Новый фильм знаменитого Сидни Поллака “Переводчица” выходит в российский прокат. Интересен он тем, что в нем сыграли два оскаровских лауреата — Николь Кидман и Шон Пенн. А также тем, что Поллаку, первому режиссеру в истории кино, разрешили снимать в святая святых — здании ООН, которое вообще-то считается международной территорией.
Но Поллак — это еще и “Тутси”, и “Фирма”, и “Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?”, и “Сабрина”, и “Три дня Кондора”, и еще добрый десяток фильмов, которые российский зритель знает чуть ли не наизусть. О былых годах, о новом кино, об ООН, о своей карьере маэстро рассказал в эксклюзивном интервью “МК” перед столичной премьерой “Переводчицы”.
— Говорят, вы много переделывали фильм, прежде чем выпустить в прокат.
— Да, мы делали несколько предварительных просмотров и каждый раз что-то меняли. Я способен воспринимать критику, но есть вещи, в которые я просто влюблен, а вот у публики они не вызывают реакции. Поэтому я внес некоторые изменения, в которых стопроцентно не уверен. С “Переводчицей” вообще особенная история. Мы начинали без сценария, фильм рос по мере съемок, и никто точно не знал, где конец, включая меня. Приблизительный план, конечно, был, но это была не та история, которую я хотел рассказать. Я хотел сохранить в фильме об ООН всех персонажей, но мне не нравился сюжет. Он был построен вокруг того, что главная героиня солгала, и на этой лжи держалась интрига.
— Судя по фильму, все равно финал пришлось переделать. Вы довольны им?
— Я выбросил старый сценарий, постарался создать правдоподобную угрозу. Мой финал требовал от аудитории, чтобы она слишком многое приняла на веру. Половина бы приняла, половина — нет. Я не стал рисковать половиной и изменил концовку на менее эмоциональную, но более правдоподобную. И мне это не нравится.
— Вы сейчас занимаете офис Альфреда Хичкока, которому в свое время снимать в ООН не разрешили. Как удалось добиться разрешения?
— С трудом. Мне сказали: “Мы не пустили Хичкока. Почему мы должны пустить вас?” Я не знал, что на это ответить, и продолжал спорить. В конце концов нашел того, кто провел меня к Кофи Аннану. Мы беседовали полчаса, я пытался объяснить ему, что хочу сделать. Мне не хотелось выглядеть как продавец, не хотелось на него давить. Аннан подумал, поговорил с главой службы безопасности и президентом Генеральной ассамблеи, и… мне повезло. Они сказали “да”!
— Любимый в СССР триллер “Три дня Кондора” был снят в 1975 году. С тех пор жанр триллера сильно изменился?
— Очень сильно. Стало меньше разговоров. Сейчас надо быстро доставать пистолет и стрелять или быстро снимать одежду. Людям интересна сенсация, чистая сенсация. Я же делаю ставку на то, что зритель должен думать. И ему это должно понравиться. Конечно, это кино не для тинейджеров. Надеюсь, что “Переводчица” понравится людям старше 25.
— В 70-е не было политической паранойи, как сейчас?
— Скорее наоборот, именно 70-е были эрой политической паранойи, начавшейся еще в 60-е. Я в этом не участвовал, но был таким же подозрительным, как все. Сейчас мало что изменилось. Репутация ООН в последние два года слегка подмочена, у них конфликт с американским правительством. Я признаю, что у них там что-то не срабатывает, но альтернатива еще хуже. Моя главная героиня, которую играет Николь Кидман, очень уважает ООН, и драма как раз в том, что она отказывается от жестокости в пользу дипломатии, а потом получает ужасный удар и возвращается к насилию. Но в конце концов дипломатия побеждает: слова сильнее пуль. Это философия, а не содержание фильма.
— Насколько вы отличаетесь от того человека, который снял “Три дня Кондора”?
— Сейчас я менее амбициозен, чем тридцать лет назад, когда хотел что-то доказать миру. Я сделал большую карьеру. Сейчас я не буду делать ничего, кроме того, во что вложил собственные деньги. Теперь меня все больше занимает содержание фильма. Меня радует то, как сейчас делают кино: в фильмах гораздо больше сенсационного, техника изменилась, нужно придумывать какие-то операторские штучки, а то люди просто уснут в кинозале. С другой стороны, когда камеру постоянно трясет — это лишь иллюзия энергии, и это меня слегка утомляет, честно признаюсь.
— По-настоящему мировую известность режиссер Поллак получил после картины “Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?”. Почему, как думаете?
— Мне всегда хотелось оставаться в рамках жанра, но в то же время развить еще одну историю. Например, в вестерне сделать сильную любовную линию. Вероятно, именно это и привлекло европейских кинокритиков. Именно “Загнанные лошади” были неофициально отправлены в Канн, и многие европейские журналисты узнали о нем, особенно французы. После этого в Европе стали смотреть мои ранние фильмы, появились монографии и так далее.
