Cтынут в воздухе кислые водочные пары. На закуску — ядреный русский мат. Ураганный ветер — 40 метров в секунду — сносит меня с причала прямо в Амур. Паром “Алмаз”, 56-го года выпуска, качается на волнах и никак не хочет вмещать в свое хлипкое нутро три тысячи пассажиров вместо положенных по технике безопасности трех сотен.
— Казань при Грозном брали? Берлин в 45-м брали? Неужели сейчас “Алмаз” не возьмем?! — угрожающе вопят мужики, пиная в пьяном беспамятстве горы клеенчатых сумок. Если выстроить эти сумки в одну прямую линию, то, наверное, и получится Великая Китайская стена.
А на том берегу земли — Дом культуры с призывной надписью “Русь”. На том берегу — Родина, всего в пятистах метрах отсюда, из Китая.
До нее — всего десять минут пути. Но их еще нужно проплыть.
А ведь это последний сегодня паром в Благовещенск. И если я не прорвусь на него, то замерзну ночью на узкой полоске причала таможни китайского острова Хейхэ последним русским челноком.
Слово “челнок” уже не в моде. В Благовещенске их называют “фонарями”. А еще “кирпичами”. Местные коммерсантки — в прошлом сами челночницы — нанимают за 350 рублей студентов и безработных, чтобы те регулярно плавали в Китай за шмотками.
— Не потому, что мне самой туда мотаться лень, — охотно объясняет бизнесменша Лариса. — Но когда везешь через российско-китайскую границу свыше 50 килограммов товара, то обе страны берут таможенные пошлины. А так я нанимаю “фонарей” и распределяю груз поровну.
Рабы — на древнеримских галерах. Бурлаки — на Волге.“Фонари” — на Амуре.
Такой вот ассоциативный ряд.
Грязные, с красными рожами, в спортивных костюмах и с бандитским песенным репертуаром — это и есть они, “фонари”. “Если я не жиган, то Амур не река! — голосит на пристани наемный забулдыга и тут же предлагает мне купить вязаные носки со своих ног. — Сто рублей плати — и носи на здоровье, девушка. Иначе околеешь тут у нас от холода. Ты сама-то откуда? Из Москвы? Журналистка? Оно и видно, что не из наших, слишком нежная”, — фыркает он, хлеща прямо из горла китайскую водку.
У пограничного шлагбаума, отделяющего пристань от таможни, за нами наблюдают угрюмые и узкоглазые часовые с красными звездами на зеленых фуражках. В принципе им все равно, как ведут себя на этой нейтральной полосе русские — не убивают друг дружку, и ладно.
Ведь сегодня наши страны дружат как никогда. Правда, выгодно это прежде всего именно Китаю. По обоюдному договору оформлять визы для въезда в Поднебесную “фонарям” не нужно — при условии, что они отправляются туда из Благовещенска на шопинг не чаще двух раз в неделю и остаются там не дольше, чем на один месяц. Какой там месяц: на утреннем пароме — туда. На вечернем, груженные сумками, обратно. Билет в оба конца обходится в 600 рублей. И так изо дня в день на протяжении последнего десятка лет.
За это время для развития экономики новой мировой супердержавы пьяные русские “фонари” сделали столько, что на месте китайского правительства я давно бы поставила им памятник. Ведь прежде никакой таможни на острове Хейхэ и в помине не было. Только сопки, да забытые богом китайские деревушки. И до сих пор бывшие деревенские бабушки-китаянки, безграмотные и бомжеватые на вид, варят яйца на улицах в старинных печках-буржуйках, помнивших еще товарища Мао. И продают потом эти яйца за 1 юань — 3,5 рубля.
Хотя в остальном Хейхэ — вполне современный сити. Гигантский город-магазин с населением в миллион двести тысяч человек, доверху набитый традиционным китайским ширпотребом. Бутики с названиями на русском “Божеская любовь”, “Монопольная торговля стираной одежой”, “Украшения для влюбленных девушек ниже 9 юаней” наслаиваются на супермаркеты и оптовые склады. Ближе к Амуру “фонарей” атакуют торговцы-индивидуалы с безразмерными котомками, где хранится товар на любой вкус: от мужских носков до бальзама на змеином яде.
