— Ой, только не фотографируйте меня! — 11-летняя Баштам Горбуненко смущенно прикрывает лицо ладошками. — Я после родов так поправилась!
Всего два месяца назад у нее родился сын.
Из этого события никто не устраивал ток-шоу, журналисты не растаскали ее историю на части. Материнству одиннадцатилетки не удивились ни сельская администрация, ни врачи, ни соседи. Родила — значит, дозрела. Как корова или коза.
А для семьи Баштам появление ребенка у несовершеннолетней девочки — вообще дело вполне нормальное. Как и то, что 3-летних детей здесь кормят грудью, 13-летние не ходят в школу, а 33-летние не умеют читать.
Младенец — не человек
Поселок Комсомольский, где живет семейство Горбуненко, от Волгограда отделяет всего 70 километров. А кажется — несколько десятилетий. На полторы тысячи жителей здесь всего несколько телефонов, в домах нет воды, удобства на улице.
О том, что мы в поселке, свидетельствует ржавая вывеска, скрюченная от времени и непогоды. Под козырьком остановки прячется от жары бородатый козел. Важно переходят дорогу гуси. Им можно не торопиться: машины на трассе появляются раз в год по обещанию. Стелется по обочинам пожухлая трава, перемешанная с еще живыми кустиками серебристой полыни.
Центральная улица Комсомольского — длинная пыльная дорога, уходящая в поле. Совковый магазин “Влад”, похожий на барак, школа, которую и не разглядишь среди буйно разросшегося сада, вывороченные наружу коммуникации — вот и все местные достопримечательности. В поселке постепенно умирает жизнь: молодые уезжают в райцентр или в Волгоград. Остаются те, кому просто некуда ехать.
— У нас же нет ни дорог, ни уличного освещения, ни воды, — вздыхает глава администрации Валентина Конова. — Люди по 2—3 тысячи на полях получают, разве на них можно жить?
По ухабам мы едем в гости к Горбуненко. На колдобинах машину подбрасывает так, что жалобно трещат внутренности старенькой “пятерки”.
— Дед, где тут цыгане живут? — обращается Валентина Владимировна к старику с разъеденным морщинами лицом.
Мужчина охотно показывает дорогу: в Комсомольском Горбуненко знает каждый.
— Еще бы, это единственные цыгане в селе, — поясняет Конова. — К тому же они пастухи — уже второй год пасут местных коров.
Наконец мы подъезжаем к покосившейся глиняной мазанке. Во дворе за столом обедает семейство: Баштам с мужем Мишей, ее сестренка Настя и свекровь Наталья. Рядом в коляске, укрытый мужской кожаной курткой, сладко спит сын Баштани — двухмесячный Митя.
Мне гостеприимно предлагают стул — бывшее кресло из кинотеатра, с которого давно сорвана дерматиновая обивка. Из алюминиевого покореженного чайника наливают чай в граненый стакан.
— Только угостить вас нечем, — сетуют хозяева. — Нам на полторы тысячи рублей еще почти месяц жить. А ведь нас одиннадцать человек!
В этом крохотном доме размещаются Баштам с Михаилом и сыном, ее родители с тремя детьми, бабушка и три родича мужа.
— Так вас же двенадцать получается! — удивляюсь я.
— А ты Митьку тоже за человека посчитала? — в свою очередь изумляется Баштаня. — Он же маленький! Еды и места для него не надо… Какая же ты чудная, журналистка!
Любовь с джин-тоником
Молодая мама никак не выглядит на свои одиннадцать лет: платье до пят, полная “женская” фигура, на затылке по-бабьи в пучок собраны длинные рыжие волосы.
— Мне уже двенадцатый пошел, — щурит светло-карие глаза девочка, — родилась я 18 февраля 1994 года. У меня и свидетельство есть! Просто беда — уже сейчас вешу 70 кг! Это в папу: ему 30 лет, а в нем 130 кг. Ой, не хочу быть такой!
Возможно, и рождению ребенка она обязана именно своей рано оформившейся фигуре.
— Я думал, что Баштам уже 15 лет, — признается 20-летний отец Мити Михаил. — Если б знал, то и не посмотрел бы на нее…
Молодые люди познакомились чуть больше года назад в Таганроге. Баштам отправили туда помогать бабушке по хозяйству. В Таганрог из маленького поселка Ростовской области приехала и семья Миши. Отец и старший брат трудились на стройке. Младшего Михаила на поденщину никто не брал. “Жалко было, — поясняет его мать Наталья. — Он у нас щуплый — куда ему таскать цемент или кирпичи!”