— Вы много работали с Робертом Рэдфордом. Это дружба или бизнес?
— Было время, когда он был для меня настоящим альтер эго. Идеальный американский герой, с которым мне нравилось иметь дело. Потрясающая внешность и очень сложный внутренний мир. Прекрасная метафора для Америки. Он мог сыграть человека, который находится в конфликте, пытается отстоять свою индивидуальность вне зависимости от того, что он делает — уходит от цивилизации, как в “Иеремии Джонсоне”, или пытается быть самим собой, как в “Из Африки”, или налаживает контакт с такой женщиной, как Стрейзанд, в “Какими мы были”. Его герои — это один и тот же герой на разных стадиях развития. Мне кажется, что Роберт просто сенсационный актер. И мы с ним друзья, мы доверяем друг другу.
— Но все же роль в “Иеремии Джонсоне” не совсем для Рэдфорда...
— Да, но он отлично в нем сыграл, очень здорово. В нем что-то есть такое… королевское. Он аристократ, в противоположность пролетарскому типу, как Аль Пачино, Де Ниро и им подобные. Он элегантен, и это в нем и привлекает. И с женщинами у него отлично получается общаться.
— Тогда и женщин нужно подбирать ему под стать...
— Стрейзанд — очень непростой человек, но он с ней справился. Таким мужчинам и нужны сильные женщины. Если партнер Барбры — слабый человек, она его просто сломает, но с Редфордом ей это не удалось. Это была отличная пара. Состязание, за которым было приятно наблюдать, и непонятно было, чем это все закончится.
— Судя по вашей фильмографии и успеху, вы абсолютно голливудский режиссер.
— Да, я внутри голливудской системы, но я не снят с нее под копирку. Иногда я делаю такие фильмы, что в Голливуде не знают, что с ними делать. Например, “Иеремию Джонсона” положили на полку и долго чесали в затылке. В результате выпустили в ограниченный прокат. Но он был так успешен, что сорвал большую кассу. С “Переводчицей” у меня та же история — я воюю со студией на полную мощь. Ее рекламируют, как “Идентификацию Борна”. Но ведь там не только реквизит и фон, там еще и диалоги есть: Шон Пенн и Николь Кидман спорят о мире, о жизни, о доверии, об ООН. Меня всегда считали типичным голливудским глянцевым режиссером, бюджетным человеком. В Европе же меня воспринимают по-другому, зовут на международные награждения. Вероятно, это еще и из-за того, что я продюсировал альтернативные фильмы — “Айрис”, “Осторожно, двери закрываются”, “Рай”.
— Давайте поговорим о двух самых известных ваших фильмах: “Тутси” и “Из Африки”.
— С “Тутси” произошло следующее: я не был комедийным режиссером, но мой тогдашний продюсер был большим поклонником комедии. Я сделал с ним две картины, “Без злого умысла” и “Электрический всадник”, и он стал уговаривать меня снять комедию. Я сопротивлялся, а он настаивал. Я боялся, что меня никто не знал как комедийного режиссера. Нельзя одеть мужчину в женское платье и на этом построить фильм. Нужно, чтобы за этим что-нибудь стояло. В конце концов я сказал: “Если это будет фильм о мужчине, который становится лучше, потому что побывал в шкуре женщины, можно будет говорить, что это фильм с содержанием”. В результате был написан идеальный сценарий, как в старинных фарсах, где все шатались по комнатам замка. Настоящая путаница: в тот день, когда он говорит, что готов признаваться девушке в любви, отец его подруги делает ему предложение, и в него влюбляется режиссер их мыльной оперы, и все это происходит одновременно. Это просто очень веселый фильм. А вот “Из Африки” — полная противоположность.
— Потому что другой жанр?
— Нет, когда я сделал эту картину, она вызывала у меня большие сомнения. “Из Африки” вышел в 1985 году, во время, когда выпускались фильмы для молодежи, типа “Назад в будущее”. А у меня были два немолодых актера, не было закрученного сюжета, зато был трехчасовой фильм о том, как героиня едет в Африку, как сгорает ее кофейная плантация и она уезжает. На нее не нападали индейцы, не было киллеров… Настроение, деревья, львы — вот все, что было. Мэрил Стрип и сценарий — настоящая литература: Курт Людтке — очень хороший писатель, у него получилась старомодная эпическая романтическая история. “Из Африки” — вещь ностальгическая, похожая на фильмы, на которых я вырос, таких сейчас мало делают. Все дело в путешествии, понимаете? Сейчас мало таких фильмов — про некий духовный путь…
— Вы же еще и как актер выступали...
