У смерти счетчик времени работает быстрее, чем у жизни. Неужели прошло 40 дней, как не стало Спартака Мишулина? Ужас, что сорок. И ужас, что его нет. В это очень трудно поверить, когда входишь в Театр сатиры. Кажется, что навстречу выйдет Спартак — невысокий пожилой человек, но с какими-то молодыми и даже детскими глазами. И обязательно в синем джинсовом жилете с накладными карманами. Не выйдет... Никогда...
Спартак — уникальный среди артистов даже не в силу таланта, а в силу характера. Пожалуй, он единственный, кто не отговаривал свою дочь Карину идти в артистки, в отличие от всех своих коллег. Он не произносил пламенные монологи о “самой зависимой”, “самой унизительной” профессии. Наоборот, страшно желал и всячески этому способствовал. Сегодня Карина — актриса театра “На Перовской”. Она носит фамилию отца. Именно она рассказала “МК” о последних днях своего знаменитого отца.
Его дети
— В первый раз я попала в театр, когда мне было 1 год и 8 месяцев. Мало чего понимала, но с этих пор папа брал меня регулярно на работу. В более осознанном возрасте был такой случай: я вошла в зал и увидела столько народу, столько народу, что мне захотелось выйти на сцену и на весь зал крикнуть: “Это мой папа!!!” Гордость за него была необыкновенная.
— Из-за него ты стала артисткой?
— Любовь к театру привил он. Мне не нужно было говорить о тяжести профессии, я все видела: переезды из города в город на разбитых автобусах, как достается роль. Но папа очень хотел, чтобы я стала артисткой. А уж когда родилась Кристина...
Я никогда не слышала от него, чтобы он не пошел на спектакль, потому что плохо себя чувствует. Даже лежа в больнице, когда врач сказал ему, что какое-то время после операции придется походить в корсете, папа сказал: “Значит, в корсете я смогу сыграть “Андрюшу”. И всегда был готов к репетиции: он приносил режиссеру по пять-шесть вариантов решения.
Мишулин до последнего дня учился. Ну, казалось бы, что ему, всенародно любимому? Нет, даже лежа в больнице, читал Раневскую, перечитал Михаила Чехова. А было и видно, что, несмотря на возраст и признание, он не забронзовел, а развивается как артист. Все отлично знали Мишулина-комика и вдруг открыли для себя Мишулина-трагика. Это произошло на спектакле “Город миллионеров”.
— Карина, он так и говорил тебе: “Хочу, чтоб ты стала актрисой”?
— Впрямую нет. Но как бы подталкивал. И я не представляла себя в другой роли. Я даже не буду отрицать, что он помогал мне поступать в институт, — не верю, когда говорят, что не помогают. Но со мной не занимался, потому что, как только дело касалось профессии, мы тут же начинали ругаться. И поступала я на общих основаниях, а не то чтоб папа попросил Коршунова: “Виктор Иванович, вот моя дочка... Возьмите...”
Сам как ребенок
За что его любили дети? Теперь, когда его нет, ясно за что — он сам был ребенком. Причем во всем: собирал значки и радовался всякой металлической цацке, которая тут же занимала место на стене среди множества других. Семья стонала: “Спартак, сколько можно?” А он приносил клоунов, которых собирал и которых ему дарили в огромном количестве.
А еще его трогательная детскость в том, что он бесконечно верил взрослым, даже тогда, когда этого совсем не надо было делать.
— Он жил как в сказке, то есть считал, что нет плохих. Когда он был председателем нашего дома, начался конфликт с парикмахерской, занимавшей первый этаж. Потом был суд, и всем стало ясно, что руководство парикмахерской перекупает суд, а папа не верил. “Ну вот же у меня все документы, — говорил он, и вид у него был такой растерянный, — я же прав. Как может быть, что я не могу доказать свою правоту?”
Он мог смотреть фильм и плакать. Последний фильм — “Армагеддон” — он смотрел в больнице. Я пришла, а он сидит и плачет.
Последний день
— Карина, вспомни, пожалуйста, последний день отца.
— Мы пришли на консилиум. Врачи настолько нас убедили, давали нам 95 процентов, что все будет замечательно. Я тогда спросила: “А как же? У папы плохие сосуды головного мозга”. Они ответили: “Ерунда, у него забитость 45 процентов, а мы делаем и когда 70...” После этого разговора, когда решили делать операцию, мы пошли в палату к папе. Заходим, и вот папа — он правда как ребенок — сидит, смотрит на нас растерянно: “Ну что, Валь, делать?” Маму теперь до сих пор гнетет его фраза: “Может быть, я еще годок подожду?”
Но в принципе он не психовал, не паниковал... Даже накануне он шутил. Его перевели из терапии в хирургию, и там получилось смешно. Он лег на кровать, а на ней — панель с вызовом медсестры, и лампа включается. Он нажимает, а мы слышим в коридоре сирену. Прибегает медсестра: “Что случилось, Спартак Васильевич?” — “Ой, я думал, лампочку включил”. Через какое-то время опять жмет. Уже прибежали врачи, медсестры: “Что произошло?” А он: “Вы можете моей Валечке стульчик принести?” — “Спартак Васильевич, как вы можете...”
