Но не только. Еще он Мастер, важнейший человек для телевидения. Просто Человек.
— Владимир Владимирович, на 11-й церемонии ТЭФИ вы опять в двух номинациях. Скорбите по этому поводу?
— Не то что скорблю... В академии существует два взгляда на то, кому можно и кому не следует давать ТЭФИ. Некоторые считают: если человек однажды или дважды уже выигрывал, то и хватит — надо дать дорогу другим. Я считаю, выигрывать должен сильнейший, как в спорте. И потом, мы же не сами себя выдвигаем. Меня выдвинул Первый канал. Не могу сказать, что дико этому обрадовался, но и возражать не стану.
— Но вас воспринимают как человека, ангажированного Первым каналом.
— Я понимаю это. Но я всегда подчеркиваю, что не являюсь работником Первого канала. Первый канал покупает мою программу, а мог бы и не покупать. Тогда я вообще там никак не буду появляться.
— А вы сами себя считаете лучшим интервьюером?
— Разве люди могут отвечать на такой вопрос?
— Ну наберитесь наглости или смелости и ответьте.
— Я вообще не наглый человек, а смелость не в этом заключается. Но скажу, что, если говорить о телевидении, я считаю себя действительно одним из лучшим интервьюеров. Вообще на ТВ мало людей, которые по-настоящему умеют делать интервью. Потому что мало кто умеет слушать.
— Зато на академиков влияют корпоративные отношения.
— Да, и очень сильно влияют. Особенно это было видно два года назад, когда Первый канал вообще остался без ТЭФИ. Но все, что мы делаем с голосованием, направлено именно на то, чтобы преодолеть эту корпоративность. В этом году принято очень рискованное решение об открытом голосовании, то есть будет известно, кто как голосовал.
— А у вас не было мыслей, когда все проголосовали против Первого канала, что академию надо распускать?
— Мы были близки к этому. После того голосования у нас состоялось заседание учредителей и правления, на котором был очень жесткий разговор. Некоторые высказали предложение, чтобы вообще меня кем-нибудь заменить. Были угрозы выйти из состава, что, наверное, и привело бы к распаду. Я уверен, что и сейчас есть люди, которые бы очень хотели развалить академию.
— А разве, к примеру, канал ТВЦ не прокатывают из года в год? Но никакого скандала по этому поводу почему-то никто не поднимает.
— Я искренне думаю, что это вопрос качества. Я смотрел много программ ТВЦ, но не знаю ни одной, которая по сравнению с аналогом сильнее. Караулова я вообще не считаю журналистом, и не я один. Или, к примеру, Пушков. Я не считаю, что у него лучшая аналитическая программа. У меня нет никаких предубеждений, ТВЦ просто слабее. Хотя Первый и “Россия” занимаются дебилизацией населения. Там принцип такой: то, что зритель хочет, то ему и давай. Здесь я согласен с министром обороны Ивановым, который говорит, что телевидение занимается дебилизацией нации.
— А вы когда-нибудь на заводе работали? Вы можете представить себе: вот встает работяга в пять утра, потому что в семь у него уже начинается смена, а вечером он приходит домой, и ему не до канала “Культура”, а просто хочется расслабиться и посмотреть “Смехопанораму”. А еще такой человек не пойдет митинговать на улицу.
— Я, конечно, не могу себе представить, каково каждый день вставать в пять утра и идти на завод вкалывать, потому что я этого не делал. Правда, мальчиком я вставал в пять утра и разносил газеты, а потом шел в школу. Но можно прийти домой и включить “Смехопанораму”, а можно — Аркадия Райкина. А если ТВ строит свои программы, исходя из того, пойдут ли зрители митинговать или нет, то давайте тогда скажем, что оно является пропагандистским инструментом власти.
— А разве это не так?
— Отчасти так. Правда, если вы боитесь, что народ без этого телевидения пойдет митинговать, то дела ваши плохи. Такая дебилизация страшно опасна, потому что если дебильный человек все-таки выйдет на улицу, то мало не покажется. Мы же знаем, как это было в 17-м году.
— Вот видите, как вы страшно далеки от народа — называете свой народ дебилом. Кстати, а вы не занимались подобной дебилизацией, работая в советское время на иновещании?
— Но я так никогда не думал. И во многом раскаиваюсь и сожалею о том, что говорил на иновещании. Это всем известно. А телевидение — это действительно “большой брат”. Он навязывает свои взгляды, контролирует мысли. А потом происходит процесс, когда все сделано, и уже сам народ с удовольствием клюет на эту удочку.
— Но вы же встречались с Большим Братом — с Владимиром Владимировичем Путиным. Он не просил вас помочь?
— Мы встречались два раза. Сначала в группе журналистов. При этом одни из нас молчали, другие спрашивали “как поживают ваши щенки”. И совсем небольшая группа задавала не очень приятные вопросы. Среди них были Парфенов, Миткова и я. А потом произошла встреча по моей просьбе один на один. Это был разговор о телевидении. Я излагал свои взгляды, а он свои.
— Некоторые заядлые демократы говорят: Познер уже не тот, Познер спекся и работает на власть.
— А я никогда и не был таким, каким они меня хотели бы видеть. Ведь когда еще делал телемосты, в начале перестройки, я защищал советскую власть. Если кто-то в любой стране начнет открыто воевать с государством, ему будет плохо. Телевидение не может быть оппозиционным.
— А вы никогда не хотели воевать с государством?
— Я не вижу в этом смысла. Если государство будет репрессивное, то я просто уеду отсюда к чертовой матери.
— То есть, кроме работы, вас здесь ничего не держит?
— Меня держит мой дом, мои друзья. Я здесь живу много лет. Но работа действительно занимает одно из самых первых мест в моей жизни. Если я не смогу здесь работать, то я не буду здесь жить. А зачем?
— Но кажется, власть уверена в вас. Вы любую, даже самую критическую программу сделаете так, что никогда не вызовете ее недовольства.
— Я не знаю, что думает обо мне власть, там разные люди. Но у меня были программы, которые вызвали бешеное недовольство, их требовали не давать в эфир. Я думаю, власть ко мне относится очень настороженно. Они знают, что меня нельзя купить, что я не буду пользоваться эфиром в своих интересах. Хотя власть понимает, что я человек сбалансированный и стараюсь быть объективным. Вот когда делал “Оранжевый галстук”, шуму было выше крыши…
— Тогда показалось, что это был верх вашей смелости.
— У нас, наверное, так страна устроена, что всюду ищут подтексты. Я от этого просто хохотал от души.