— Я вам скажу правду: я боялся и не играл нигде в течение 22 лет, до “Тутси”. А во время съемок “Тутси” у меня произошла ссора с Дастином Хоффманом. Ни для кого не секрет, что мы с ним все время ссорились. Я его очень уважал, он потрясающий актер, мы спорили о содержании. Но никогда — об актерском мастерстве. Однажды Дастин пришел ко мне и спросил: “А где в этом фильме автоматы?” — “В этом фильме нет автоматов” — “А вот в “В джазе только девушки” есть автоматы”, — сказал он. Но там же эти парни переодеваются в женское платье, чтобы спастись от пуль, в этом все и дело. “Давай так, — сказал я. — Твой агент прижмет тебя к стене и скажет, что ты уволен…” Но Дастин уперся, он не хотел, чтобы эти слова ему говорил другой актер, настаивал, чтобы был только я. Я сопротивлялся как мог, совершенно не хотел учить роль, гримироваться и все такое. Но он не отставал, и в конце концов его агент сказал мне: “Уж сделай как он хочет, чтобы угомонился”. И я сдался. Я ненавидел себя в этот момент. Потом Вуди Аллен позвал меня сыграть в “Мужьях и женах”. Сценарий был отличный, и, хотя я играл мерзавца, я согласился, тем более что Вуди снимает очень быстро, и много времени у меня это не отняло. Я очень многому научился у него как у режиссера. Потом мне позвонил Олтман и сказал, что хочет пригласить меня на небольшую роль в “Игроке”. Потом мне позвонил Земекис, и я тоже согласился, потому что там была Мэрил Стрип. А потом Кубрик…
Я два раза снимался в собственных фильмах, и оба раза съемки занимали пять месяцев. Мало кто соглашался на такой срок.
В общем, нельзя сказать, что мне нравится играть, — просто когда вам звонит отличный режиссер типа Роджера Мичелла и просит сняться в “В чужом ряду”, то невозможно отказаться. Я каждый раз чему-то учусь у них.
— Относительно Кубрика... Все эти мифы о нем — правда?
— Мне сказали, что я нужен на съемках “С широко закрытыми глазами” на две недели, в результате все закончилось аж через два месяца. Должен честно сказать, что с Кубриком я делал не так много дублей, потому что после 12-го или 13-го я сказал ему: “Стэнли, ты получил что хотел, я не профессиональный актер, так что терпи”. С Крузом мы делали по пятьдесят-шестьдесят дублей, иногда до семидесяти. Это было невероятно. Но у Кубрика такой метод: он изматывал актера, чтобы у того открывалось второе дыхание. У большинства людей не было на это времени, но у него было, он был очень хороший продюсер и мог в течение четырнадцати месяцев снимать то, на что у других уходит четыре. Эту картину он сделал за 65 миллионов долларов. Большинство из нас потратило бы половину этой суммы только на гонорары актерам.
— Кстати, о Томе Крузе. “Фирма” была гигантским проектом. Большая книга, мегазвезда... Не устали от всего этого?
— Я не устал от Тома, но устал от книги. Она всем нравится, но я чувствовал, что если ее разбить на куски для сценария, то швы в готовом фильме будут очень заметны. Я подумал: черт побери, в мире все знают эту книгу, и если я в ней что-то изменю — а мне придется изменить, — то меня просто убьют. И я поменял все радикально, изменил финал. Я сделал любовную линию между героем и его женой, придумал нового персонажа, злодеев братьев Моральто, для Тома написали целую сцену, в которой он уходил так же, как появился, со всем своим скарбом в грузовике, а не в вертолете, преследуемом агентами ФБР. Я почти год писал сценарий. Боялся, что меня разорвут на части, но произошло прямо противоположное. Фильм собрал по всему миру 350 миллионов долларов — это довольно много денег за два часа и сорок минут.
— Обдумываете неудачи?
— Конечно. Про себя я знаю, что люблю любовные сюжеты, и мне нравятся комедии. Но когда я ошибаюсь, я не знаю, где конкретно, я не знаю, есть ли что-то общее между “Паутиной лжи”, “Гаваной” и, например, “Бобби Дирфилдом”. Я пытаюсь понять, в чем провал, но мне приходит в голову только одно: они скучноваты. Аль Пачино, который играет совсем не свой тип, — темпераментный актер, играющий зануду. Или Харрисон Форд, которого мы привыкли видеть в экшн-фильмах, здесь играет депрессивного мужика, который пытается понять, почему его покойная жена ему изменяла.
— Но в “Сабрине” Форд потрясающе играл…
— Да, гениально, просто гениально. Я был в восторге, и главным образом из-за Харрисона. Мне все говорили: ах, ты заполучил Форда! Но главной-то героиней была Сабрина… Мне кажется, Харрисон — великий актер, особенно в фильмах типа “Индианы Джонса”. Я был очень польщен, что он согласился, и он очень здорово сыграл эту любовную историю. Это одна из так называемых “рабочих” картин, и я не буду от вас скрывать, что на этом фильме я заработал много денег.
