Когда в 1995 году Борис Ельцин подписал временный мораторий на высшую меру, многие спасенные смертники не спешили благодарить президента. “Прошу меня расстрелять!” — на самых первых именных указах о помиловании часто стоит одна и та же корявая фраза, хотя почерк везде разный.
И люди, их писавшие, — тоже разные. Объединяет их всех только одно — пожизненный срок.
23-летний Сергей Дейнеко — убийца из Челябинска, зверски расстрелявший в 1995-м шестерых человек, — не раз просил отменить ему президентскую милость. Вот уже 10 лет он строчит жалобы на несправедливость приговора. В своих требованиях он дошел аж до президиума Верховного суда. В марте этого года Дейнеко в расстреле окончательно отказали.
Об этом написали тогда многие газеты, но только “МК” удалось добиться свидания с бывшим смертником и откровенно спросить: почему же он так хочет умереть?
Заплесневелый сухарь и кружка колодезной воды. Матрас на полу камеры два на два метра. Свет из крошечного тюремного окошка падает на потрепанную Библию. А в углу — кающийся грешник-убийца…
Именно так в России и понимают высшую справедливость. Если мы не уничтожаем теперь физически опасных преступников, то хотя бы должны сделать годы их пребывания за решеткой невыносимыми.
76% россиян просят власть ужесточить тюремное наказание и обязательно вернуть смертную казнь. Так же настойчиво, как Совет Европы требует у России официально и навсегда ее отменить. Кстати, последний раз это свое требование европейцы озвучили всего неделю назад.
Иначе, как считают на Западе, нам ни за что не построить демократическое общество, где убийцы, насильники и террористы смогут сидеть в комфортабельных тюрьмах с евроремонтом.
Июнь 2005-го. Знаменитая соликамская колония “Белый лебедь”. Сразу у входа — панно-мозаика на стене: две белоснежные птицы переплелись в нежнейших объятиях. Традиционное тюремное творчество. Вполне себе романтично. А когда-то само название этого заведения навевало на посвященных страх и трепет. Сюда со всех концов страны присылали на исправление воров в законе. Порядки были суровые. Иные, чтобы только не попадать в Соликамск, специально обваривали себе ноги — лили в сапоги кипяток.
Теперь “Белый лебедь” — раскрученный бренд, известный и у нас, и за рубежом. Фигурка лебедя красуется на флюгере самой высокой башенки тюрьмы. Изящные крылатые силуэты искусно вплелись в кованые решетки на воротах. И даже урны на идеально чистой территории сделаны в виде птичек, правда, почему-то пингвинов.
Именно здесь, в Соликамске, сидел террорист Салман Радуев. Сюда с упорством, достойным лучшего применения, без конца приезжают с проверками европейские комиссии по правам человека. И даже сам лорд Джадд, известный защитник чеченских боевиков, знает о “Белом лебеде” не понаслышке — как говорят, заботясь о правах российских заключенных, он тоже тут бывал.
Первый этап помилованных пришел в ИК-2 (так официально называется колония. — Авт.) 4 октября 1997 г., как только завершилась реконструкция тюрьмы. Сейчас в “Белом лебеде” 281 несостоявшийся смертник. Самому старому — 63 года. Самому молодому — 18.
В коридоре, где находятся камеры — по две на отсек, — нельзя громко разговаривать. Все слышно. Возле каждой железной двери — табличка с фотографиями тех, кто внутри. И их краткие “биографии”.
— Это чтобы надзиратели понимали, что не ангелов охраняют, — говорит Владимир Хомяков, начальник “пожизненной” ИК-2. — От каждого из наших подопечных можно в любой момент ожидать чего угодно.
Черный треугольник напротив фамилии означает, что заключенный особо опасен и склонен к побегу. Красный треугольник — возбудим и крайне неуравновешен.