— Дес-с-сево! Дес-с-сево отдам, покупай! — умоляет меня узкоглазая мешочница.
— Дес-с-сево покупай! — тут же подлетают другие ее соплеменницы и тоже дергают за рукава, умоляя, упрашивая…
И я не выдерживаю — покупаю. Любая вещь на острове Хейхэ стоит в среднем сто российских рублей. Если попросить, уступят еще дешевле. Коммунизм, и только! Тот самый, который мы пытались, да так и не сумели построить — поэтому он достался Китаю.
Яйца от Путина
Это была улица ресторанов. Впрочем, рестораны на Хейхэ — слишком громко сказано. Скорее, улица забегаловок. Самые дешевые: “У Маши!”, “У Любы!”, “У Вали!” — заголовки написаны с восклицательным знаком на конце и обязательными ошибками в меню. “Русский пищ: сытна и дешева!” — основной рекламный слоган.
Заведения с претензией называют уже по-другому: “Пекинская утка”, “Зеленый сад”. В шикарной едальне, не объясняя, впрочем, что это такое, мне предложили на ужин гигантскую тарелку засушенного тутового шелкопряда. Выловили из аквариума живую рыбу и выкопали из кучи копошащихся тварей самого жирного червяка — приятного аппетита!
— Если не поешь в ресторане “Путин”, то считай, что вообще не была на Хейхэ! — предупредили меня еще в Благовещенске. — Это целая сеть ресторанов, очень там популярная. Так китайцы выражают свою любовь к нашему президенту и к России в целом!
— Извозчик, отвези-ка меня к “Путину”, — остановила я такси, будучи твердо уверена, что уже первый водила определит, куда именно я хочу. Но шофер лишь недоуменно возвел к небу узкие глаза. Второй водитель, третий, десятый — “твоя-моя не понимай!”
Устав объяснять, я тупо объезжаю всю улицу забегаловок. И действительно нахожу искомый объект. “Путин” — коротко, но емко стоит на вывеске под какими-то незнакомыми иероглифами. “Кусать здеся лутсе всего!”
В ресторане одни китайцы. Официантку зовут Шашей. Она ужасно рада, что к ней зашла русская туристка, и протягивает мне меню, где в заголовке сложное имя “Путин” заменено на китайское лаконичное “Пу”.
Никаких блинчиков “Владимир Владимирович” или сосисок “Гарант конституции” нет и в помине. Зато присутствуют жилы оленя, лягушачьи лапки и жареные яйца без названия.
— Кто такой Путин, Шаша, ты знаешь? — спрашиваю официантку, заказав салат из свиных ушей. Она обрадованно кивает головой, да, мол, знаю: “Путин — харашо и вкусна!” Я достаю разговорник и показываю ей на иероглифы самого простого вопроса: “Что такое Россия, Шаша?”
Она ненадолго задумывается, но все же находит единственно верный ответ: “Россия — харашо и вкусна!”
— А что находится на том берегу? — снова интересуюсь я при помощи разговорника. Шаша тоскливо смотрит на меня: дескать, что домоталась, жри свои свиные уши, но все же отвечает с помощью жестов: “Олосы. Страна, которую мы называем Олосы!” — и ретируется на кухню, чтобы снова не стать жертвой моего любопытства.
А кухня в ресторане “Путин” находится прямо рядом с туалетом. Это тесная каморка, на которой ютятся сразу три повара и старушка — подавальщица риса. Ни холодильника, ни водопровода, только старый примус и много жирной копоти. Пол заставлен корытами с грязной посудой и плошками со знаменитыми китайскими приправами: их добавляют во все блюда для того, чтобы клиент, вероятно, не умер от нашествия антисанитарных микробов.
Повара на вертеле жарят пойманного тут же, на улице, городского голубя — не спросив у него, кстати, справку о птичьем гриппе.
