“О, наша Валечка”, — зрительницы первых рядов заметно оживились.
Длинное платье в пол, аккуратно прибранные жемчужной нитью густые темные волосы. “Мой ми-и-илый, лишь бы не было войны” — голос все такой же звонкий, журчащий, как ручеек. Приятно, черт возьми.
Приятно слушать, приятно разговаривать. Спокойная, доброжелательная, приветливая, улыбчивая. Народная любимица, настоящая русская певица Валентина Толкунова — дама, приятная во всех отношениях. Ну как тут удержаться от комплимента.
“К пластическим операциям я пока не готова”
— Ну что сказать, Валентина Васильевна, вас принимали лучше всех.
— Правда? — певица изобразила легкое недоумение. По всему было видно, уж что-что, а цену себе Толкунова и без подсказчиков знает.
— Можно подумать, не знаете, как вас любят.
— Это огромная ответственность. Чем дольше ты живешь, тем больше понимаешь: для того чтобы ты любил и тебя любили, не надо людей разочаровывать. Всегда нужно владеть собой.
— Ваше владение собой, по-моему, совершенно. Очень сложно представить вас раздраженной, злой. Но ведь такое бывает?
— Бывает, конечно. Но эти состояния в себе я прерываю, угнетаю, не даю им выхода и стараюсь не позволить спровоцировать себя.
— То есть контролируете себя в каждом жесте, в каждом слове?..
— Любой человек должен себя контролировать.
— Но человек слаб, эмоции иной раз могут и возобладать. И ничего страшного в этом, по-моему, нет.
— Конечно, все не учтешь, жизнь — это тебе не математическая формула. Но раздражительность или так называемое невладение собой должно быть, по крайней мере, справедливым.
— Что у вас может вызвать гнев праведный?
— Постойте, у нас же не психологический тест. Тем более срывы, если это можно так назвать, со мной случаются настолько редко… Вообще, нужно уметь управлять всеми ситуациями, которые предлагает тебе жизнь. Мне кажется, я этому начинаю учиться.
— Ваш самоконтроль, такое впечатление, распространяется и на чисто внешние качества. О короткой стрижке, к примеру, никогда не задумывались?
— От этого шага меня однажды спасла женщина-парикмахер. Мне было 17, а все подружки вдруг остригли волосы, сделали себе какие-то химические завивки — мода была такая. Я тоже пришла в парикмахерскую и сказала: “Остригите мне волосы”. Эта женщина потрогала мою роскошную косу: “А тебе мама разрешила?” — “Я — самостоятельный человек, — говорю, — мне 17 лет”. — “Знаешь, — говорит она, — когда твоя мама придет и скажет: “Остригите этой девочке волосы”, я это сделаю. А сейчас… пошла вон отсюда”. Больше в парикмахерскую я не ходила. Вообще, считаю, природу менять нельзя, это вредно.
— Боюсь, многие известные женщины с вами не согласятся. Через пластические операции сегодня не прошли, наверное, разве что ленивые.
— Я пока против этого.
— Пока? Значит, оставляете себе шанс воспользоваться достижениями медицины?
— Не знаю. Не готова к этому. Я твердо знаю, что человек — создание Божье. Увядание, старение — процессы неизбежные. Ты все равно не уйдешь из этого мира молодым. А потом: какой смысл под нож ложиться, делать себе больно, сознательно идти на эту боль? А вдруг предстоит испытание, которое потребует от тебя максимум сил? А у тебя этих сил уже не останется… Я очень рада за своих коллег, что они красивы, молоды. И что они искусственно взбадривают себя этими допингами.
— Но они изменились — изюминка пропала.
— А я не хочу меняться. Мне достаточно того, что имею.
— В одежде не было желания хоть немножко поэкспериментировать? Длинные платья в пол — это замечательно. И все же?
— Но я сама себя воспринимаю именно так. Мне так легче, я в гармонии с самой собой. Для меня это очень важно.
— А как насчет репертуара?
— Ну как: я же спела оперу “Русские женщины”, я пела со Смоктуновским, с Леней Серебрянниковым, с симфоническим оркестром, акапелльные песни. Я пела, наконец, джазовую музыку — у меня огромный опыт. Но! Людям, которые слушают меня, нужна песня. Моя песня. И что бы я ни делала: даже если вдруг научусь выполнять кульбиты, даже если выйду в наряде клоуна и даже если научусь петь, как Элла Фицджеральд, все равно от этого я не выиграю. И публика моя тоже не выиграет — меня хотят видеть такой, какая я есть… А вообще: вот попыталась я спеть с группой “Уматурман”. А-а… (морщится, вспоминая слова) “Девушка Пра-а-асковья из Пад-мас-ковья...” Ну что сказать: ребята мне очень понравились — просто очаровательные. С удовольствием бы спела с ними что-то еще.
