Этот год превратил ее совсем в старуху. Она шла спотыкаясь, не поднимая глаз, и если б не подруги, взявшие ее под руки, кажется, рухнула бы и больше не поднялась. Лидия Цалиева, бывший директор бесланской школы номер один, почти не выходит из дома. Мы встретили ее случайно, неподалеку от разрушенной школы. Она подняла глаза. В них было столько боли, бессонных ночей, литров корвалола… Она давно могла бы уехать из города, где ее столько раз уже прокляли, но она не хочет никуда бежать. Может, боится, что и в другом, новом месте ее так же накроет волной ненависти? Но нет, бегут те, кто виноват, а она даже дверей в своем доме не закрывает.
Словно и не было этого года — Беслан вроде жив, Беслан почти мертв. 1 сентября — белый нарядный праздник. 1 сентября в Беслане — черный страшный день. И для Цалиевой, и для выживших учеников, и для их родителей. Поэтому День знаний вычеркнули из календаря, дети пойдут в школу только в понедельник. И не будет торжественных линеек, белых бантов и роскошных букетов. “Школа-то клевая, такая красивая, но нам не нравится — слишком забор вокруг высокий. Как же, если что, бежать?” — спрашивают пацаны, побывавшие в заложниках. Успокаивает мальчишек только дикое количество дядь-милиционеров, которых вокруг Беслана да и в самом городе, пожалуй, сейчас больше, чем на всем Северном Кавказе.
В селе Хурикау, откуда год назад на рассвете начали свой путь по Осетии боевики, тоже усиление. Участковому Султану Гуражеву, которого террористы взяли в заложники первым, дали в помощь четырех милиционеров. А вокруг самого села, как в средневековье, вырыли глубокие канавы. Чтобы никто и никогда больше не смог повторить путь боевиков.
— Он нам ничего не рассказывает. Только кричит по ночам и больной совсем стал, — говорит о Султане его жена.
Про Гуражева за этот год ходило много слухов. Мол, уволили его, уехал из села, да и вообще — многие в Беслане до сих пор считают его предателем и требуют посадить в клетку вместе с Нурпаши Кулаевым. Потому что ингуш. А значит, сообщник.
…Султан распахнул калитку. “Нет, с журналистами я не общаюсь. Все вопросы в прокуратуру”, — и решительно пошел в глубь двора. “Ой, девочки, вы ж у нас были!” — всплеснула руками его жена. Султан прищурился и пригласил нас в дом.
Год назад, когда мы в первый раз были в Хурикау, Султана дома не оказалось. Десять дней его допрашивали в прокуратуре. Допрашивали так, что места живого не осталось. Но дело не в этом — ему не верили. А ведь он единственный из всей осетинской милиции трижды пытался их остановить. И поехал в итоге с ними в Беслан — с автоматом у виска.
— Султан, вы первым видели террористов. Так сколько их все-таки было? 32? Почему половина города убеждена, что часть из них сбежала?
Султан качает головой. Мол, не спрашивайте. И все-таки отвечает.
— Я видел четверых. Тех, кто засовывал меня в багажник… Как вырвался, до сих пор не пойму. И сразу пошел в милицию… Да вы лучше пейте чай с медом, — свернул он разговор.
25 лет был Гуражев бессменным участковым в родном селе. И даже после этого не бросил службу, хотя обида, как заноза, засела глубоко в сердце. Но виду не подает.
— Вот, вчера он ходил школу нашу единственную проверять. Усиление везде вводят, требуют обеспечить безопасность. Пришел — кипятится: электричества нет, отопления тоже. Дети, как в XIX веке, должны при лучине заниматься, — вслед за супругом кипятится жена.
В Хурикау, где живет 1287 человек, за этот год так и не провели телефон. А ведь несколько человек видели, как боевики похищали Гуражева, но не смогли никому об этом сообщить — связи-то нет. Случись что — и сегодня не смогут предупредить. А перекопанными дорогами террористов вряд ли остановишь…
На новом бесланском кладбище сейчас прибирают могилы. “У нас ведь ничего, кроме них, не осталось”, — говорит мне женщина в черном…