“Кто есть Путин, ребята?” — интересуюсь я заодно у персонала. Но ни один из кулинаров — даже с помощью разговорника — так и не смог мне объяснить этимологию этого названия. Обессилев, я уселась за стол, чтобы скушать свои свиные уши, политые соевым соусом и почему-то чрезвычайно волосатые внутри. “Ну хоть водка-то здесь есть?” — это был последний вопрос, самый безнадежный и безо всякого разговорника. Уж если здешний народ не слышал про Путина, то где им знать про “рашен” водку.
Но тут же на столе выросла поллитровка со знакомой русской надписью. “Ваша водка — харашо и вкусна! — понимающе улыбнулась Шаша. — Пять юаней!”
Два берега одной реки
Денис и Аня. Оба челночат уже несколько лет. Поездки на Хейхэ — единственная возможность для них побыть вместе. Любовь сумасшедшая, напоказ, навзрыд. Денис, сбегающий по трапу парома, кричит на весь Амур: “Я люблю тебя, Анька!” И она, разгоряченная от корабельной качки, прыгает прямо ему в руки в ритме вальса.
Денису — 24 года. И он холост. Ане — 26. Но она — не свободна. Вышла замуж в 16 лет и сразу же друг за другом родила двоих детей, мальчика и девочку.
И потом только — встретила Дениса.
— Я девчонкой по пацанам не шлялась, как другие у нас в Благе (Благовещенске. — Авт.), в скакалочки прыгала чуть ли не до десятого класса, — охотно объясняет Аня. — Как-то вышла на улицу, а возле меня джип тормознул, праворукий. Оттуда вылез взрослый мужчина, даже уже пожилой, и предложил меня подбросить. А через два месяца я вышла за него замуж…
Мать ее умоляла: “Что тут раздумывать, мужики с внедорожниками на дороге не валяются!” Аня резала себе вены, чтобы только не идти под венец. 46-летний жених Иван покорно и с виноватым видом сидел у ее больничной кровати.
Бывают же на свете женщины, в которых влюбляются с первого взгляда. Хотя, на мой вкус, ничего особенного в Аньке нет: спортивные штаны, которые в Москве носили году эдак в 95-м, сумка через плечо, короткая стрижка, правда, живот абсолютно плоский, несмотря на роды.
— Я вышла в результате за первого встречного, потому что побыстрее родить хотела, хоть от кого, — вздыхает девушка. — Ну и джип, конечно, сыграл свою роль. Откуда мне было знать, что, кроме джипа, ничего у моего мужа Ивана больше нет. А машину эту ему из Владика пригнали всего за пять тысяч долларов — обычное у нас дело. Так что челночить и зарабатывать на семью приходится мне одной.
Пока Анька не встретила настоящую любовь, никудышному своему мужу она ни разу не изменила. С Денисом они познакомились на набережной Амура около двух лет назад. Возле камня, заложенного в 1858 году в честь основания Благовещенска. Денис врал, что он сынок богатых родителей, водил худенькую Аньку в дорогие рестораны, бахвалясь тем, что его отец управляет крутым банком, а он лично знаком с мэром Хейхэ. “На одном приеме вместе змею ели. Он — в смокинге, я — в трениках”, — парень явно очень хотел понравиться независимой Аньке.
И она, ничего в своей жизни, кроме роддома и парома, не видевшая, верила ему безоглядно. “Только нам нельзя раскрываться перед моим отцом. Вдруг ему не понравятся наши отношения!” — объяснял Денис. Анька молчала — конечно, куда ей с двумя спиногрызами лезть в банкирскую-то семью.
Но однажды оба столкнулись на “Алмазе”, груженные огромными челночными тюками. Обмана девушка не потерпела и тут же порвала с любимым всякие отношения. Сыграло свою роль, наверное, и то, что в глубине души Аня все-таки мечтала о принце с большими деньгами, а тот оказался своим же братом-“фонарем”.
“Полгода умолял я Анюту меня простить, — клянется Денис. — Только тогда я понял, что она мне нужна — не только для постели, а по-настоящему. Я действительно ее люблю, и мне больно, что познакомились мы с ней так поздно”.
…От порывов ветра качаются со скрипом у входа в наш ресторан обязательные красные фонари. Сначала — в целях экономии — горит одна сторона улицы. Через полчаса — другая.
