За глаза его с завистью называют “вечно молодой, вечно пьяный”. Не в том смысле, что упившийся и нетрезвый, хотя ничто человеческое Борису не чуждо. Он пьян от восторга перед жизнью. Степень опьянения такова, что многим молодым только мечтать. 26 июня Борису Хмельницкому исполняется 65 лет.
— Теперь дни рождения мне можно отмечать не раз в год, а раз в пять лет. В этом преимущество возраста. В детстве ты же не думаешь — ну, жизнь и жизнь, пойду во двор мячик погоняю... А с возрастом ты понимаешь — у-у-у, вот это дар, который тебе дан. Каждый день, минуту, секунду ты ценишь. Жизнь — это божий дар. Поэтому я и не унываю никогда. Мы с дочкой по парку идем. И вдруг она: “Папа, ну-ка распрямись”. Как будто ничего не значащие слова, но я всегда это помню и всегда распрямленный, всегда энергичный, никогда не позволяю себе шаркать ногами. Дочка меня одевает в духе молодежной моды. Многие молодые меня очень понимают, говорят: “Дядя Борь, а где вы так одеваетесь?” Я, конечно, не самовлюбленный идиот, не Нарцисс. Просто эта одежда и удобна, и подтягивает меня. Вчера вот были в компании, я как начал плясать... Еще неизвестно, кто кого переплясал. Там и девушки были 30-летние. Были и постарше. Молодые ребята... лет под 40. Разница, впрочем, небольшая — что 40, что 65. Ведь главное — как себя ощущаешь. Не дай Бог, быть немощным. Не дождетесь! До последнего буду юморить! Мой папа, кстати, умирая, рассказывал анекдоты. Врачи были в шоке. Нет, я не собираюсь спешить с последним анекдотом. Я постоянно влюблен в кого-то. Но большая любовь — это редкость. Я люблю, конечно, сестру свою родную, детей. А любви сейчас нет. Так что — намекаю. Я в свободном полете.
Жизнь после театра
В кино почти не играет, а все его знают. На сцену Таганки 23 года как не выходит, а все его считают актером Таганки. Что за феномен такой?
— Из театра я ушел сам. Что неожиданно было и для моего учителя — Любимова, и для театра. И до сих пор висит там мой портрет. Я очень уважаю свой театр. И очень люблю моего учителя и никогда не позволяю в моем присутствии говорить о нем плохо. Я всегда желанный гость в театре, прихожу на все премьеры, потому что я их не обманул, не предавал учителя, как некоторые сделали и потом говорили о нем бог знает чего. Ушел в никуда.
Был конфликт из-за театра, из-за роли. Я играл, много играл. И главных, и не главных. Был востребован. И в кино в тот период были роли. Но просто наступает период, когда нужно что-то попробовать, нужно самому. Самое поразительное — меня действительно все знают и помнят. Знакомые режиссеры тоже говорили о феномене моей популярности, хотя я не так часто снимаюсь в кино. Видимо, я такой запоминающийся. Давно заметил этот феномен — когда из толпы актеров выделяешь кого-то, кто притягивает. Первый раз я это понял, когда приехал театр им. Шота Руставели со спектаклем “Кавказский меловой круг”. На сцене застолье, мужики сидят, женщины стоят. И вдруг обращаю внимание, что смотрю только на одну женщину. Она стояла и молчала. Оказалось, главная героиня. Она та-а-к молчала. Можно потрясающе технично играть, но незапоминаемо. Сейчас про многих говорят — очень известный молодой актер или актриса. А я не помню. Вспоминаю только, что смотрел фильм, где они играли главные роли. А бывает, один раз увидел человека в кино — и на всю жизнь. Что это такое? Эффект присутствия. Не хочу показаться нескромным, но мне кажется, я таким запоминаемым родился.
— Трудно так долго быть волком-одиночкой?
— Очень. Первые два года вообще ни одного звонка. Звали в театры, но хотели, чтобы я сам пришел. Была такая история с Наташей Гундаревой, покойной. Мы летели из Кишинева, она говорит: “Боря, я узнала, что ты ушел из театра. Как?! Знаешь, тебя очень ждет наш главный режиссер Гончаров”. Я говорю: “Не могу, я еще не пережил уход из театра”. Все-таки это как расставание с любовью. Прийти в другой театр, не в свою команду, не мое это. Не мог переключиться и сейчас не могу. Спасибо всем, кто меня звал. Сейчас занимаюсь сам собой. Придумываю что-то в творческом плане. Снимаюсь мало, но, говорят, довольно удачно. Иногда даже Даша довольна.