— Кто еще вам симпатичен из молодых?
— Когда-то нравилась Таня Буланова со своим тембром удивительным. Но потом она стала петь другой репертуар, и, к сожалению, индивидуальность ушла. Но еще не поздно вернуться. Да нет, есть, наверное, молодые люди, хорошо поющие. Надо только следить за ними.
— Ваш 27-летний сын Николай не говорит порой: “Мама, вот что клево — послушай”?
— Да-да-да. Однажды мы с ним даже ходили на IRON MAIDEN…
— Да?! Ну и как вам?
— М-м-м… Меня пригвоздило к стулу. Досидела до конца, дослушала. Хорошо еще, охрана предложила мне ватки в уши. Вот когда стало чуть потише, до меня дошло: там же замечательные музыканты, там такие гитаристы — просто виртуозы. Как музыкант я это оценила. И аплодировала им. Но больше все-таки я люблю классику.
“Прощаю все, даже предательство”
— О всенародной любви я уже сказал. А вот интересно: у вас есть враги? Или хотя бы недруги?
— Я их не знаю.
— Да вы счастливый человек.
— Я и правда счастлива. Знаете, почему я не вижу своих врагов? Потому что не хочу ни в одном человеке видеть врага. К каждому отношусь как к самому искреннему, самому доброму другу.
— Но за что-то ведь вас можно не любить?
— Понятия не имею, как-то не задумывалась. Для меня нет слова “нелюбовь”, я его отметаю. Сама я всех люблю, и мне кажется, что и меня так же любят. В этом плане, конечно, я человек наивный. Кто-то не воспринимает меня — ну и на здоровье, нельзя всем нравиться. И это очень вредно — всем нравиться. Каждый в своем клане. Мне было бы очень трудно и некомфортно в компании людей, которые, например, ругаются матом. Или резко разговаривают друг с другом.
— Но в вакууме человек не может находиться. Шаг влево, шаг вправо...
— Тишина, покой, желание общаться с теми людьми, которые тебе приятны, — разве это вакуум? Это, я бы сказала, защита. Надо уметь защищаться.
— В вашей жизни много было разочарований?
— Конечно. Когда у меня что-то не получалось, что-то не выходило. Было разочарование, когда я рассталась со своим первым мужем Юрой Саульским. Но оно продолжалось недолго. Когда ты понимаешь природу вещей, даже разочарование от тебя отступает. Не нужно, не нужно. Жизнь наша — всего несколько десятков лет, и ее надо радостно прожить.
— В жестоком мире, не сочтите за грубость, шоу-бизнеса, наверное, непросто с таким вот настроем?
— А я артистов воспринимаю как детей.
— Себя к ним не причисляете?
— Нет, я не ребенок. Хотя… Может быть, еще больше ребенок, чем кто-либо. В доверии, в том, что я могу быть очень искренней, простодушной, очень открытой. Потому что мне нечего таить... Да все в этом мире дети.
— Так, наверное, может сказать человек, который прошел через многое.
— Просто я никому не завидую.
— Разве зависть в артистическом мире не один из двигателей? Разве вас никто не подсиживал, не ставил подножки?
— Я об этом забываю. Моментально. Всем прощаю, ни на кого зла не держу…
— И на следующий день расцеловываетесь как ни в чем не бывало?
— Нет, не расцеловываюсь. Знаете, как-то я послушала одну проповедь. Священник отвечал на вопрос о библейской заповеди: “Ударили по одной щеке, подставь другую щеку”. Я вдруг все поняла. Когда тебя бьют, образно говоря, ты начинаешь вступать в этот спор, и ты отвечаешь. Тем самым создавая двойное раздражение.
— Своеобразный закон айкидо. Получается, любую обиду можете простить?
— Практически любую. Разве что предательство… Нет, даже предательство могу простить. Скажу только: иди своей дорогой, ко мне больше не подходи. Но так тоже неправильно. Над этим тоже надо работать.
— Учитесь на своих ошибках? Много их было?
— О, да. Какие? Слишком личный вопрос.
