Болвановка

“Мама, поживите в хорошей квартире”

Если хотите видеть Москву времен Николая I и Александра II, приходите на бывшую Болвановку, Таганку тож. Под давлением ревнителей старины архитекторы “образцового коммунистического города” выделили в пределах Садового кольца девять “заповедных зон”. В них уместились Китай-город, улицы от Арбатских и Никитских ворот, за Москвой-рекой и Яузой. Все названные урочища за исключением одного претерпели урон в эпоху великих реформ ХIХ века. Тогда они вместо особняков с садами обзавелись доходными домами, гостиницами и банками. Богатые до 1917 года предпочитали: одни — эклектику в древнерусском стиле, другие — модерн. Поэтому появились одновременно такие разные “Метрополь” и “Националь”. Устояла одна Таганка, где расходятся по сторонам Николы Явленного Радищевские, бывшие Болвановские улицы, Верхняя и Нижняя.


За высотным домом видишь картину не порушенной купеческой Москвы. Такой она явилась миру после пожара 1812 года, поражая иностранцев гармонией и уютом. Прошло двести лет, а ломать эти дома не надо, как панельные коробки. Купцы заводили в своих дворах разные производства. Так, Хлебников, содержавший на Кузнецком мосту ювелирный магазин, устроил рядом с жильем завод. О нем упоминал полвека назад Иван Сытин в “Истории московских улиц”, назвав “Государственным платиновым заводом”. После национализации он именовался “Уралплатина” и находился на Верхней Радищевской, 12.

Подойдя к двухэтажному дому, выкрашенному в два цвета — темный низ, светлый верх, — вижу решетки на окнах. Двор окружает глухой забор с остроконечными, как штыки, штырями. Что за оградой? Кто обитает в бывшем владении купца? Вывески нет. Ни один современный справочник не дает ответа. Такой вот “почтовый ящик” в заповедной зоне.

Москва при советской власти упивалась со времен “большого террора” тайнами. Из справочников исчезли упоминания о многих заводах и фабриках. Улица Авиамоторная есть, а где давшее ей имя предприятие? Кто не знал, что на Большой Лубянке, 2, царят, меняя названия, ВЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД—МГБ—КГБ и так далее. Но по сталинской традиции нет поныне ни на одном из подъездов здания ссылки на госбезопасность. Мемориальная доска Юрия Андропова есть, все остальное — тайна. Подобная картина на Большой Знаменке. Мемориальную доску маршала Жукова у парадного видишь, за дверью — большой секрет Полишинеля.

Треть Верхней Радищевской заполнена малыми секретами Полишинеля. Напротив бывшей “Уралплатины” сохранился двухэтажный дом, 10, обвешанный кондиционерами, с решетками на окнах. Без вывески. За остроконечной оградой прячется бывший купеческий особняк под номером 14. Над крышей с окнами в небо нацелена антенна и тарелка. По периметру разглядывают пространство объективы видеокамер. Что в доме — загадка.

На нечетной стороне подобная ситуация. На переломе холма тянется зеленого цвета приземистое строение. Кроме цифры 5, других обозначений на фасаде нет. Самый протяженный дом с решетками значится как владение 11. На фасаде насчитал пятьдесят окон. Кара обещана тому, кто попытается “заблокировать работу электромеханического замка”. Сюда вход “строго по удостоверениям и пропускам”. Еще один загадочный дом, 17, на углу с Верхним Таганским тупиком. Выпуклые решетки на окнах. Дверь, ведущая невесть куда.

Странно это, господа. Со всех сторон слышу, что строим мы гражданское общество, демократию то есть. Так почему народ не знает, что за окнами в центре Москвы, — государственная, частная организация или организованная преступная группировка. Ничего подобного не наблюдалось при развитом социализме. Это еще одна гримаса свободы. Ясно, в купеческих домах за Яузой вряд ли разместились закрытые учреждения. Что тогда? Почему нет закона, обязывающего указывать название любой новоявленной структуры?