В русском Благовещенске время тянется медленно. В китайском Хейхэ оно просто летит. Тем более что темнеет здесь по Пекину — на два часа раньше, чем на остальном Дальнем Востоке. Не успеешь оглянуться, и день уже прошел, и скоро пора возвращаться домой.
А я сижу перед несчастными Аней и Денисом, внимательно слушаю про их кочевую жизнь. На столе пустеет вторая бутылка со слабым сливовым вином...
Вот уже год они ездят в Китай вместе. И не на один день, как обычные “фонари”, а сразу на семь — на медовую неделю. Живут влюбленные тоже не как большинство русских, в ночлежках по 30 рублей за ночь, чтобы сэкономить, а в приличном отеле, в двухместном номере — за триста рублей в сутки. Шикуют, одним словом, потому что у них чувства!
— Вот отложу денег и куплю здесь нормальную квартиру за тысячу долларов, начнем с Аней новую жизнь, — мечтает Денис, сдвинув на затылок потрепанную кепку. — У нас в Благе многие так делают. Имеют магазины, работу дома, а ночевать ездят в Китай, так гораздо дешевле.
Анька смотрит на любимого с грустью: “Муж Иван остался дома с детьми. Он прекрасно знает, что у меня есть любовник, что в Хейхэ мы уезжаем вместе, а по возвращении Денис товар мне помогает до дома дотащить. Изменить что-то Иван не в состоянии, даже если бы захотел. Поэтому он и терпит такую жизнь, много ли ему осталось — 56 лет уже, — вздыхает Аня. — А недавно ко мне подошел сынишка и спросил: “Мама, ты когда снова замуж выйдешь?” Что ему на это ответить? Что ради собственного счастья я хочу увезти его с сестренкой в Китай?”
…А вот бизнесменша Наталья перебираться в Китай навсегда не спешит, хотя приезжает сюда регулярно. У нее здесь собственная обувная фабрика, крошечная, работают на ней человек десять. Китайские мастера шьют сапоги под известными итальянскими лейблами и продают их уже в Москве, где два года назад Наташа купила квартиру. “Китай научил меня быть предприимчивой и жестокой, — смеется Наталья. — Раньше я и представить себе не могла, что смогу так себя вести со своими наемными рабочими. Я отношусь к ним хуже, чем к собакам. К ним по-доброму нельзя: они этого не понимают. Я плачу им всего 20 долларов в месяц, представляешь?! 600 “юшек”-юаней, 1800 рублей, такую отличную зарплату получает мой управляющий. А если не нравится — пусть уходит, у меня за воротами уже стоит очередь из желающих. Китайцы — безответные, старательные, все терпят, копошатся как муравьи и ничего взамен не требуют, ни соцпакета, ни отпусков. Не то что русские”.
Русских работников не любит не только бизнесменша Наталья, но и сами китайцы. Хотя раньше отношение к нашим было более почтительным. “Пет! — “белокожая” — так, бывало, восторженно встречали желтокожие китаянки редких русских туристок в местных банях.
Да, пока русских было здесь мало и мы находились за пограничным кордоном, китайцы считали нас высшей расой. А теперь, узнав поближе, они сильно разочарованы.
— Виноваты в этом не такие капиталисты, как я, а быдловатые “фонари”, — фыркает Наташа. — Вот уж кто себя паскудно ведет. Орут на китайцев, спорят с ними в магазинах до хрипоты, торгуются из-за каждого юаня. Так они показывают китайцам свою истинную рабскую сущность. Настоящие белые всегда держат себя достойно и не унижаются, выпрашивая лучшую цену. Так считают китайцы. Поэтому теперь они вообразили, что русские ничем не лучше их, — и тоже обнаглели, отвечают в магазинах грубо и могут даже послать нашим родным матом”.
Курорт за колючей проволокой
Москва для большинства жителей Благовещенска — сказочный инопланетный город. Билет сюда обойдется в 20 тысяч рублей в один конец. А отдохнуть где-нибудь в Сочи горожанам будет стоить вообще больше двух тысяч долларов — при средней зарплате в Благе 6—8 тысяч рублей.