— На кого похожа ваша с Марианной Вертинской дочь Даша?
— Характер в маму! Я не говорю, хорошо это или плохо. Я вообще никогда не говорю ничего плохого о женщинах. Так мне легче и им тоже. Терпеть не могу мужиков, которые бравируют: я ушел от жены! Ну какой ты мужик? Дерьмо! Ты скажи — она меня оставила, ей-то легче будет. Ушла и ушла, значит, что-то не так сделал. Не удержал, сил не хватило. Не влюбил так, чтоб она других не видела. Я, кстати, дважды был женат. Но у меня никогда мысли не было, чтобы я изменил жене. Если я изменяю жене, значит, она хуже, чем эта, что ли? Значит, я выбрал не самую лучшую женщину в мире?!
— Последнее актерское звание вы получили где-то в конце 90-х?
— Последнее и единственное. Спасибо Владимиру Путину. Я до этого постоянно отказывался от получения звания. В “Современнике” и на Таганке был договор не получать звания. Как определить звание артиста? В спорте все ясно: поднял штангу больше всех — ты чемпион. А как здесь? Сколько из-за этого трагедий, конфликтов в театре. К какому-то моему юбилею мне решили дать звание. А тогда и машины были по разнарядке. Я обратился в Союз кинематографистов — можно сделать так: вы мне машину вне очереди, а я от звания отказываюсь. И я один из последних получил “Жигули”.
В званиях есть что-то безнравственное. Нигде в мире нет званий, только в Монголии и у нас. Вы слышали про звание в США? Представляете, народный артист штата Мичиган Джек Николсон! Смешно...
Короче, мои 60 лет отгуляли в Анапе. Утром подходит ко мне Инна Макарова и говорит: “Боречка, я тебя поздравляю. Ты получил звание народного артиста России”. Как я могу получить звание народного, если у меня даже заслуженного нет? Таких случаев было два в истории советского кино. Бондарчуку Сталин дал сразу народного СССР за фильм “Тарас Шевченко”. И еще кто-то перескочил.
Я не подавал никаких заявлений. Это наша актерская гильдия решила. Говорят, что Путин посмотрел на мою фамилию “Хмельницкий” и говорит: “Что-то к Борису долго звание народного шло”. Ну, а я указ президента отменить не вправе, поэтому я согласен. Спасибо.
— И все же, почему вы так мало снимались в кино?
— Да меня мало здесь снимали. Но думаю, что таких предложений сняться на Западе, как у меня, мало у кого было. В Югославии на фестивале я познакомился с Кирком Дугласом, он наполовину русский, мама из Смоленской губернии. И он пригласил меня сняться в Голливуде. В фильме “Скалолаз”. Он устроил по этому поводу фуршет, собрал нашу делегацию, сделал официальное заявление. Я спросил тогда: “Кирк, хау мач мани?” Он назвал сумму (а это был 82-й или 84-й год) — полмиллиона долларов. Я от изумления и сказать ничего не могу. Он: ну, 800, ладно — миллион. Я нашему представителю Госкино говорю — если отпустите меня, я согласен все “бабки” отдать. Я за суточные снимусь. И началось. Бумажки оттуда — сюда, отсюда — туда. Так и не отпустили. Через два года приехал на Московский фестиваль Кирк Дуглас с женой. Я все ему объяснил.
А второй раз не отпустил наш Любимов, но я не в обиде и воспринимаю это как комплимент. Хотя мы обижались, естественно. И обиды большие были и у того же Володи Высоцкого, который последние два года не в штате был. А сейчас думаю, вот как бы сложилась моя актерская судьба. Если бы снялся в Голливуде — были б и деньги, и все такое. Это уже другая ставка на всю жизнь...
— Зачем вы даете очень откровенные интервью о своей любви к алкоголю? Это же вредит имиджу.
— Это полная подстава! Ханга, которую я знаю с пеленок, полностью была не права. Моя сестра Луиза была в передаче об алкоголизме, они вырезали самую главную мысль, не дали ей договорить, и закончилось все фразой Ханги: “Боря почти алкоголик, что ли?” Вам любой режиссер скажет, и Любимов тоже: за исключением одного раза, когда перепутал спектакль, — Хмельницкий никогда не был на сцене пьяным. Никогда я не подводил. Выпить я люблю, но чтобы считать меня алкоголиком... Актера все видят. Микки Рурк сколько лет не снимался… Бартон приехал в Москву на фестиваль. Заперся в номере, поставил охрану и пил. Есть алкоголизм — неизлечимая болезнь. А есть распущенность, когда могут не пить, но пьют.