— Сами же сказали, что скрывать нечего.
— Можно делиться радостью, но не кухней, не своим внутренним миром. Молчание — золото. Вот гениальная формула.
— Слабости за собой какие знаете?
— Каждый человек состоит из слабостей. Я бываю иногда очень доброй.
— И это вы считаете недостатком?
— Не недостатком — слабостью. Я иногда трачу время на ненужные — “ничтожные” не могу сказать, ничего не бывает ничтожным — дела, на недостойных моих хлопот людей. И это тоже слабость. Но я дала себе слово — никогда не ожесточаться.
— Люди злоупотребляют вашей добротой, как думаете?
— Очень. Но в этом плане у меня есть некоторая черта предела. Я терплю, терплю, терплю… Но когда чувствую, что человек садится мне на шею и уже погоняет, я могу быть очень резкой.
— И это всегда действует?
— О, да. Еще как. Люди сразу все понимают.
“Я знала, что с Юрой Саульским мы расстанемся”
— У вас нет ностальгии по прежним временам, по Советскому Союзу?
— Есть. По большой стране, по дружбе народов. Сейчас ушла доброта, ушло желание помочь друг другу, каждый человек предоставлен самому себе. Я никогда не была членом Компартии, но этого понять не могу.
— Коль уж зашла речь о Компартии. Раньше ни один правительственный концерт не обходился без вашего участия. Как складывались отношения с партийной элитой?
— Никак. Просто меня любили как артистку, и я выступала. Генсек и члены правительства приходили за кулисы, благодарили нас. Причем делали это в очень корректной форме: вежливо, красиво. Но никаких личных отношений не было и в помине. Знаете, политики — люди особого свойства, в их клане быть я не хочу.
— Странно. В 80-е годы ходили упорные разговоры, что у вас есть какой-то очень влиятельный покровитель среди членов Политбюро.
— У меня никогда не было никаких покровителей. Свою творческую жизнь я прожила честно.
— А Юрия Саульского разве нельзя было назвать покровителем?
— Юрий Саульский был моим любимым мужчиной. А любимые мужчины для женщин — в том числе и покровители.
— Вы были ему хорошей женой?
— Да.
— Однако вместе вы прожили совсем недолго.
— Пять лет. Мне так повезло, что у меня был такой прекрасный муж. Который меня очень многому научил. Который ввел меня в мир музыки. И с которым за пять лет я ни разу не поссорилась.
— Даже когда расставались?
— Да. Потому что знала: наша совместная жизнь и должна была так закончиться. Я жила с очень увлекающейся натурой. И понимала, что такой человек увлекается не только делом, но и женщиной, которая олицетворяет для него это дело. После песни следующим этапом для Юры стал кинематограф. И в его жизни появилась актриса.
— Но это же, наверное, несчастье в вашей жизни?
— Нет, в моей жизни это счастье. И для него это было счастье. Потому что как художник он обретал новые желания, утверждался как мужчина. И при этом не врал. Он никогда не жил с одной женщиной, будучи женатым на другой.
— Честен перед собой. Вам разве от этого было легче? Вы-то продолжали его любить.
— Ну и что. Любовь — это космос. Любовь — это то, что в тебе живет. И чем больше ты любишь, тем богаче становишься.
— Это вы сейчас понимаете. Думаю, в 25 лет у вас были совсем другие мысли.
— Конечно. Ну чего: 25 лет — девчонка совсем. Да, страдала. Но я же отпустила Юру. Свободно, легко. Не стала за него держаться. Просто в один миг я проснулась другим человеком.
— Что вдруг поняли?
— Поняла, что надо двигаться вперед. Я сильный человек, понимаете? И умеющий думать. Ни за кого не надо держаться. Никогда. Ни за работу, ни за мужчин.
“Россию не смогла бросить даже ради мужа”
— Всегда чувствовали внимание мужчин?
— Да, я до сих пор нравлюсь мужчинам. Сама удивляюсь. Но чувствую это по вниманию, которое мне уделяют, по взглядам. Вообще, каждой женщине приятно, когда она нравится.
— Помнится, сплетники 80-х на все лады обсуждали: кем же Толкунова приходится Лещенко — женой или сестрой?
— Мы с Левой просто в одно время начали свою певческую деятельность и часто выступали вместе. Конечно, мы знали об этих разговорах. Даже договорились, что будем называться мужем и женой, а нашим сыном станет Полад Бюль-Бюль оглы. Ой, за кого меня только замуж не выдавали. И за Силантьева, и за Таривердиева, и за Колмановского…
— Всё достойные мужчины.