По мне — так Михаил вовсе не выглядит щуплым: стройный парень с курчавой шевелюрой и темными, как спелые вишни, глазами.
— Я в Таганроге ничего не делал, — улыбается он. — Днем с друзьями на речку ходил, а вечером — на дискотеках пропадали.
На одной из тусовок он и познакомился с Баштам. Вскоре случилась и первая ночь.
— Ну, там, короче, пиво было, джин-тоник, еще какая-то фигня, — отводит глаза Баштам, — я даже не помню, как все произошло... Э, ты же для газеты пишешь, да? — оживляется девочка. — Тогда не говори, что мы часто с Мишкой потом спали. Скажи — у нас ЭТО было один раз: я же девственница. Вот и забеременела…
О своем интересном положении девочка никому не сказала.
— Я боялась, что меня подружки засмеют, — она смущенно разглаживает складки на платье, — бабушка сама обо всем догадалась, когда я уже два месяца была беременная.
Баштам тотчас же отправили домой: пусть с непутевой дочерью разбираются родители.
— Мама на меня тогда сильно ругалась, — вздыхает девочка, — а папа — не очень. Ему-то что: с малышом все равно сидеть не будет.
Ее мать Павлина поставила условие: ребенка оставим, если на тебе женится “совратитель”.
— Мой сыночка сразу же согласился, — вставляет Наталья, — он так полюбил Баштанечку!
— Попробовал бы он отказаться, — шепотом добавляет молодая жена, — над ним бы цыгане сами суд устроили. Такой, что мало не покажется!
Молочко от бабушки
Мишины родители и брат собрали вещи, продали все имущество и переехали из Таганрога к своим новым родственникам в Комсомольский.
— Здесь хоть работа какая-то есть, — объясняет Наталья, — мужчины по очереди скот пасут — около девяти тысяч в месяц зарабатывают. Да и жилье недорогое: этот дом мы снимаем за 250 рублей в месяц.
Сразу после переезда, когда Баштам была на пятом месяце беременности, молодым устроили скромную свадьбу-вечеринку. Невесту одели в яркую красную юбку и голубую кофту, жениха нарядили в праздничную рубашку.
— Я, когда была маленькая, мечтала, что выйду замуж лет в двадцать, — откровенничает Баштам. — И будет у меня белое платье, фата и красивый муж. Ну а теперь ничего этого уже не надо…
Официально, конечно, молодых никто не расписал. Но и в тюрьму Мишу не посадили — он и паспорт-то получил всего полгода назад. Хотя фамилия у молодых все-таки одна и та же: и Баштам, и Миша — Горбуненко.
— Мы не родственники, — смеется Наталья. — Среди цыган много однофамильцев. Но все равно одинаковая фамилия как-то сближает…
Всю беременность Баштаня ходила не под присмотром врачей, а под надзором родных. Рожать приехала в город Волжский. Девочка всего пару раз была у гинеколога в райцентре, и брать на себя ответственность за юную пациентку местные врачи отказались.
— К нам Горбуненко поступила за день до родов, — рассказывает Валентина Краснова, заведующая родзалом областного перинатального центра. — Я сначала и не поверила, что ей всего 11, но родители показали свидетельство о рождении. К счастью, роды прошли легко.
На свет Митя появился 27 мая 2005 года. Он родился здоровеньким, с “типичными” показателями: 3360 граммов, 52 см. Несмотря на юный возраст, у маленькой мамы оказалось много молока — она даже подкармливала новорожденную дочь соседки по палате. Это у нее наследственное: 30-летняя Павлина Горбуненко до сих пор кормит грудью младшую дочь — 3-летнюю Русяню.
— Руська у меня грудь не берет, говорит, что это кака, — смеется Баштам. — Зато если у меня молоко пропадет, Митька точно голодным не останется!
Памперс детям не игрушка
Мужчины этой семьи пасут скот, а мать и свекровь работают на полях у хозяев-корейцев. Платят женщинам по сто рублей в день — денег хватает только на хлеб для многочисленного семейства.
