно — как младшей православной (!) сестры России. Ну и заодно сестры по оружию.
Узнать, во что на самом деле верят в этой знойной ближневосточной стране, отправился корреспондент “МК”.
...Поздно укорять себя в том, что не знаешь ни одного арабского слова, даже ни одной буквы, когда сидишь в маленькой кофейне в центре старого Дамаска.
Люди вокруг, правда, на тебя не косятся. Вообще, люди в Сирии интеллигентные. Они прихлебывают чай и кофе, меланхолично жуют трубки кальяна, изредка выдыхая дым, тихо играют в нарды. И вроде можно расслабиться, но восточная нега не расслабляет. Потому как давно надо идти на встречу с остальными членами российской светско-религиозной делегации, приехавшей сюда на несколько дней, а куда идти — неизвестно.
Не то чтобы я заблудился наглухо. Старый город маленький, в любом случае выйдешь на одну из немногих широких улиц. Но вот пробраться к месту встречи — это и вправду было проблемой. Лабиринт перетекающих друг в друга извилистых улочек с почти смыкающимися над головой стенами зданий один в один повторял кадры из “Бриллиантовой руки”. Разве что “цигель, цигель, ай-лю-лю” дамы не предлагали. Любовью на улицах Дамаска не торгуют, так что “руссо туристо облико морале” здесь вне опасности. Да и какой там “цигель”, если и живой души на этих улочках не видно.
Много переулков я миновал, а наткнулся лишь на мирно лежащую на солнце крысу, которая очень удачно вписывалась в окружающий ландшафт. Дома вокруг обветшали настолько, что сквозь щели в нависших сверху балконах можно было разглядеть ковры. Тоже дырявые. Меня, конечно, заранее предупреждали, что сносить дома в старом городе строго запрещено, а на ремонт у жителей денег нет, но все равно — выглядело это устрашающее.
Поплутав среди ветхих построек, я вышел к кафе, где и наткнулся на языковой барьер. В голове вертелось почему-то только “лехаим”. Но произносить еврейские здравицы в Сирии, мягко говоря, противопоказано.
Даже у самых лояльных, свободомыслящих и близких к западной культуре сирийцев сурово застывают лица, едва речь заходит об Израиле. На используемых в Сирии картах такой страны и не обозначено — на ее месте написано: “Палестина”. В газетах статьи о делах в стане противника помечены как вести “с оккупированных территорий” или “из оккупированного Иерусалима”. Далеко не самая удачная для Сирии (и советских военспецов) Шестидневная война и через 30 лет здесь напоминает о себе. Достаточно немного отъехать от Дамаска — и в мареве видна гора Хермон, на которой израильтяне уже успели построить горнолыжный курорт. Да и о военном значении вершины ни они, ни сирийцы не забывают — оттуда просматривается весь регион. В ясную погоду “израильская военщина” может наблюдать, что творится за 200 км на территории Сирии.
Впрочем, к военным секретам жители страны относятся с тем же фатализмом, что и к ремонту домов в старом городе.
— Великие страны давно все рассмотрели и посчитали со спутников, — заметил в беседе с нашей делегацией один сириец.
И уж точно ни для кого не секрет, что оружие в Сирии — нашего, отечественного производства. Это во многом и обусловливает любовь сирийского народа к далекой северной стране. А списание Россией трех четвертей сирийского военного долга выглядит здесь как крупный успех хитроумной сирийской дипломатии.
— Асад приехал к вам и сказал: долги были для всего СССР, а не только для России. А как посчитать, кому сколько мы должны? Придется списывать, — довольно рассказывали нам сирийцы. Хотя и дружелюбно, но с пафосом жителей страны, называющей себя “самой большой среди маленьких”.
Признаться, возразить им с помощью конкретных доводов было трудно. Почему мы пошли на списание долгов — МИД его знает.
...Обо всем этом я и думал в кафе, держа чашку кофе в руке и “лехаим” в голове. Пока ко мне не подошел один из посетителей.
— Салям алейкум!
(Господи, и всего-то? Просто-то как!)
— Шалом, — весьма неуместно ответил я. Но сириец, кажется, ничего не заметил.