— Очень. Я всегда была женой достойных мужчин.
— Но сейчас вы связаны узами брака отнюдь не с музыкантом.
— Ну, мой муж писатель, журналист-международник. Тоже творческая профессия. Мы с ним познакомились на концерте в мексиканском посольстве. У меня был там концерт сольный, собрались послы стран Латинской Америки. А Юра — так зовут моего мужа и одного, и другого — в совершенстве владеет испанским, и его попросили быть переводчиком.
— Сразу обратили на него внимание?
— Это он обратил на меня внимание.
— И не испугался — все-таки известная певица?
— Да нет, наверное. Ему нечего пугаться — закаленный человек. Наверное, я ему нравилась когда-то. Не знаю, он так говорил.
— Кто у вас глава семьи?
— По-моему, моя мама.
— То есть все важные решения принимает она?
— Нет, я. Просто очень люблю свою маму, она для меня вообще святой человек.
— А мужу, что же, остается лишь подчиняться вам обеим?
— Ну почему — мы совещаемся. Но дело в том, что Юра 12 лет прожил в Мексике, поэтому я привыкла все решения принимать сама.
— Давно он вернулся?
— Три года назад.
— Тяжело жить в разлуке?
— Очень.
— Схожая ситуация была у Надежды Румянцевой. Она поехала за мужем-дипломатом, бросив здесь все. А вы?
— Я — нет. Почему? Мне жарко в этой стране, а жару я не переношу. Да и не могла я бросить все, что наработано. Это значило бы закончить со сценой. А я слишком была востребованна. Слишком. И потом: для меня Россия — это все. Я ведь уже пробовала: два месяца жила в Австралии, месяц в Америке. Ну никак. Мне нравятся поля, луга, этот воздух. Даже наша неряшливость, безалаберность — все родное.
— Юрий понял вас?
— Конечно. У него ведь тоже была своя карьера. Нет, он приезжал. На лето. Но, знаете, по природе своей Юра — латиноамериканец. Он видит сны на испанском языке. А я — на русском.
— Какое-то трагическое несовпадение.
— Такой у меня характер. Я всех отпускаю. Хочешь уехать, хочешь работать, тебе принесет это пользу, ты будешь счастлив? Поезжай.
— Но когда люди столько лет живут порознь, наверное, уже что-то уходит?
— Нет, я знаю, что он — моя семья. Наверное, когда женщины провожают мужчин на фронт, у них такие же ощущения. Ощущения, что это твой человек и что он обязательно вернется.
— Юрию здесь хорошо?
— Хорошо. У него каждый год выходят книги. Здесь он издал “Хемингуэй на Кубе” — чудесную книгу о 20-летнем периоде жизни Хемингуэя. Четыре книги написал о Троцком.
— Гордитесь своим мужем?
— Я? Ну я горжусь. Я сама творец. И понимаю всех творцов.
— Говорите о нем как о творце, но не как о мужчине. Любовь женская живет в вас?
— Преданность. Вообще, отношения между мужчинами и женщинами на физиологическом уровне я не называю словом “любовь”. Любовь — это нечто большее. Вот этим нечто большим я живу.
* * *
— Валентина Васильевна, я знаю, вы человек верующий, ходите в церковь. В советское время тоже могли себя назвать таковой?
— Нет.
— То есть это снизошло вдруг?
— Я просто к этому шла. Так как я человек философичный и размышляющий, мне хотелось знать смысл нашей жизни, смысл пребывания на этой земле. Где мы? Кто мы? Зачем мы? Я стала читать книги, и меня к этому потянуло. Это произошло в 85-м году.
— С верой жить легче?
— Много легче. Я думаю, в этом и есть смысл существования. От многих людских проблем — мелких, мещанских — мне очень помогло становление именно духовное. Я даже к профессии стала относиться иначе. Она перестала для меня быть главной. Всегда была. Сейчас — нет.
— А что сейчас?
— Нет, ну я, конечно, пою, записываю диски. Но понимаю, что профессия наша игрушка, мы в это играем. И зритель играет с нами… Хотя нет — мне очень повезло. Я не играю. Я живу. Песней. Хоть и знаю, что это — игра. Но в этом театре Господь дал мне быть искренней. Быть самой собой. Моя роль — достойная.
