“Главное — пережить эти три дня, — говорят в Беслане. — Только как нам их пережить, мы не знаем”.
Тридцать человек всю ночь провели в спортзале. Трое суток они будут голодать — так же, как голодали их дети. Сорок бесланцев ночевали на кладбище. Восемь — вместо приглашенных двадцати — улетели в Москву, встречаться с Путиным.
...Они стоят у входа в школу. Тридцать женщин? Сорок? Их никто не считает — тех, кто, как говорили, объявил трехдневную голодовку.
— Да не объявляли мы никакой голодовки. Политика ни при чем, мы просто пытаемся стать ближе к нашим детям, — говорит одна из матерей, проведшая в спортзале всю ночь.
Им много раз предлагали поесть. “Спасибо, но наши дети тогда не ели”, — с достоинством отвергают они любую помощь. К ним подходит сейчас, кажется, весь город. Обнимают за плечи — так по осетинской традиции выражают свою поддержку. Так же все три траурных дня здороваются с погибшими заложниками — обнимают памятники на кладбище. Мрамор от человеческого тепла не успевает остыть даже за ночь.
Вчера в Беслане было тихо. Потому что все ждали новостей из Москвы. Предварительное “собеседование” матерей с полпредом президента по ЮФО Козаком, которое в Беслане тут же окрестили “разведкой боем”, облегчения не принесло. Никто, впрочем, на это и не рассчитывал — выпустили пар, и то хорошо.
Требования политического убежища, непонятно кем и непонятно зачем распространенные в городе. И тут же — отказ от них… Они уже не знают, что еще сделать, чтобы в Москве наконец поняли — расследование и суд над единственным выжившим боевиком Кулаевым их не удовлетворяет. А в призрачный “основной процесс”, который обещают власти после обнародования результатов расследования независимых комиссий, никто не верит. Если до сих пор имена чиновников и генералов, допустивших массовое убийство детей, не названы, то веры в то, что их когда-либо назовут, с каждым днем становится все меньше. Да и столько раз уже переносили оглашение их отчетов, что в Беслане об этом даже слышать не хотят. Вчерашнее заявление спикера Совета Федерации Миронова о том, что парламентская комиссия не огласит их до конца года, — из той же серии. И даже сообщение замгенпрокурора Шепеля о ликвидации в Ингушетии очередного пособника террористов, захвативших школу, Алихана Мержоева, не вызывает у них никаких эмоций.
Мержоев не был в 1-й школе. Это ему 3 сентября в 15.13 звонил из пылающего спортзала некто Мустафа, чтобы передать привет Магасу и горделиво доложить: “Неверных много убито. По беспределу много поубивали. И вовсю убиваем”.
Шепель в очередной раз обвинил во всем международный терроризм. А матери — в очередной раз — российские власти. Поэтому их вопросы к президенту, сколько бы вокруг них ни напускали тумана, все те же.
— Все, что касается расследования: стрельба из танков по школе, пальба по детям из “шмелей”, безобразная работа оперативного штаба… Мы об этом говорим уже год, но власть нас не слышит, — перечисляют бесланские матери. — Кроме этого деньги из международного фонда помощи. К нам приходят японцы. “Вы знаете, сколько мы вам перечислили, вы их уже получили?” — спрашивают они. Нас спрашивают итальянцы, французы. А нам нечего ответить. Никакой прозрачности нет, какие страны и сколько денег прислали Беслану, мы не знаем. И, конечно, дальнейшее лечение и реабилитация раненых детей. Обещания не нужны, мы знаем цену словам. По нашим заложникам должно быть специальное решение, чтобы потом от этих детей никто уже не мог отмахнуться.
…У Марины Цогоевой не меньше, чем у других, оснований обижаться на власть. Обижаться, впрочем, не то слово — ненавидеть, требовать, призывать к ответу. Из дома Цогоевых, что в селе Хумалаг, похоронили пятерых — родную сестру Залину и всех ее деток: Джульетту, Витюшу, Аланчика и Асланчика. Но Марина никого и ни в чем не винит — у нее на это просто нет сил. А желания — тем более.
— Я посмотрела уголовное дело — то, что меня интересовало. И не хочу больше ничего знать, — усталым голосом говорит Марина. — Кто виноват в случившемся, понятно и так: наши дети учились в государственной школе, и, если б не наша политика на Кавказе, они были бы живы. Я никого и ни за что не осуждаю. Какие бы требования — даже если они кажутся остальным безумными — ни выдвигали сейчас бесланские матери, у них есть на это все права.
— Встреча с президентом…
Мы не успеваем задать вопрос. Марина качает головой.
— Может ли она хоть что-то изменить? Конечно, нет. Но может быть, хоть кому-то станет легче.
В первой школе Марина за этот год не была ни разу: “Вернуться в то место, где их убили, — выше моих сил”. И компенсационные деньги не взяла. Она даже слышать об этом не хочет.
— Ничего я про них не знаю. Перевели их или нет… Никто из нашей семьи к ним не прикасался — нам не нужны деньги, полученные такой ценой. Но дело не в этом… Я никогда не проклинала своих врагов, тем более их детей. Но сейчас…
Марина снова замолкает и смотрит на фотографии Джульетты, Витюши, Алана и Аслана. Переводит взгляд на их маму Залину. Что бы ни сказал президент и к каким бы выводам ни пришел суд, свой приговор она уже вынесла.
P.S. На момент подписания номера о результатах встречи матерей Беслана с президентом не было известно.