— Русия? — спросил он.
Я кивнул. И понял, что не зря мы списали долг. Ибо этот хороший человек, друг россиян, вывел меня на улицу и показал дорогу к нашей точке сбора — мечети Омайядов, святому месту для всех... православных христиан.
Отчего произошел такой парадокс, стоит рассказать отдельно.
— В Сирии христиан — свыше 10%. Мусульман, конечно, чуточку больше, — говорит наш гид Маджед, — но распрей между ними не бывает.
Что точно, то точно.
В огромной мечети Омайядов захоронена голова Иоанна Предтечи. Мусульмане считают его и своим пророком. Не забывают после молитвы подойти к стене, окружающей надгробие, бросить сквозь щель денежку, приложиться губами к решетке и попросить святого о чем-то личном. Что уж говорить о христианах. Никто из правоверных даже не повернул головы, когда в мечеть, сверкая носочками из-под рясы (обувь на входе пришлось снять), вошла группа православных священников. Духовные отцы постояли, перекрестились и ушли. Намаз тем временем продолжался.
Приехали в Сирию представители православной церкви не просто так, а ради открытия памятника апостолу Павлу в селе Каукаб близ Дамаска. А на торжественную церемонию собрались тысячи людей всех верований. И выступающие приветствовали в своих речах не только братьев-христиан, но и братьев-мусульман, и братьев-друзов. Всех их приветствовали аплодисментами. Громовые овации, впрочем, раздавались и после ораторских пассажей типа “отравленное оружие сионизма”. Сирийцы разных вер прекрасно знают, против кого дружат.
В самой же вере — христианской ли, мусульманской — вопросы крови стоят выше вопросов духа.
— Как веровали предки, так веруют и дети, — поясняют сирийцы, — поэтому у нас редки переходы из одной веры в другую. Это значит, что человек оторвался от корней, предал свою семью. И браки между христианами и мусульманами случаются не часто. Но, конечно, у многих есть друзья, деловые партнеры другой религии. И государство гарантирует равные права всем.
Поэтому в пятницу и субботу все мусульмане отдыхают. Это еще и официальные выходные. По воскресеньям не работают христиане. А потом наступает понедельник. Тоже выходной — для... парикмахеров. Сирийцы говорят, что есть и особой выходной по средам — для жителей города Хомса. Но это, конечно, фольклор. Уроженцы Хомса играют в Сирии ту же роль, что чукчи, шотландцы, габровцы в других странах, а блондинки — во всем мире.
Как бы то ни было, мы приехали в Сирию в четверг и особого трудового рвения вокруг не заметили. Может быть потому, что богатые сирийцы, финансисты и торговцы, предпочитают вести дела из соседнего Ливана. А самой денежной пролетарской профессией считается работа шофера-дальнобойщика, что совершает рейсы из того же Ливана. В целом же сирийский народ живет небогато.
— Семейный доход в городах составляет в среднем 150—200 долларов в месяц, — говорит Маджед.
Действительно немного. Почти столько же, сколько в России.
Есть в Сирии и еще одно подобие религии — светская. Перед церквами нашу делегацию встречали стайки школьников в пионерских галстуках. Пусть не красных, а коричневых, но вполне узнаваемых. В каждом учреждении, в холле каждой гостиницы, в любой, самой занюханной лавчонке висят портреты двух президентов — покойного Хафеза Асада и сына его Башара, ныне действующего главы государства. Даже граффити на бетонных стенах, нанесенные из баллончиков, являют миру портреты Башара. Причем местные жители в один голос утверждают, что никто их портреты вешать не заставляет. Делают они это “просто так”.
И вот мы колесим по сирийской земле и наблюдаем из окон умильную картину. Православным священникам, представителям Московского патриархата приветливо машут руками продавцы овощных лавочек, где прямо над ящиками с помидорами висят портреты сирийского президента. Из нагорной церквушки, сливающейся по цвету с самим холмом, доносятся звуки моления. Неискушенному уху их не отличить от протяжных призывов из соседней мечети — ведь и там, и там служба идет на арабском языке.