Пить — это натура такая актерская. Можете себе представить непьющий театр? Пьют еще как. Легенды ходили о пьянстве Ливанова. Когда он запил, его вызвал Станиславский, эстет, интеллигент. Ливанов плюхнулся ему в ноги, в слезах: “Отец родной, прости меня, дурня, старого идиота”. Тот испугался: “Что вы, батенька, так себя казните! Скажите — больше не будем”. Ливанов встает, вытирает слезы: “Больше никогда не будем!” Подходит к двери: “Но и меньше тоже!” Легенда!
— Такая же легенда, как ваше заикание? Как вы вообще пошли в актеры, ведь считается, что дефект речи и актерство несовместимы?
— Я из-за заикания артистом и стал. На сопротивлении. Спасибо всем: логопедам, психоаналитикам. Начиная с Вольфа Мессинга, друга нашей семьи. Он посадил меня рядом с собой, положил мою руку на свою шею и сказал: “Ничего не бойся, Вольф Мессинг всегда с тобой”. После этого я спокойно поступил в театральный институт. Он заставил меня поверить, будто внушил всей приемной комиссии, что меня надо взять.
Но в театре приходилось несладко. Я до слез благодарен Любимову за поддержку. Играю спектакль — Маяковского — где-то заикаешься ровно, а иногда просто ступор. Любимов тогда сказал — пусть думают, это я так поставил, я так придумал. Это очень помогало. И второй такой момент — Высоцкий лег в больницу. Любимов попросил сыграть меня Галилея, а я не играл этот спектакль. Я говорю — да ладно, в очередной раз уволили Высоцкого, потом же опять возьмете. Он: “Нет, забудь о нем”. (Любимов, кстати, диктатор так называемый, ни разу ни одного актера не уволил из театра, если даже было за что.) Пришел к Володе: “Что делать? Твоя роль”. Он: “Боря, о чем думаешь? Играй!” Я репетирую, все в порядке. Утром последняя репетиция, и вдруг дико начинаю заикаться. В перерыве подхожу к Любимову: “Что делать?” Он: “Что ты мне голову морочишь, заикайся на здоровье, Галилей тоже был заикой”. На спектакле выхожу и играю почти не заикаясь. Я был счастлив... А Любимов: “Чего ты радуешься, как раз когда ты не заикаешься, играешь хуже!”
— Сколько лет вы ходите с бородой или, как сейчас говорят, не меняете имидж?
— Это произошло после летних съемок фильма-оперы “Князь Игорь”. Я приехал в Москву, пришел в театр, и меня увидел Любимов. Первые его слова были: “Сбреешь — уволю!” С тех пор хожу с бородой. Мне некоторые советовали ее сбрить, мол, тогда у меня будет больше предложений сниматься.
— Зато во многом благодаря бороде и мужественному облику вам всегда предлагают в кино роли “настоящих мужчин”.
— Может быть. Вот сейчас буду играть хана в восточной сказке. Ее снимает режиссер из Ашхабада, это какой-то совместный проект — Сирия, Египет... Обожаю сказки. Сейчас выходит фильм Булата Мансурова «Легенда о княгине Ольге», где я играю супернастоящего мужчину — Князя Святослава.
— Ваши высказывания, вроде того, что Америка завоевывает Россию антикультурой, — это брюзжание пожилого человека или мудрость?
— Это не брюзжание. Это факт. ЦРУ еще в 60-е годы пришло к выводу — войной нас не возьмешь, только насаждением антикультуры. Вопрос сейчас стоит о выживании нации. И не надо говорить о национализме. Это чушь. Мы раньше играли в Чапаевых, Мересьевых, Робин Гудов. Дети должны расти на добре, а они во что играют? Каждая передача на телевидении напичкана кровью, смертью, дьявольщиной в чистом виде. Поколение воспитывается на войне и злобе. Нужна цензура в хорошем смысле слова. Ни в коем случае не прежние худсоветы. Тех, кто входил в них, я называл вшивой интеллигенцией. Они решали: пущать или не пущать. И кто? Мои же коллеги — художники, писатели, композиторы.
— А вы ведь сами коммунистом были и того же Высоцкого на ковер вызывали и пропесочивали, когда он опаздывал на спектакли!?
— Ничего в этом плохого не вижу. Пусть придумывают все что угодно. Как вы себе представляете это было: сидим мы, члены партии — Коля Губенко, Толя Васильев, Любимов, — и вызываем Володю на партсобрание. Так, что ли?! Он же не член партии! Было собрание. Володя сам переживал из-за того, что был неработоспособен. Мучился, что подвел театр. Высоцкий никогда бы не позволил сказать, что над ним здесь издевались. Он благодарен был театру, но срывал спектакли много раз. Что поделаешь — больной человек. И болезнь неизлечимая.
— И с разрешения режиссера он приходил, как звезда, не за час до спектакля, а за пять минут, на зависть всем актерам?
— Это я приходил за пять минут! Любимов ругался. А я ему отвечал: “Сейчас выйдем на сцену и посмотрим, кто как сыграет”. А что касается Высоцкого, то полную чушь несут. Он умер даже не потому, что пил. Другие пьют и живут до ста лет. В человеке столько заложено жизненных сил, сколько Богом ему отпущено.
— Актеры всегда недовольны властью, а вы?
— Посмотри сначала, каков ты сам. Если я веду себя нормально, мне не страшна никакая власть, я от нее не завишу и никогда не лебезю.
— Вы ведь никогда не были диссидентом?
— Что за понятие “диссидент”? Я живу у себя дома и диссидент? Это мой дом, моя земля. Нормальные люди не могут быть диссидентами. Я всю эту власть очень хорошо знаю. Ведь из наших же некоторые стали чинушами, культурой теперь занимаются. И вот они у власти. Это ж похлеще, чем райком партии. А тут замешаны еще и большие деньги. Разбазарили так культуру, что дальше некуда. Так что не будем говорить, кто из нас диссидент.
— Вы прожили 64 года. У “Битлз” есть песня “Когда мне 64”. Там есть такой вопрос: “Буду ли я вам все еще нужен в 64?”
— Хотелось бы, чтобы этот спектакль под названием “жизнь” имел хорошо срежиссированный финал, после которого тебя помнили, чтобы не стыдно было уйти. Но абсолютно уверен, что моим близким я все еще нужен: и дочери, и сестре, племянникам и племянницам и, может быть, моему сыну, с которым я очень редко вижусь. Алексей — мой внебрачный сын. Он закончил финансовый колледж в Лондоне. У него известный приемный отец, хороший мужик. Дай бог, чтоб у них все было. Но давайте не будем эту тему сейчас мусолить. Даша не любит, и мама моего сына тоже не любит. Как-то позвонила после моего интервью и говорит: “Чего ты всем рассказываешь, что Алеша — твой сын?” А я ей: “А что, это можно отменить?”
— Театр на Таганке, где вы играли, можно было назвать музыкальным. А вы много пели в театре и в кино?
— Я всегда пел, и сейчас вот записал компакт-диск благодаря “МК”. Ваш замглавного редактора Петр Спектор заставил меня его записать. В Сочи на фестивале сидели, ему улетать, а на пляже ансамбль играет. Я говорю: сейчас я спою песню на слова Юрия Визбора. Подошел к музыкантам — мелодия такая-то, тональность такая-то. Спел — еще просят. Кончилось тем, что он меня заставлял петь и сам опоздал на самолет. Потом я приехал в Москву и записал компакт-диск. Сейчас мы записываем новый диск на музыку моей сестры Луизы Хмельницкой.
— Кем бы вы стали без театра? Ведь вы окончили Львовское музыкальное училище?
— Да, играл на баяне, по специальности я — дирижер оркестра народных инструментов. Был бы дирижером.
— Вы были женаты на дочери Вертинского — Марианне. Пели песни ее отца?
— Я вырос на них. Папа вернулся с фронта, привез пластинки Вертинского и Петра Лещенко. Мне было 5 лет, и я запомнил песни “Желтый ангел”, “Дорога длинная”.
— Вас раздражает, когда говорят, что ваш голос похож на голос Высоцкого?
— Да ничего подобного, он у нас просто одинаковый по тембру.
— Вы ведь проводите вечера памяти Высоцкого?
— Да, 25 июля ровно 25 лет со дня смерти Володи. В свое время мне очень помог Юрий Михайлович Лужков, когда нужно было поставить памятник Высоцкому. Я пришел к мэру, а он говорит: “Меня не надо убеждать”. Вызвал кого надо. Все подключились. Володя написал стихотворение “Не поставят мне памятник в сквере, где-нибудь у Петровских ворот”, а мы поставили. Первый раз поэт ошибся.
— Вы редко шутите в своих интервью. А между тем все, кто с вами неформально общался, говорят, что у вас фантастическое чувство юмора. Можете пошутить по своему поводу, например, каким вы были в 25 и стали в 65?
— Как мужчина я стал много лучше. Как я однажды сказал — в книге жалоб были одни благодарности. Вот, дай бог, чтобы в 65 лет и дальше в этой книге были одни благодарности.