Варушкин Артем Валентинович, 1982 г.р. Изнасиловал четырех женщин с последующим удушением, еще в трех случаях покушался на изнасилование…
Ронжин Олег Витальевич, 1962 г.р. Руководил бандой, совершившей 11 убийств, в том числе одно заказное, промышлял кражами, разбоями… Черный треугольник.
Забоев Сергей Анатольевич, 1970 г.р. Убийство семи человек, надругательство над телом умершего. Черный треугольник.
Убил шесть человек и свою мать, похитил и убил ребенка, убил, убил, убил…
Звук гулко отдается в самых дальних уголках коридора. А я вхожу в комнату, куда должны привести для свидания со мной душегуба Сергея Дейнеко, столь желающего себе смерти.
Челябинский чистильщик
Его уже ведут. Унизительная поза — буквой “г”, голова вниз, ближе к земле, чтобы даже не рыпался. Руки скованы за спиной наручниками. Синяя роба с белой полоской на уровне груди — униформа смертника, которую издалека я принимаю за обычный спортивный костюм.
— Зачем вы хотели брать у меня интервью? — спрашивает, едва отдышавшись. Вполне симпатичный парень. И выглядит гораздо моложе своих теперешних 33 лет, возраста Христа. — Я так понимаю, что раз вы хотите со мной говорить, то выступаете за меня и за мое справедливое требование пересмотра приговора. Я не прав?
— Я вас совсем не знаю, — бормочу в ответ, испуганная таким напором. — Трудно принять сторону того, кто убил шестерых человек.
…В середине 90-х годов преступлениям братьев Дейнеко, Сергея и Александра, ужасался весь Челябинск. Они не были маньяками или отморозками — старший брат Сергей, что сидит передо мной, умница, закончил пединститут. Но работать в школу учителем физкультуры не пошел, это была “дешевая профессия”, гораздо доходнее ему показалось убивать и грабить.
Братья съездили в Польшу “челноками”. Купили там по дешевке бэушный “Вальтер”. И — принялись за работу. Младший, 20-летний Саша, стоял на стреме и подтирал кровь, пока старший Сережа безжалостно мучил, а затем расстреливал в упор заранее выбранные жертвы.
Дейнеко убивал своих хороших приятелей-бизнесменов, которым повезло быстро раскрутиться. Убивал за доллары, за золото, за только входящие в моду сотовые телефоны. Убивал их невест. Подруг их невест. И даже родителей, которые случайно оказывались на месте преступления. Чтобы собака не взяла след, Сергей в конце “операции” высыпал на трупы стиральный порошок — это была его фирменная метка. Тело агонизирующей матери одной из девушек, уже после выстрела в голову, он исколол медицинским шприцем, чтобы умирать той было мучительнее…
Когда их поймали, младшего, Александра, как простого соучастника приговорили к 14 годам лишения свободы. Сергею дали расстрел. При вынесении приговора он, проявив последнюю дерзость, отвернулся от судьи и в зал не посмотрел.
— Меня журналисты тогда пришли для газеты снимать. Мне это не нравилось: ведь моя мама могла увидеть фотографии в прессе. Думаете, ей было бы приятно? — Сергей качает головой. — В те годы я был самоуверен и тщеславен. Но я никогда не думал, что совершил какое-то громкое преступление — да у нас столько убивали тогда, что мои дела были каплей в море. Впрочем, я знал, что меня не казнят, что все это оглашение приговора — фикция, ведь Борис Николаевич уже подписал мораторий на смертную казнь. Я стал одним из первых, кому отменили “вышку”. В “Белый лебедь” я приехал на второй день после того, как эта тюрьма открылась.
— Вы считаете, ваше наказание соразмерно преступлению?