— Что, действительно у вас все так спокойно? — еще раз переспрашивает кто-то из журналистов.
И тут нашего сопровождающего прорывает:
— Конечно, волнения в любой момент могут вспыхнуть. Пойдет слух, что в христианском квартале изнасиловали мусульманку, — сразу молодые парни побегут драться, и пошло-поехало. Великой стране такую провокацию устроить проще простого.
Что это за великая страна, вслух не произносится. Никем. Ее боятся. Пусть молодой президент и получил в Англии образование врача, пусть при нем развиваются мобильная связь, Интернет и можно принимать передачи спутникового телевидения — из списка стран-пособников международного терроризма Сирию пока никто не вычеркнул.
При всем этом “великая страна” неожиданно способствовала и известной популярности Сирии. Благодаря киноискусству. В фильме Мэла Гибсона “Страсти Христовы” разговоры ведутся на арамейском — языке Сына Божьего. А в Сирии есть деревня Маалула, где до сих пор жители на нем говорят. Безусловная приманка для туристов. Правда, местные сувенироделы ограничились тем, что выбросили на прилавки англо-арамейский разговорник. Бизнес с момента выхода фильма не возрос. Туристы в Сирию не спешат.
Это видно хотя бы по полному отсутствию японцев. Европейцы встречаются, но тоже в нетоварных количествах. Вроде бы в Сирии есть уйма древностей, от шумерских до арабских. Масса сувениров — неотличимых, правда, от тех, что продаются в Тунисе и Египте. Есть даже вполне московские прилавки с шаурмой. Причем гарантированно приготовленной не из собак. Хотя бы потому, что их — “грязных”, по мусульманским представлениям, животных — здесь вообще мало. Правда, попробовать эту шаурму я так и не решился. В отличие от Москвы продавцы накладывают мясо на хлеб руками...
Так вот, все это в Сирии есть. Нет только хорошего выхода к морю. Горы загораживают большую часть страны от благодатного Ливана. А значит, вместо курортов избалованного туриста ждет лишь пустыня.
Правда, пусть и пешими шагами, но общечеловеческие ценности приходят и сюда. В виде американских фильмов, идущих в кинотеатрах. Рекламы “Рексоны” и кока-колы. Уймы клонов Филиппа Киркорова обоих полов, что поют на местной эстраде. Пластмассовой дребедени, наштампованной в Китае. Парфюма, привезенного...
Хотя — нет, стоп. Парфюм — это сугубо местный промысел. Столь же своеобразный, что и валенки в России. И не уступающий им по мощи запаха. На дамасском рынке через одну встречаются лавочки с гордым названием “Сирийский парфюм”. Продавцы весь день переливают из оптовых емкостей размером с самовар в розничные емкости размером с чайник пахучую жидкость. Вне зависимости от аромата духи называются “Кристиан Диор”. Спросом пользуются огромным. В основном у женщин в чадрах.
Еще одна особенность местной поп-культуры — это телесериалы. В отличие от щедрых на персонажей бразильцев, сирийские “мыловары” ограничивают число героев до минимума. В идеале — до двух человек.
В типичном сериале герой заходит с героиней в квартиру и о чем-то разговаривает. Потом они беседуют на кухне, перебираются в спальню. Там начинается главное действие — разговор двух героев, и длится он не меньше двадцати минут.
Этот неповторимый телевизионный стиль да еще и отсутствие “Макдоналдсов” свидетельствуют, что Сирия все-таки сопротивляется глобализации. Пусть и не слишком сильно.
...Мы выезжали из гостиницы, а нам навстречу шли новые гости — несколько десятков женщин, закутанных в платки и в мусульманских одеждах. Как оказалось, в отеле начинался сбор участников конгресса компании “Проктер энд Гэмбл”.
Хочется верить, что иным вторжение Запада в Сирию не станет. Что международный терроризм будет уничтожен за пределами этой страны, а внутри нее просто отомрет за ненадобностью. Что местная диктатура будет с человеческим лицом — Башара Асада или кого-нибудь другого. Короче, хочется пожелать Сирии всего хорошего.
Все-таки сестра по вере. Да и по оружию тоже.