Верхнюю и Нижнюю улицы затронул ресторанный бум, повсюду вывески злачных мест, естественно, поминается “Таганка”. Чем выше в гору, тем оживленнее. Все рядом, все близко, все в обилии. Три станции метро. Две церкви. Университет имени Шолохова и фонд Солженицына. Детский клуб и джаз-клуб. Банки и кассы. Людские толпы и одинокие девушки на любителя. Бесконечный поток машин с горы и в гору, куда с трудом взбиралась конка. К двум штатным лошадям до 1912 года пристегивали четверых крепышей. Подгоняемое мальчишками-форейторами, это транспортное средство брало с разгона крутой подъем. Конку заменил трамвай. По маршруту конки и трамвая ходит в наши дни троллейбус.

Давно ли Таганка казалась окраиной? Напротив входа в метро прозябал Московский театр драмы и комедии. Артисты играли в зале бывшего кинотеатра “Вулкан”, открывшегося в начале ХХ века. Глухой фасад с двумя входами напоминал занавес театра. Однажды в эти стены набилось полторы тысячи делегатов “рабоче-красноармейской конференции Рогожского-Симоновского района”. К ним пожаловал товарищ Ленин. Это случилось 13 мая 1920 года. Тогда Красная Армия рвалась в Европу с лозунгом “Даешь Варшаву!”. За Польшей начиналась обетованная земля Маркса и Энгельса. Марксисты Ленин и Троцкий все еще мечтали о мировой революции. Вождь внушал слушателям, что “сознание необходимости пожертвовать своей жизнью для блага своих братьев поднимает дух солдат и заставляет их переносить неслыханные тяжести”. Каких таких братьев? По классу — польских и германских пролетариев. Какие они были, братья, сидевшие в зале “Вулкана”?

Народ внимал словам вождя, ходившего по сцене и поглядывавшего на карманные часы. “Он часто вынимал часы и посматривал на них, но это не производило впечатления, будто он торопится и что ему некогда. Нет, это создавалось впечатление, что ему небезразлично, сколько он проговорит, ведь нужно сказать все необходимое и сохранить время и для других дел. Все очень внимательно слушали Ленина и верили его словам” — так вспоминала одна из делегаток. Бурными аплодисментами покрыли голодные пролетарии и бойцы концовку речи: “Напряжем же все силы для обеспечения победы!”. Вот что значит харизма!

О речи в кинотеатре “Вулкан” напоминала мраморная доска на фасаде, которой больше нет. Кому она мешала? На глухой стене давно пробили окна и другие двери, над которыми значится “Театр на Таганке”. История искусства развивается по неписаным законам. Ее кульминации происходят в самом неожиданном месте. Собираются два купца, любители сцены, в “Славянском базаре”, решают основать реалистический театр. Находят ему место в Камергерском переулке и быстро завоевывают сердца современников. Почему? Великих актеров до Станиславского в Москве хватало. Но именно он с Немировичем попали в “мэйнстрим”, в струю общественного ожидания. На сцене герои говорили то, что хотели услышать зрители, предчувствуя грядущие катаклизмы. Не случайно грезивший о власти молодой Владимир Ульянов, проездом в Москве, шел в этот театр. А захватив власть, не раз приходил в Камергерский переулок, куда рвалась публика, сначала жаждавшая перемен, потом ностальгирующая по былой жизни.

Когда Художественный пришел в упадок, на окраину Москвы в погоревший театр является актер и режиссер, более известный публике как муж красавицы звезды кино Людмилы Целиковской. Приходит с учениками и, как отцы Художественного театра, быстро попадает в “мэйнстрим”. Вся Москва стремится в зал у станции “Таганская”. Юрий Любимов первый привязал имя театра к местности и таким образом ассоциировал неизвестный театр с известной каждому москвичу Таганкой, славившейся легендарной тюрьмой и старинными торговыми рядами. По его почину появились в Москве театры на Малой Бронной, у Никитских ворот, на Покровке, юго-западе и так далее.