— Нет, оно было несправедливым, — возмущается Сергей. — Все просто — обвинили, осудили, приговорили к смерти. Президент дал пожизненное, но так неправильно, не по закону. Участь убийц должен определять суд согласно Уголовному кодексу, а не глава государства своим личным желанием. Указ президента о моем помиловании нарушил Конституцию страны и мои личные права. Если бы меня сразу судили, как положено, то больше 15 лет я не получил бы — ведь смертной казни в то время, получается, в стране уже не было. А предыдущее по тяжести наказание как раз “пятнашка”.
Сергей с легкостью оперирует юридическими терминами. Еще бы, сидя за решеткой, он учится заочно, получает второе высшее образование — нотариуса.
— Это вам на свободе кажется, что мы, смертники, бездельничаем, — хмыкает он. — Время здесь долго не тянется, это ошибочное представление. Оно скачет. Я этих десяти лет, что отсидел, и не заметил. В иные дни мне даже поесть бывает некогда. Мы с сокамерником и в шахматы играем, и болтаем, и радио слушаем. Газеты выписываем, тот же “МК” читаем регулярно, потом полтора часа в день у нас прогулка. Депрессии у меня нет, тоски тоже. Недавно вот в Челябинск смотался, открылись новые обстоятельства по моему делу — получается, это был как бы краткосрочный отпуск на родину. И мать ко мне на свидания приезжает, и сынишка. Ему сейчас уже 14. А когда я сел, было 4 года. Через пару лет, если буду хорошо себя вести, мне цветной телевизор разрешат в камеру поставить. Я в курсе всего, что происходит на воле. Ходорковского, слышал, недавно посадили, дали ему какие-то жалкие 9 лет, и он еще из-за такой ерунды переживает… Эту жизнь надо самому испытать, а не жить представлениями о том, как существуем мы, несчастные помилованные, за решеткой.
— То есть вы условиями своего содержания вполне довольны?
Сергей задумывается:
— Нет, не совсем. Нам спать днем не разрешают, хоть очень иногда хочется. И по утрам заставляют рано вставать, в 6 часов. Это тяжко, попросите наше правительство — пусть отменят это бесчеловечное правило.
Вечный рай
В Англии тоже есть приговоренные к пожизненному сроку заключения. В среднем они проводят в тюрьме всего лет 11—12 — потом их обычно выпускают на свободу за примерное поведение.
Европейцы искренне хотят, чтобы и наша Россия соответствовала их стандартам гуманизма. Конечно, им ведь с нашими освободившимися убийцами потом не жить...
Иностранным правозащитникам уже удалось добиться для бывших российских смертников “маленького” послабления — подав прошение об условно-досрочном освобождении, они смогут попасть на свободу ровно через 25 лет после суда.
То есть тем, кого в 95-м первыми помиловал Борис Николаевич, осталось сидеть всего ничего — 15 лет. А пока их срок делится на части.
Первые 10 лет — самые строгие. В это время убийцы должны находиться в абсолютной изоляции от общества, в камерах на троих, где всегда включен свет. В любой момент надзиратели могут туда заглянуть и проверить: все ли в порядке. Сокамерников заранее подбирают так, чтобы люди подходили по темпераменту и не ссорились. “Тот же Салман Радуев был очень спокойный и тихий, — рассказывает Сергей, старший опер тюрьмы. — Его подселили к товарищу, который в 97-м замминистра в Мордовии убил, шумное было дело. Но в жизни мордовский убийца оказался достаточно добродушным человеком, лишнего себе не позволял, националистических настроений не высказывал. Так что они с Салманом вплоть до его смерти хорошо ладили”.
Одна из тюремных легенд, которым так хочется верить нам на воле, — мол, насильникам, детоубийцам и прочим нелюдям за решеткой приходится несладко. Действительно, на строгих зонах с их законами стаи так иногда и бывает. Но вовсе не потому, что справедливые зэки жаждут отомстить за загубленные кем-то души. Просто те же маньяки в реальной жизни — довольно слабые и жалкие люди с комплексами. А на зоне слабакам хуже всего.
