“Русский мюзикл” — такой подзаголовок авторы дали спектаклю “Униженные и оскорбленные” — музыкальной версии раннего романа Достоевского, созданной композитором Александром Журбиным и драматургом Вячеславом Вербиным и поставленной Геннадием Чихачевым в его крошечном театре на окраине Москвы. По отношению к бродвейским эталонам этот спектакль можно было бы назвать антимюзиклом — настолько его внешние признаки “не бьются” с тем, к чему нас уже успела приучить мюзикловая индустрия. Но именно в этом несоответствии и кроется обаяние спектакля, который, несмотря ни на что, безусловно, принадлежит к жанру мюзикла. Русского, разумеется.
Спектакль играется в фойе. Не потому, что оно вмещает больше публики, напротив — зал рассчитан на сто мест, а в фойе помещается всего шестьдесят. Но во втором акте по замыслу режиссера Геннадия Чихачева и художника Юрия Доломанова на игровое пространство сначала выезжает горбатый петербургский разводной мост, а затем выплывает настоящая лодка — не хуже той, что поражает воображение зрителей в крупнобюджетном “Призраке оперы”. На малюсенькой сцене зала все эти постановочные роскошества было не разместить. Тем более что много места съедает оркестр — настоящий, симфонический, из 36 музыкантов. По нынешним временам такое — редкость даже на Бродвее (дорого!). А вот в театре Чихачева — оркестр (кстати говоря, играющий очень достойно) штатный. И его дирижер Владимир Янковский намерен еще расширить состав струнных — для усовершенствования баланса. Так что арифметика очевидна: количество зрителей, смотрящих мюзикл, меньше, чем число артистов, музыкантов и работников технических служб, в нем занятых. Уже одно это — тема для Книги рекордов Гиннесса!
Сюжет романа Достоевского идеален для мюзикла вообще, а уж для русского и подавно: здесь разные варианты массовки — нищие, цыганки, проститутки. Есть любовная линия, а также детективная и мистическая. Благодаря обильному национальному колориту (цыгане, трактиры, иконы, а также алтарь и даже элементы православной службы) спектакль неплохо просматривается в экспортном варианте. Пожалуй, после рыбниковской “Юноны” и “Авось” это первый столь откровенный продукт “а ля рюс”.
Актеры поют без микрофонов, что необычно для жанра мюзикла. Но, конечно, в столь ограниченном пространстве в микрофонах нет нужды. Да и артисты все — с голосами в основном опереточного типа, что стилистически близко музыке спектакля. Номера жанрово конкретны: здесь и романс, и полонез, и кадриль, и тарантелла, и цыганочка, и оперная ария. Все это артисты театра поют с такой искренностью и с таким неподдельным жаром, какой свойствен разве что дилетантам (естественно, в первоначальном, сугубо положительном смысле слова). Игра их столь же горяча, жесты предельно театральны, манера пения и подачи текста пафосна, иногда почти на грани пародии. Но нет! Все это совершенно серьезно. И публика, включаясь в предложенную стилистику, не иронизирует, но относится к действу адекватно: жалеет обманутую Наташу, льет слезы над умирающей Нелли, ужасается призраку старика Смита, благоговеет при появлении Архангела с трубой и крыльями, сочувствует нищим, тянущим руки в первый ряд. И на протяжении всего спектакля — несколько длинноватого, по правде говоря, не оставляет чувство, что ты действительно попал в позапрошлый век, в театр времен самого Федора Михайловича.