— Мы вот картошку у себя на огороде посадили, — смущенно улыбается Баштам, — да только не дождались осени — уже всю выкопали…
Раз в месяц в доме бывает праздник — когда мужчины получают деньги за пастьбу.
— Они как что-то заработают, так начинают сумками из магазина продукты таскать, — рассказывает соседка баба Катя. — Я третьего дня малину собирала, смотрю, они огромные пакеты с едой тащат, тортики всякие. Оказалось, что младшей, Русяне, исполнилось три годика. Козу у соседей купили, гостей назвали — пир устроили. А тут ко мне Павлина недавно подходит: займи, говорит, на дорогу к родителям — за пару дней все деньги и прогуляли…
В доме Горбуненко — непроглядная нищета. Глиняные полы, старая русская печь и треснутые стекла на окнах. В зале, на самом видном месте, висят давние, с оторванными уголками, детские фотографии. Старенький телевизор, потускневшее от времени трюмо и засохшие цветы.
— Это мне волгоградские журналисты после рождения сына вручили, — с гордостью показывает свое сокровище Баштаня. — Букет старый, но все равно такой красивый!
В комнате молодоженов — огромная кровать, покрытая затертыми одеялами и старыми подушками. Древний магнитофон “Маяк”, огромный шкаф, набитый тряпьем, продавленный колченогий стул, отошедшие от стен обои. Посреди закутка протянута веревка с пеленками, на которых еле просматривается рисунок “Москва-80”.
— Эти ползунки мы все носили, — Баштаня демонстрирует вещи сына, — на новые денег ни хрена нет.
Ради меня ребенка нарядили в праздничные желтые штанишки. Правда, они тоже протерты и едва не трещат по швам. Только что переодетый Митя тут же наделал в штаны.
— Ой, обделался, — Баштаня, словно игрушку, вертит сына в руках, — надо бы ему пеленки поменять. Ладно, попозже — на этих пока еще ничего не видно…
Как самая большая ценность в пакете среди документов и паспортов хранится початая пачка памперсов. Но они — на самый крайний случай.
— Это тоже журналисты подарили, — поясняет молодая мама. — Только мы их редко надеваем — ну, если в гости надо пойти или к врачу…
Миша равнодушно наблюдает за нами с кровати: помогать Баштам ему не положено.
— По нашим цыганским законам она сама все должна делать, — уверен парень. — Я позже займусь воспитанием сына.
— Колыбельные ему поешь? — спрашиваю у Баштам.
— Так он же маленький, ничего не понимает, — снисходительно улыбается моей неосведомленности девочка. — На кой ему петь?
Цыгане — страшная сила!
Впрочем, Баштаня и не знает никаких колыбельных или сказок — ни читать, ни писать она не умеет. В школе девочка и ее муж не были ни дня. “Мне там скучно”, — поясняет молодая мама. Младшая сестренка Настя проучилась три года, брат Федя — всего несколько дней. Ходить в школу Анастасии тоже не нравилось.
— Дома можно гулять сколько угодно, а в школе даже в магазин не выйдешь, — сверкает глазами-бусинами девочка, — а еще там был буфет, в котором продавали невкусные булочки.
Правда, забрать детей из школы Павлина Горбуненко решила вовсе не из-за несвежих завтраков.
— Она обиделась на директора школы, — пояснили мне учителя, — хотела устроиться сюда вахтером, а ей отказали. Вот и забрала в отместку детей.
В Комсомольский я попала как раз в день получки в местной школе. Педагоги скрупулезно пересчитывали зарплату — примерно 2700 рублей — и охотно рассказывали про Горбуненко.
— Семья у них хорошая, — говорят учительницы, — не пьют, не воруют, по базарам не побираются. Когда Павлина детей из школы забрала, мы помогали: собирали завтраки и относили им домой.
О том, что дети не учатся, а взрослые не умеют читать, учителя говорят спокойно. У всех свои заботы. Глава поселковой администрации вообще не в курсе событий.
— И чего вы об этих Горбуненко пишете? — удивляется Валентина Конова. — Лучше бы про трудности поселка рассказали. А цыгане — и есть цыгане. Курят, пьют, рожают рано…
Хотя в поселке на Горбуненко не жалуются. Местные жители знают пастухов лучше главы администрации.
— Они люди порядочные, — считает баба Катя. — Приходят ко мне звонить часто. И девочка ихняя в магазин для меня бегает.
