Идти предстояло долго — больше суток. И хотя она знала, что можно останавливаться и снимать протез, чтобы дать больной ноге хоть немного отдохнуть, все равно было страшно. Конечно, ее сопровождал помощник-волонтер. Но он был американцем и просто делал свою работу — нес рюкзак с медикаментами и камеру. Его не волновало, выдержит она или нет. Более того, он мог в любую минуту “тактично” снять ее с дистанции. Просто подойти к организаторам и сказать, что участница устала и не может идти дальше, даже если это не так. Слишком уж ревностно американцы воспринимают иностранных конкурентов.
Но Мэри тогда впервые участвовала в этой невероятной 42-километровой гонке и не думала о подводных камнях. Просто очень хотела дойти до конца...
…И все-таки волонтер шепнул что-то организаторам: финишировать ей не дали...
С тех пор ее сопровождает собственная дочь. И через 4 года (в 1994-м) она стала третьей женщиной в мире, которой удалось преодолеть 42 км
200 м на протезе и получить соответствующий сертификат из рук мэра города Нью-Йорка. А в октябре 2001 г. марафон стартовал в Центральном парке, всего через месяц после трагедии 11 сентября. Тогда в Нью-Йорке отменялось множество чемпионатов мира и Европы, но только не этот марафон. Организаторы посвятили героический пробег памяти погребенных под обломками “близнецов”…
Мэри сейчас 57 лет, но в августе 2004-го она повторила свой подвиг. Мало того, вовлекла в это испытание множество других людей с искалеченными судьбами. Инвалидов Афгана и Чечни. Двадцатилетних Героев России —без ног, без рук…
Но как все-таки странно свела меня с Мэри судьба. Не поверите, мне рассказал о ней начальник нашего районного ПВО (то бишь паспортно-визового отдела) Сергей Васильевич Муратов.
— Представляете, эта странная дама хотела подарить мне свою медаль! В благодарность за то, что помог ей получить загранпаспорт поскорее. Иначе она бы просто не успела сделать американскую визу и полететь в Нью-Йорк на марафон. Просто в голове не укладывается! И ведь пробежала. А как вернулась, сразу ко мне. Охрана пыталась ее не пустить — день был не приемный. Но кто удержит Мэри, если ей куда-то надо: она прорвалась и с такой скоростью взбежала на третий этаж, что я только из кабинета выйти успел, чтобы ее встретить… Медаль я, конечно, не взял. А вот фотография с автографом на память осталась — посмотрите…
Мэри чуть не расплакалась, когда я позвонила ей и назвала имя Сергея Васильевича. У нее в гостях меня приняли как родную. Роскошный грузинский стол — закуски, красное вино. А скатерть… Какая же скатерть: белоснежная, с вышивкой ручной работы. И салфетки такие, что испачкать страшно, из натурального шелка…
— Боже мой, к чему такое роскошество?
— А у меня в доме с детства такие скатерти. Жить надо красиво, я так считаю.
Мэри — царственная леди до кончиков ногтей, о которых она, кстати, трепетно заботится. Казалось бы, слишком хороших людей не бывает. Но Мэри именно такая — слишком хорошая. И в ее обществе сразу становится стыдно за себя. За какие-то мелкие ежедневные жалобы, мнимые депрессии. У этой женщины нет ноги, но она живет настолько полной жизнью: с театрами, концертами, кино и поездками на другой конец света, что ей завидуют многие здоровые люди...
— Я все могу и очень люблю все делать сама. Не смотрите, что моя кровать — моя крепость. И мой офис по совместительству. У меня там все: телефон, куча бумаг. Но я ненавижу быть беспомощной и с ума схожу в четырех стенах.
— И это говорит человек, обошедший полмира на протезе?
Мэри засмеялась:
— А знаете, одна знакомая недавно просто шокировала меня. Сказала, что готова хоть завтра ногу себе отрезать ради таких поездок. А я ей ответила: “Да бог с ними, со всеми этими поездками. От всего бы отказалась, век бы не уезжала из родного тихого Зугдиди, лишь бы ногу вернуть…”
Единственная девочка в семье. Родители и пятеро братьев обожали, холили и лелеяли Мэри, как принцессу. Она родилась в огромном грузинском доме с солнечной верандой, увитой виноградом. Просторные светлые комнаты, и всегда такое чистое, накрахмаленное до хруста белье. А какие мама накрывала столы… Непременно дорогущие шелковые скатерти — других она не признавала. Причем совершенно не боялась, что их испачкают. А гостей в доме всегда было полно, и каждый раз они поражались обилию блюд…
Как же Мэри любила свой дом, родной маленький город Зугдиди. Она была там совершенно счастлива и не думала даже ни о какой Москве. Иногда ее мучило страшное предчувствие, но верить ему она не хотела.