Потом пришел врач Акчурин, который должен был его оперировать и оперировал. Спрашивает: “Ну что, Спартак Васильевич, вы волнуетесь?” — “А мне чего волноваться? Вы волнуйтесь, я-то спать буду”. Целый день мы пробыли у него и ушли к вечеру. Он, как обычно, проводил нас до лифта — тренировочные штаны, майка салатового цвета. Порывался проводить до выхода, но я сказала: “Зачем? У тебя давление, иди ложись”. Меня и маму поцеловал. Потом в 10 вечера разговор по телефону: “Ну как ты, папуль?” — “Да ничего, ложусь спать, чтобы выспаться. До встречи”. Это были его последние слова.
Мы с мамой верим в приметы, но почему-то тогда не придавали значения явным знакам. Например, в дом залетали птицы. А весной он посадил дерево, а оно начало погибать. Это была туя, вернее, целых две. Папа их привез и сказал: “Это будет Валино, а это — мое дерево”. А весной оно начало гибнуть. Я никому не говорила, но целый год у меня было какое-то предчувствие: я не понимала, что со мной происходило, но когда он спал, я проверяла, дышит он или нет. Снились сны страшные, что папы не стало, что он уехал. А эта операция, на которой так настояли врачи, вдохнула в меня веру.
Сейчас я нашла его дневники, и там гораздо чаще он пишет: “Сегодня играл “Андрюшу”, зажало”, “Гулял с собакой, зажало”.
— А сохранилась последняя запись?
— Последнюю он оставил Кристине, он ей вел дневник. Написал: “Ложусь в больницу проверить сосуды. Я тебя очень люблю. И прошу тебя, никогда не кури, потому что я ложусь в больницу из-за того, что много курил”. И еще одна удивительная вещь произошла в тот день, когда он уходил в больницу. Наша собака Чарлик (он всегда спал с папой) рано утром начал скрестись ко мне в комнату. Я открыла дверь, а он не заходит. “Чарлик, ты что?”. Он бежит в комнату папы, то есть меня ведет к нему, садится и смотрит на меня. Видимо, почувствовал, что папа больше не вернется.
И еще — у него появилось раздражение, которого раньше не было. На даче нам делали беседку и переделывали крыльцо. Ему что-то не понравилось, он начал ругаться на рабочих. Мама говорит: “Спартак, ты что? Успокойся”. А он на весь дом крикнул: “Да делайте что хотите! Мне в этом доме не жить”. А об операции тогда еще не шла речь. И в больницу он ушел только через неделю.
— Насколько была нужна операция?
— Год назад стоял вопрос, чтобы делать, но мы отказывались. И папа не настаивал — он ждал от нас решения, а мы... Врачи настаивали, врач, которая его вела, колебалась. До последнего она сомневалась. Я до сих пор не понимаю, почему на консилиуме нам не сказали, что все так плохо может быть после операции. Нам расписали, будто после операции все будет просто отлично. И почему была такая спешка?
После операции позвонил врач: “Все отлично, самое страшное позади. Его привели в себя, он адекватно ответил на все вопросы, и его опять усыпили”. На следующий день звоним. “Все идет по плану, его отключили от аппарата искусственного дыхания”. А через два часа уже “отказывают почки, все плохо”. Спустя несколько дней врачи будут говорить нам, что он и не приходил в себя. Я верю, что они делали все возможное, но почему-то очень много непонятного. Мы до сих пор не знаем правды.
Жизнь после него
Когда умирают взрослые, в это с трудом, но веришь. Когда умирают дети, в это поверить нельзя. Со Спартаком Мишулиным такая же история: в театре до сих пор не верят, что его нет, что его гримерка станет мемориальной. А в семье...
— Маме хуже всего — она жила им. Тем, что вовремя надо дать лекарства, проверить, в том ли он пошел, как одет. Я никогда не слышала, чтобы папа на маму повышал голос. Он обожал маму. Вот, скажем, свой день рождения он не отмечал никогда. А мамин — всегда. Мы жили как два ребенка за ним. Он был настолько во всем мужчина, что ограждал нас от всего. А сейчас мы столкнулись с такой кучей проблем... Все он делал.
До последнего Спартак говорил: “Мне надо “Карлсона” для Кристинки сыграть. Надо, чтобы она актрисой стала”. Незадолго до смерти он взял расписку с директора театра Мамеда Агаева, что, когда его внучка подрастет, тот непременно возьмет ее в труппу. А внучке Кристинке Мишулиной — 1 год и 8 месяцев. И деда своего она вряд ли помнит. Только когда ей показывают фотографию на стене, она радостно говорит: “Де-да”.