А по мнению старших Горбуненко, уметь писать собственное имя вовсе не обязательно.
— Жена должна готовить и заниматься хозяйством, — уверена Наталья, — я вот неграмотная, но вырастила же четверых!
Видимо, Баштам ждет та же участь: куча детей, муж-пастух и скитание по чужим углам. Они как перекати-поле: кочуют по России, не имеют своего угла и живут там, где есть работа. Вот и в Комсомольском их семья надолго не задержится.
— Осенью куда-нибудь отсюда переедем, — говорит Миша. — Куда? Поживем — увидим...
Баштаня, как и муж, не строит планов на будущее. Уверена только в одном: больше заводить детей они пока не будут.
— Сначала Митьку же надо обуть-накормить, — заученно повторяет она слова взрослых. А потом неожиданно добавляет: — Я, конечно, люблю своего сына, но так хочется самой быть маленькой! Поиграть с Барби, побегать во дворе, надеть короткие шорты. Но мне нельзя — я же взрослая женщина, у которой ребенок…
Хотелось бы умилиться, глядя на молодую маму, но не получается. В ее глазах... нет, даже не грусть, а полная пустота. Кажется, Баштаня совершенно механически убирается в доме, хлопочет по хозяйству, нянчит сына. Ей бы вернуться в детство, которого у нее не было... Как нет его у многих девчонок и мальчишек в российской глубинке, где самое популярное “детское” развлечение — пиво с джин-тоником да неприхотливые ласки по темным углам. Эти дети не мечтают стать космонавтами или актрисами. Они живут по инерции, довольствуясь простейшими увлечениями, сами превращаясь в простейших. И если они — наше завтра, то будущее у России выглядит неприглядным. Впрочем, как и настоящее.
ОСОБОЕ МНЕНИЕ
Всего месяц назад одиннадцатилетняя москвичка родила ребенка от таджикского паренька, приехавшего в столицу на заработки.
Они поженились. История безумной любви подробно обсуждалась в прессе. Но так и непонятно было, как следует относиться к молодым — умиляться или возмущаться.
Общественное мнение сошлось на том, чтоб считать эту дикую историю исключительным случаем и не придавать ей особого значения.
Однако, как теперь выясняется, такой же исключительный случай произошел в Волгоградской области. И наверняка он тоже не последний в ряду исключительностей такого рода.
Встает вопрос: какое все-таки должно быть в обществе отношение к одиннадцатилетним матерям и их гораздо более зрелым мужьям?
С одной стороны, в Уголовном кодексе есть статья, предусматривающая суровое наказание за растление несовершеннолетних.
Секс с десяти- или одиннадцатилетней девочкой — безусловно, растление несовершеннолетних. Того, кто этим занимается, надо наказывать.
С другой стороны, получается, если растлитель женился на своей жертве, то его уже не надо наказывать.
Зачем? Мальчик с девочкой живут душа в душу, растят ребеночка. И тут хвать — мальчика в тюрьму. А как же бедная девочка? Каково ей будет начинать жизнь матерью-одиночкой? А малышу каково будет расти без отца? Вот то-то и оно.
Получается парадокс. Уголовное преступление совершено, но преступник не считается преступником и не подлежит наказанию, поскольку прокуратура не получала заявления от пострадавшей стороны, а по собственной инициативе ей в такие дела лезть не хочется.
И никому не хочется. Потому что все это — мерзость.
Мерзость, вызывающая желание пойти помыть руки и забыть всех этих недочеловеков, как страшный сон. Вместе с их бабушками, подкладывающими внучек всем подряд, их нищетой, убожеством и уродством.
Слава богу, мы не часто с ними сталкиваемся. Цыганские таборы, таджикские гастарбайтеры… Маргиналы. У них свои законы. Они обитают где-то в придонном слое — ближе к животным, чем к людям, — и беспорядочно совокупляются там, как зверьки, не знающие ничего, кроме запаха течки. И пусть совокупляются, пусть рожают хоть в первом классе, это их личное дело.
…Да, но если они захотят совокупляться с нашими одиннадцатилетними дочками? А потом будут на них жениться?
Вот где ужас-то.
Наверно, только в этом случае всем наконец станет ясно, что мерзость — это именно мерзость. А вовсе не “высокие отношения” неразумного ребенка и двадцатилетнего коня с яйцами.