— Зато Китай для нас давно — дом родной, — рассказывает благовещенский таксист Володя. — Загорать и купаться мы всей семьей за 300 долларов ездим каждый год на Желтое море. За хорошими вещами, не для продажи, конечно, а для себя, катаемся в Харбин…
Железнодорожный вокзал, связывающий Хейхэ с остальным китайским миром, окружен колючей проволокой. По периметру ходят часовые. Картинка напоминает кадр из голливудского боевика: так обычно американцы изображали суровую советскую действительность. Но в Китае эта проволока вывешена для того, чтобы никто из наших прытких соотечественников не прорвался из свободной торговой зоны на “большую землю” без билета и разрешения.
Оказывается, это не нас скоро завоюет миллиардная Поднебесная империя — как все того опасаются. А приграничные китайские территории, куда переселяются русские, постепенно сольются с российским Дальним Востоком. Благовещенские дети-метисы — вот мост, что окончательно и бесповоротно соединит лет через двадцать оба берега Амура.
— Русские девушки нынче с удовольствием рожают для китайцев, — рассказывает Валерий, житель Благовещенска. — А что — китаезы не пьют, работать любят, детишек своих обожают. Им самим-то размножаться на родине по закону запрещено. Больше ребенка не положено на семью. Да и с “походами налево” не забалуешь — за измены в тюрьму сажают. Вот китайцы и едут за потомством и любовью на другой берег. И все довольны. Малыши-то в России остаются!
Кстати, такие интернациональные романы были и при советской власти. Но раньше это тщательно скрывалось. Дети и родители стечением обстоятельств часто оказывались по разные стороны границы. Теперь на китайском телевидении существует программа, в которой выросшие русские сыновья и дочки ищут своих стареньких китайских пап, чтобы уехать жить к ним в Китай — ведь это совсем рядом, гораздо ближе, чем остальная Россия.
Даже менталитет в Благе уже другой, отличается от среднерусского. Все, что находится за хребтом Уральских гор, местные жители называют гордо “Запад”.
А некоторые местные выражения лично я без переводчика уже не понимала, чем очень веселила благовещенцев. “Ты нас прикатываешь!” (“разводишь как лохов”), — фыркали они, когда я пыталась рассказать им о жизни в далекой Москве.
Здешний народ, увы, больше не чувствует себя частью большой и могущественной державы. Они теперь сами по себе, островные люди.
Дальний Восток отделяется от остальной России. Расстояниями. Мыслями. Образом жизни. Но не насильно отделяется, как принято полагать, а вполне добровольно. Причем происходит отчуждение при попустительстве федеральных властей. На словах в Москве много говорят о важности Дальнего Востока для нашей родины, о невозможности существовать нам с этим краем раздельно, но на деле ничего для поддержки местных жителей, чтобы они по-прежнему чувствовали себя русскими, не делают. Возлагая эту обязанность на соседний Китай.
В толпе челноков я увидела пожилую женщину в инвалидном кресле, ее ноги были укрыты пледом. “Она-то что здесь делает? — удивилась я. — Туристка, что ли?” — “Нет, тоже “фонарь”! — ответили мне. — Не умирать же ей с голода, не христарадничать, у нас это не принято — вот и мотается на Хейхэ”.
Я пыталась подойти к калеке поближе. Но тут капитан наконец объявил посадку, и толпа ломанулась занимать трюм. “Туда-сюда обратно, тебе и мне приятно! — это про нас, челноков из Китая в Россию”, — наступив мне на ногу, хохотнул, какой-то нетерпеливый пассажир.
Народ выглядел бодро и весело. Каким-то непонятным образом вся эта тысячная человеческая масса разместилась внутри крошечного и тесного трюма, за иллюминаторами которого Амур плескался на уровне глаз.
— Видишь, какие мы, “фонари”, сплоченные, локоть к локтю стоим! — констатировал давешний мужик с вязаными носками. — Так и передай это в свою Москву. Хрен мы отдадим кому наш любимый Дальний Восток. Ни России, ни Китаю — и не дождетесь! — сделав характерный жест средним пальцем куда-то в небо, он рухнул прямо на мешки с товаром.
Паром тронулся…