Но в “Белом лебеде” общение с себе подобными сокращено до минимума. Так что скандалов здесь почти не бывает. Хотя через 10 лет, как и положено по закону, наступает некоторое послабление в режиме. В камерах теперь уже сидят по 4—8 человек, разрешен телевизор, а некоторые зэки даже умудряются сочетаться законным браком. “Самая первая свадьба была у нас в прошлом году у москвича Чурикова, куча убийств на нем, — вспоминает Владимир Хомяков, начальник ИК-2. — Даму сердца он себе нашел по переписке. Какие истинные мотивы двигали этой женщиной, я не знаю, но жениха невеста на 14 лет старше, и у нее уже шестеро детей”.
А у престарелой матери Чурикова — отдельная квартира в столице. Кому она достанется после ее смерти? “Теперь молодая жена к мужу на длительные свидания приезжает, три дня они живут, как и положено, семьей, вместе спят, — продолжают оперативники. — Не исключено, конечно, эта дама расплачивается за то, что получит когда-нибудь жилплощадь своей так называемой свекрови”.
В деньгах пожизненники тоже не ущемлены. В день наше государство тратит на каждого из них около 500 рублей. Да и родственники регулярно переводят им на тюремный счет наличность. “У многих на свободе остался хороший бизнес. Ведь конфискация имущества по закону теперь запрещена, — говорят оперативники. — А наши подопечные, особенно те, кто бандитом был или киллером, далеко не бедные люди. Например, у одного организатора преступной группировки прибыльное кафе дома имеется, им жена теперь управляет. Так что этот заключенный только газет себе выписывает на 2 тысячи в месяц”.
Периодически то один, то другой сиделец признается в старых грехах. Им такие откровения абсолютно ничем не грозят — больше пожизненного все равно ведь не дадут. Зато по закону таких вот раскаявшихся зэков положено немедленно этапировать на родину, чтобы официально закрыть там старые “висяки”. Кстати, сейчас подобных “отпускников” в “Белом лебеде” семеро.
“Если заключенный тяжело заболевает, то мы отвозим его в межрегиональную больницу для осужденных ИК-9. Там специально для пожизненников зарезервировано два койко-места, — объясняет начальник тюрьмы и, наткнувшись на мой недоуменный взгляд, добавляет как-то виновато: — Мы их не жалеем, понимаете, но таковы европейские требования к их содержанию. Ничего больше того, что положено по закону, мы этим людям не даем. Я где-то понимаю родственников погибших, которые хотят, чтобы такая мразь содержалась в нечеловеческих условиях, а не играла годами в шахматы или писала стихи. Но они все остаются гражданами Российской Федерации, у них есть паспорта, они защищены Конституцией и законом — только голосовать не могут”.
Я представила себе жизнь нашего обычного законопослушного российского инвалида. Он прикован к креслу и существует на мизерную пенсию в месяц. И ему как-то надо еще умудриться покупать лекарства. А тут — полное гособеспечение. И никаких проблем.
— Сергей, согласились бы вы поменяться местами с каким-нибудь калекой? — спрашиваю я у заключенного Дейнеко. — Вы сейчас же окажетесь на свободе — но, например, без обеих ног. Согласны?
— Нет, — улыбаясь, качает убийца головой. — Я не мазохист. Мне ноги самому нужны.
В дежурке стенд с фотографиями самых опасных зэков. “Лучшие люди этого района” — из тех, кто склонен к побегу и даже отсюда рвется на свободу. Вот накачанный гражданин Абасов, бывший личный телохранитель командующего Кавказским военным округом. Потом, уже после дембеля, этот экс-охранник промышлял убийствами с расчлененкой. На войне как на войне. Поймали...
А вот и знакомые лица — небезызвестные террористы Деккушев и Крымшамхалов, единственные, на кого возложили ответственность за взрывы домов в 1999 году в Москве и Волгодонске. “Нам до сих пор сюда пачками письма идут от потерпевших при терактах с требованием взыскать с этих двоих компенсацию материального и морального вреда, — рассказывает Владимир Хомяков. — Но у них же на лицевых счетах ни копейки нет. А работать у нас негде, да и не станут Деккушев с Крымшамхаловым трудиться — зачем?”