Герои на сцене Таганки пришлись по душе современникам. Они хотели жить при социализме с человеческим лицом, а видели вокруг себя кривые рожи номенклатуры. Любимов инсценировал “Десять дней, которые потрясли мир” коммуниста Джона Рида, “Что делать” Чернышевского и “Мать” Горького. Инсценировал стихи Маяковского, “к штыку приравнявшего перо”. Ленин и большевики выступали в образе либералов, не желавших проливать кровь.

Вместе с учениками Любимова в труппу пришел в 1964 году неизвестный артист, певший свои стихи под гитару. О нем узнает вся страна. Ни у кого не было такой оглушительной популярности при жизни. К театру Владимир Высоцкий подкатывал на спортивном “Мерседесе”. Сюда многие шли, чтобы увидеть того, чьи песни знали в Советском Союзе, как в России стихи Пушкина. Под конец недолгой жизни актер, не удостоенный никаким званием, никакой государственной наградой, вышел на сцену в роли Гамлета с гитарой. И это ему простил зритель, как прощал главный режиссер загулы.

Сегодня Любимов инсценирует поэтов-обэриутов, Ницше, Кафку, Беккета и Джойса. В 80 лет играет Сталина. Все делает, чтобы не выпасть из сферы общественного притяжения. Многие хотят понять, почему при злодее мы побеждали, а при добряках терпим унижения…

Что меня особенно поражает в истории Театра на Таганке. В годы, когда каждая его постановка подвергалась террору цензуры, Министерства культуры, партийных инстанций, в это время по самому авангардному проекту сооружался новый театр с залом на 710 мест рядом со старым зданием. По замыслу Любимова, ставшего соавтором архитекторов, часть стены раздвигалась как занавес. Тогда в зал врывался шум Садового кольца, вместе с ветром и морозом. В финале “Трех сестер” с призывом героинь: “В Москву, в Москву!” — стена вдруг внезапно раздвинулась, и мы с женой ощутили спиной хватку холода, от которого деваться было некуда.

Роскошный новый театр не удержал Любимова от вынужденной эмиграции. Дальнейшие события — триумфальное возвращение, раскол труппы — все известно. И не мне об этом писать. Хочу сказать о другом. Стоя перед подъездами “Содружества актеров Таганки” и Театра на Таганке, как в капле воды — море, видишь отражение глобального разрыва, случившегося на одной шестой земного шара. Раскололись республики, народы, творческие союзы, театры, взять хотя бы тот же Художественный, которых стало два.

По одним внешним признакам видишь, как идут дела у главных режиссеров Николая Губенко и Юрия Любимова. На старой сцене в июне дадут двадцать спектаклей Театра на Таганке. Перед кассой очередь за билетами. Перед кассой новой сцены — никого. Людно жмутся к окошкам соседней кассы “Марафона”, букмекерской конторы, где в азарте заключают пари. На новой сцене в афише насчитал двадцать пять спектаклей. Но лишь четыре из них “Содружества”, остальные дает труппа, арендующая зал во главе с Татьяной Васильевой…

Театры поделили и залы, и Высоцкого. Губенко ставит “Владимира Семеновича Высоцкого”, Любимов — “Владимира Высоцкого”. Его я видел кричащим в роли Хлопуши и не испытал восторга, как от песен.

Их снова услышал на третьем этаже дома в Нижнем Таганском тупике, 3, где Государственный культурный центр-музей В.С.Высоцкого. А неофициально, как явствует надпись над дверями, это Дом Высоцкого на Таганке. Пройдя в тупик, попал неожиданно в захолустный проезд. За сараями, будками и гаражами, над крутым обрывом, заросшим деревьями, предстают старые кирпичные дома. Они образуют замкнутый двор. Этот конгломерат трех- и двухэтажных строений, принадлежавший до революции, как сказано в справочнике “Вся Москва” за 1913 год, Афанасьеву Панф. Аф., и отдан Владимиру Семеновичу Высоцкому.