— Просто я с раннего детства чувствовала, что мама боится за меня. Понимаете, я ведь должна была быть младшей дочкой. У меня была старшая сестренка Циала. Необычная девочка, талантливая не по годам — она с 4 лет сочиняла стихи, играла на гитаре. Но в 8 лет она погибла. И это случилось… дома. В 1943 году. Папу тогда отпустили из действующей армии — на похороны.
— Ее убили?
— Нет… Просто так сложилось. Злой рок. И потому мама именно за меня всегда так дрожала. Не за мальчиков. Чувствовала, что именно над девочками в нашей семье нависла какая-то беда. Помню, однажды к нам пришла одна женщина, гадалка, только посмотрела на меня и сказала маме: “Скорее увезите девочку из этого дома. Нельзя ей здесь оставаться”. Я видела, как мама испугалась. Но время шло, а мы так и не смогли уехать...
Мэри всегда была очень жизнерадостной особой. Комсомолкой и красавицей...
— Вот только спортсменкой никогда не была, — задумчиво призналась она. — Знаете, все почему-то считали, что я непременно должна стать актрисой. Не поверите, но мечта у меня была совсем другая. Хотела стать… председателем колхоза!
— Надо же, почему?
— Вот у вас, в России, молодежь всегда на картошку отправляли, а у нас, в Грузии, — чай собирать. А это ведь такое неблагодарное занятие. Когда срываешь эти листики, знаете, как портятся женские руки: высушиваются, кожа обдирается. А я с детства любила ухоженные руки. Вот и подумала: а почему это у нас в колхозах никто о женщинах не думает? Вот я бы так дело наладила, чтобы в нашем колхозе появился салон красоты, и там бы женщинам и массаж делали, и прически, а пальчики кремами всякими смазывали.
Тут я обратила внимание, с каким удовлетворением Мэри оглядывает собственный маникюр, ухоженные лунки ногтей.
— Мэри, вы, наверное, из очень аристократической семьи?
— Вовсе нет. Из самой простой. Мама портнихой была, папа агрономом. Но как же здорово мама шила! Она одевала всю партийную элиту, к ней выстраивались очереди. А я всегда выглядела как куколка, потому что богатые дамы приносили огромные отрезы себе на платья, а из оставшихся кусочков мама придумывала шикарные наряды мне.
Первое несчастье случилось, когда Мэри заканчивала финансовый техникум и уже обсуждала с подружками безоблачное будущее. Дома начался пожар. Все-таки дома…
Оказалось, что у Мэри обгорело 68% кожи. Ей сделали 31 пересадку на правой ноге и 18 — на левой.
— Знаете, у меня ведь было 80 доноров, представляете, сколько на мне теперь кусочков чужой кожи… Потом я заново училась ходить. А на комсомольских собраниях меня критиковали за брюки, объясняли, что девушки должны носить юбки… Трудно мне было, но я смирилась со своими изъянами, хотя была совсем молодой девушкой и мне так хотелось быть красивой!
Постепенно все наладилось. Но близкая подруга однажды гадала мне на кофейной гуще и вдруг испуганно так говорит: “Мэри, у тебя в будущем как будто ноги нет, словно ты опираешься на что-то — посмотри…” С тех пор я не ездила на такси, дорогу переходила только на переходах.
Но однажды мы провожали родственника в армию. Мне тогда было лет 25—26. Событие волнительное. В последний момент, как обычно, суета, спешка. И я вдруг вспомнила, что забыла дать мальчику с собой немного денег. Понеслась в комнату, схватила кошелек и только выскочила во двор — едва успела осознать! — на меня летит кабина грузовика. Через мгновение я была под ним. Я все очень четко помню. Сознания ни на секунду не теряла. Чувствую, ноги нет. И мысли проносятся: “Я же так мало жила, почему я должна умереть? Но, если я умру, я должна быть в гробу красивой. А если останусь жива…” В этот момент все наши мужчины машину подняли, но не удержали. Уронили на меня. Вот это была боль!
Наши врачи сразу сказали, что ногу нужно ампутировать. Но родители не соглашались. Мама мне потом рассказывала, как шла домой, а сама думала: “Мэри умрет! Зачем мне жить?” Пошла на кухню, заварила себе какую-то отраву — зелье, наверное, ядовитое, но потом вдруг подумала: “А если нет? Если она не умрет, как же она тогда без меня?” И не стала пить.
В нашей городской больнице оперировать меня было нельзя. А уже началась гангрена. К счастью, мой старший брат давно жил в Москве и знал многих влиятельных людей. Случилось все это в 9 вечера, а уже на следующее утро в Зугдиди прилетели два профессора из столицы. Однако они решили, что везти меня в Москву нельзя — не долечу. Но потом приехал еще один врач — Иван Андреевич Таран. И решил рискнуть. Под свою ответственность забрать меня в Москву. Родители согласились. Мама сказала: “Где случится, там и повернем…” Понимала, что в той больнице я в любом случае умру, и надо лететь. А уж если что по дороге случится, значит, судьба такая. Выбора нет.
Знаете, была у нас такая счастливая примета: куда бы кто из нас ни уезжал, всех обязательно провожала наша соседка тетя Катя и дарила на дорожку зеленую веточку. И последнее, что я помню, когда увозили меня из дома, как закричу: “Пусть тетя Катя меня проводит!” Она тогда подбежала, подарила мне веточку, духи “Красная Москва” и 10 рублей. Потом очень долго смотрела мне в глаза и сказала: “Она вернется!” Потом упала на колени на том самом месте, где грузовик на меня наехал, и молилась: “Господи, забери мою душу вместо ее!”
И меня погрузили в самолет — в гипсе от пяток до груди. На следующий день мою ногу ампутировали — полностью, до основания. 24 часа я пролежала на операционном столе. Потом открыла глаза — у меня болело все. Даже волосы. Меня кололи какими-то сильными наркотиками, но ничего не помогало. Больше двух недель я металась в бреду между жизнью и смертью. А на восемнадцатые сутки вдруг пришла в себя. Ночью. И в тот же миг, — минута в минуту — тетя Катя умерла. С тех пор она снится мне — и всегда к чему-то хорошему…
Надо же, столько мечтала о прекрасном будущем, и вот я никто! Даже думать не могу о том, как буду жить. Особенно о костылях. Но однажды просыпаюсь, входит врач:
— Ну что, костыли припасла?
А я мрачно бормочу:
— Денег на это нет, — придумываю что-то на ходу, лишь бы не говорить про ненавистные костыли. Тогда доктор ящик в тумбочке открывает, а там куча всякой парфюмерии, косметики. Мама знала, что я без этого не могу. А хирург и говорит:
— На духи, значит, на французские, деньги есть, а на костыли нет?! — видит, что я почти плачу, и улыбается. — Посмотри, — говорит, — мне в лицо. Только повнимательнее. Что ты видишь?
— Лицо как лицо, а что?
— А то, что вместо одного глаза у меня протез. Так что и ты для себя протез подберешь и будешь ходить!
И что-то в тот момент у меня в душе перевернулось. Потом я читала в журнале про манекенщицу, которая с биопротезом купальники демонстрирует. Через несколько месяцев мне все же сделали протез, но, конечно, не такой дорогой. И привыкать к нему пришлось долго. Ходить на нем я могла совсем не много — не больше 20 метров, а стоять вообще не получалось. И все-таки я приняла решение изменить свою жизнь. Бросила все в родном Зугдиди — работу, учебу. Переехала в Москву. После нашего покоя и зелени трудно было к такому городу привыкать. Блочные дома, и каждый раз я с такой мукой добиралась до лифта…
— Мэри, если не секрет, на что вы живете? Работаете где-то?
— Родные помогают. Кроме того, сдаю любимую двухкомнатную квартиру недалеко от улицы Дурова — она мне досталась только благодаря Валентину Дикулю. А живу пока здесь, на съемной. А еще работаю в российском представительстве общества “Ахиллес”. Знаете, Ирина Роднина обещала взять его под свое крыло. В прошлом году она подарила мне спортивный костюм и призналась: “Мэри, я даже когда 10 км пробежала — еле дышала, а вы…”
— После всех несчастий судьба мне все-таки улыбнулась. Однажды ловила машину и познакомилась с таксистом. Это была любовь с первого взгляда. А мне ведь подруга перед этим нагадала, что встречу я очень скоро своего мужчину...
— Вы сразу рассказали молодому человеку о своей беде?
— Нет, он даже не подозревал, что у меня нет ноги. Я ведь на своем протезе обувь всегда носила модельную… А что? Я считаю, что инвалиды должны хорошо жить и хорошо выглядеть.
— А когда он узнал правду?
— Когда сделал мне предложение.
— И что же?
— Сказал, что любит. А потом... встал передо мной на колени и поцеловал протез.
Мы прожили вместе 9 лет. У нас родилась дочка Машенька. Такая, о какой я всегда мечтала, — беленькая, голубоглазая…
— Как же вы решились рожать…
— Уж очень хотелось ребенка. Хотя грузовик тогда отдавил мне все внутренности — места живого не осталось. Но почему-то я была уверена, что все получится. Наверное, потому что по-настоящему любила. Я была счастлива и до сих пор, вы не поверите, чувствую себя самой счастливой женщиной на свете.
— Не страшно было?
— Только за ребенка. Что останется без матери. Но мне делали кесарево сечение, и все обошлось. Моя Маша — настоящее чудо, я обожаю ее. Представьте, она очень долго не могла понять, как это так — мама отдельно, а нога отдельно. Однажды обняла протез, погладила его и сказала: “Это тоже моя мама!”
Маша оказалась очень успешной девушкой со счастливым характером. У нее юридическое образование, практику проходила в Генпрокуратуре Грузии. И однажды даже с успехом допросила натурального зэка. Его напугали: мол, из Москвы приехала грозная девушка-следователь, и он выложил все — хотя до этого молчал как партизан.
— Но с мужем вы, Мэри, все-таки разошлись… Почему? Ведь он вас любил.
— И до сих пор любит, я уверена... А тогда его просто увела другая женщина. К счастью, у нас сохранились добрые отношения. В каком-то смысле я до сих пор о нем забочусь…
— То есть как — вы заботитесь о нем? Разве должно быть не наоборот?
— Знаете, я с первого дня нашего брака делала по дому все, что полагается жене. Готовила, стирала, убирала. Но окружающие почему-то всегда думали по-другому и жалели его, а не меня.
— С тех пор, как вы разошлись мужем, у вас больше не было романов? Вы ведь столько ездите, знакомитесь с новыми людьми.
— Я не доверяю мужчинам. Им бы только соблазнить женщину — ради этого они все что угодно готовы сделать. Один американец, например, обошел со мной кучу магазинов, все хотел накупить подарков моей дочери. А меня в рестораны приглашал. И потом все жаловался своим друзьям: “Странная какая-то эта Мэри, никуда не хочет идти. И чего ей только надо?”
— А если он всерьез ухаживал за вами?
— Знаете, я люблю все божественное, романтичное. Однажды спросила его: “Ты будешь по мне скучать?” — на что он прямо заявил: “Нет”. Ну я и сказала: “А тогда ты мне зачем?”
— Вы, наверное, до сих пор любите бывшего мужа?
— Поживем — увидим…
— Мэри, вы говорили, что никогда не занимались спортом и на протезе даже стоять почти не могли. Но теперь вы проходите на нем 42 километра…
— Это все заслуга знаменитого Валентина Дикуля, который сразу мне сказал: “Если хочешь получить высококачественный американский протез, — занимайся спортом”. Он ведь сам через все это прошел и очень хорошо знал одного американца — Ричарда Траума, главу крупной международной организации “Ахиллес”, которая помогает таким, как я. С того момента я стала тренироваться. Мне было 42 года, когда я пробежала первую стометровку. А в 1990 году это уже были 10 км по Москве. Тогда в Россию как раз прилетел Ричард и сразу пригласил меня в Нью-Йорк. Знаете, на первый марафон я со страху взяла с собой целую аптеку! Зато теперь вовсе без лекарств обхожусь.
— Наверное, больно так долго на протезе идти?
— Еще как! Нога стирается до крови, потом полгода рана заживает. А какое облегчение, когда снимаешь его хоть на несколько минут — как будто 10 километров сбрасываешь…
— А в России вам случалось бегать марафон?
— Я была первой, кому это удалось. Это было в 1996 г. в Королеве. Бежала дистанцию с профессионалами — 42 км 195 м. Стартовала специально за сутки, чтобы финишировать вместе со всеми. И так волновалась — километра за два до финиша попросила волонтера дать мне зеркальце: хотела выглядеть красивой! Когда добежала, организаторы уже награждали последнего призера. Но когда я вошла, весь зал встал… А мэр города вручил мне почетный диплом и телевизор. До сих пор работает…
— Вам все-таки подарили тот самый американский суперпротез?
— Да, но у меня сразу пошла аллергия, и пришлось переделывать его уже в Москве в ЦИТО. Зато теперь я очень дорогая женщина (Мэри от души расхохоталась.) Одна нога чего стоит: колено русское, стопа американская, а сама я — грузинка!
— Несмотря ни на что, скучаете по родному дому?
— Наверное. Но, знаете, я не люблю солнце. Всегда обожала московскую осень… Красивую, прохладную, как дыхание надежды…