По численности охранников “Белый лебедь” — как обычная зона. Персонал составляет 6% от количества заключенных. Хотя работают надзиратели, выходит, на износ. Но облегчить им жизнь и увеличить штат по нашим российским законам почему-то не положено.
Как не положено и поставить в каждую камеру по видеокамере наблюдения, чтобы легче было смотреть за зэками. “Дело даже не в том, что это дорого, — говорят оперативники. — Просто, если мы будем подглядывать за пожизненниками, то, получится, нарушим их право на частную жизнь”.
Иллюзия греха
Да, тогда, в 1995-м, многие помилованные смертники написали: “Прошу меня расстрелять!”. Они настраивались на муки ада, через которые им придется пройти на земле. Никто из вновь прибывших в Соликамск таких слов уже не пишет — страха больше нет.
Я рассматриваю фотографии московских пожизненников на пересылке. Эти снимки изъяли недавно у новичков, прибывших в “Белый лебедь”. Сытые рожи — руки в наколках, стены в иконах, на коленях у зэков сидят киски... В смысле, животные. Да и камера со шторами на решетчатых окнах гораздо больше похожа на трехзвездочный отель в Турции, чем на реальную тюрьму.
Я не знаю, какой это СИЗО. Но мне кажется, что это все-таки не очень правильно, когда вместо наказания убийца оказывается на курорте. Пусть даже и в соответствии со строгим евростандартом. Смысл наказания теряется. А он ведь обязательно должен быть, смысл. Хотя бы для нас — тех, кто остался по эту сторону решетки.
— Слушай, а ты думаешь сейчас о людях, которых убил? Может, они тебе снятся? Может, тебе их стало жалко? — интересуюсь я у Сергея Дейнеко.
Он смотрит чуть пренебрежительно. Сверху вниз. Как человек с опытом, которого, надеюсь, у меня никогда не будет.
— Вы делаете слишком плавный переход от моей прошлой жизни к дню сегодняшнему. Это неправильно. Я живу настоящим и будущим. Я не оглядываюсь назад. Мне не снятся кошмары. Негативных переживаний и угрызений совести у меня тоже нет. Собственно говоря, тот человек, который совершал убийства в Челябинске, мое альтер эго, он умер сразу же после вынесения смертного приговора. А я, сегодняшний, сильно изменился. Я ни в чем не виноват, я не опасен — так за что же мне каяться, за что отбывать это бессрочное наказание?
— Но где гарантия, что вы завтрашний, если окажетесь на свободе, снова не превратитесь в зверя и не станете посыпать трупы стиральным порошком?
— Нет такой гарантии, — соглашается Сергей. — Но вообще-то я бы в школу сейчас пошел работать, учителем. Устал я чего-то...
Я смотрю на Сергея Дейнеко и искренне не понимаю, тот ли это человек, который вот уже 10 лет подряд бомбардирует все судебные инстанции с требованием отменить указ президента? Он не кажется ни печальным, ни удрученным, ни тем более мечтающим о собственной смерти по приказу государства. Выглядит очень молодо. Ни морщинки, ни кругов под глазами. Годы, проведенные за решеткой без забот и проблем, на всем готовеньком, не оставили никакого следа на этом лице. Только зубы очень плохие. Хотя это у зэков традиционно.
Но когда я все-таки спросила его, зачем он просит об отмене помилования, Дейнеко неожиданно развеселился.
— Да вы абсолютно ничего не поняли, — захохотал он, обнажая железные клыки. — Я прошу отменить мне помилование Ельцина вовсе не для того, чтобы меня казнили, нет. Я хочу, чтобы меня выпустили на свободу!