Под одним номером маленький театр на 130 мест, где почти каждый вечер играют маленькие по составу труппы, выставочный зал, галерея и музей. На третий этаж подняли диван и кресла с дачи, выложили камин, похожий на тот, что грел Высоцкого и Марину Влади. От той, подмосковной дачи осталась одна фотография, потому что дачу на участке друга пришлось разобрать, так как его предприимчивая вдова начала сдавать ее внаем. И вместо Володи соседом друга оказались шумные жители Кавказа. Из квартиры на Малой Грузинской улице поступила одна гитара, магнитофон и микрофон.

Я увидел макет знакомой квартиры, где однажды побывал у Нины Максимовны. Но не заметил на макете сауну, которая огорчала мать, полагавшую, что финская баня вредна сыну с больным с детства сердцем. Она мне показала на кухне массу фирменных банок чая самых лучших сортов. Их дарили. Вряд ли Нина Максимовна знала, что, кроме крепкого чая, который пил сын, сочиняя песни, он пристрастился к более сильнодействующим наркотикам.

Письменный стол похож на тот, что остался в доме, где 23 года прожила Нина Максимовна, послушавшаяся совета Марины: “Мама, поживите в хорошей квартире”. В ее просторной прихожей на стенах висели афиши спектаклей и концертов, где выступал хозяин “хорошей квартиры”. В ней его настигла четверть века назад смерть.

На стене музея увидел знакомое лицо полковника Семена Владимировича Высоцкого. Когда-то он признался мне: “Я больше не сомневаюсь, что сын был настоящим поэтом”. Очевидно, прежде сомневался. На фотографиях — лица московских и киевских предков по материнской и отцовской линии. Под одним из снимков значится, что это дед Владимир Семенович Высоцкий в форме казачьего войска. Чему очень удивился, так как по определению молодой Вольф Шлемович Высоцкий не мог служить с казаками, а на фотографии он запечатлен в форме студента одного из трех учебных заведений, где занимался.

— Чем дальше уходит время Высоцкого, тем сильнее пробуждается к нему интерес, — пришла к убеждению служительница музея, наблюдающая этот интерес шестнадцатый год — с момента открытия экспозиции.

Один книжный шкаф заполнен воспоминаниями и монографиями о Высоцком. Полки другого шкафа набиты книгами самого Высоцкого. Ни одной из них он не дождался. Первое наиболее полное издание на свои деньги выпустил отец, о чем мне рассказывал. Петь давали, издавать — не моги.

Вскоре после смерти завистники затеяли постыдную кампанию в прессе, утверждали, что якобы свежая могила на Ваганьковском кладбище потеснила соседнее захоронение ветерана войны. Расстроенная Нина Максимовна звонила и спрашивала, как можно так поступать. Я ее успокаивал примерами из жизни Пушкина, которого травили сильнее, чем ее сына, и в конце концов убили на Черной речке. Утешал, что в наш век великие поэты поют свои стихи, что Володя и Булат сыграли роли, какие исполнили в XIX веке Пушкин и Лермонтов. Поэтому его травят...

Высоцкий, как Окуджава, сочинял, не умея записать на нотном стане, незабываемые мелодии. И пел неподражаемо. В музей попала долгоиграющая пластинка нью-йоркского концерта. Эрнст Неизвестный нарисовал под одной шляпой профили Высоцкого и Шемякина, устраивавшего в Америке выступления друга. Рисунок подарил музею.

В дальних краях Высоцкий успел побывать, увидел в отличие от Пушкина и Лермонтова Старый и Новый Свет. Пел в разных странах, Париже. Но признался, что был нужен там, как летом лыжи.

А в России нужен был не только маме. Все это снова увидят в июле, в 25-ю годовщину со дня смерти великого поэта.

Когда рано или поздно вдруг развалятся театры на Таганке, “Дом Высоцкого” останется. К нему не зарастет народная тропа в Нижнем Таганском тупике, 3.


Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру