Посторонних, а тем более журналистов в таких учреждениях дальше порога обычно стараются не пускать. Дело даже не в наличии буйных и тихих больных, общение с которыми может неадекватно подействовать на воображение посетителей, не в смирительных рубашках и в специальном режиме, а в дурацких вопросах. Их, как правило, и задают визитеры. Самый распространенный и дилетантский: “Неужели в этих условиях действительно можно лечиться от душевных и нервных расстройств?” Не вдаваясь в тонкости психиатрии, оставим ответ на совести профессионалов. Наша миссия гораздо скромнее.
Случай прямо-таки уникальный: перед корреспондентом “МК” не просто гостеприимно распахнули железные двери областной психиатрической клиники №20, а целенаправленно пригласили, пообещав рассказать голую правду и показать все как есть.
Тьфу-тьфу! С головою пока все в порядке, помощь не требуется. Интрига в другом. Вот уже несколько месяцев, рассылая письма в инстанции (президенту, в Госдуму, в профсоюз медработников, губернатору области), персонал “двадцатки”, которая находится в городе Долгопрудном, доказывает, что их учреждение не следует закрывать.
— Мы и ремонт в отделениях сделали, и стиральные машины купили, и оборудование для пищеблока, — говорит заместитель главврача Надежда Васильева. — Даже баню обложили красивеньким кафелем — вшивых среди наших больных никогда не было. Да и на питание пациентов давали побольше: из расчета 42 рубля в сутки на человека, а не 36 и не 24, как в других местах. Что же тогда получается: тратили, вбухивали бюджетные деньги, а теперь отправить добро под бульдозер?
— Выходит, в других психлечебницах вшивость?
— Так больные рассказывали из одной, по соседству...
Долгопрудненской “дурке” почти сорок лет. Расположена она в центре города за высоким бетонным забором, который скрывает от любопытного глаза ряд унылых одноэтажных бараков. Некоторые вросли в землю, крыша провалилась. “Бывшие лечебно-производственные мастерские”, — объясняют нам по ходу экскурсии.
Бараки строили на скорую руку еще до войны репрессированные, мобилизованные ведомством Лаврентия Берии на прокладку канала Москва—Волга. В них же и жили. В 40-е и 50-е в бараках содержали немецких военнопленных. После их отъезда на родину пустующий лагерь в виде наследства достался советской психиатрии, что вполне укладывалось в рамки традиции.
Мрачный отпечаток тюремности лежит на “дурке” до сих пор. Крепкие решетки на окнах, проржавевшая железная сетка вокруг бараков, двери с глазком, тяжелые засовы. Внутри каждого из бараков не лучше, не веселее. Длинный, как кишка, коридор, с двух сторон — маленькие кельи-палаты. Экономия жизненного пространства — запредельная. В проход между койками не втиснешь даже облезлую тумбочку. Иные кровати составлены так, что образуют двуспально-интимное ложе. Просыпается ночью страдалец — опа! — на плече у него храпит голова соседа. Корпус, рассчитанный на 60 человек, при уплотнении способен принять до 80. Ведь психов с годами не становится меньше.
Точно такое же братство народов, лишенное всяких намеков на возможность уединения, — в туалете. Естественно, единственном на весь корпус. Ни переборок, ни загородок. Тут же умывальники в ряд. “А унитазы мы недавно сменили, они совсем новые”, — раздается комментарий за спиной.
Да! Еще в корпусе есть небольшая столовая, в ней столики накрыты клеенкой. Правда, полы в ней от гнилости наклонились под углом в 10 градусов к стенке, поэтому надо следить, чтобы тарелки не разъезжались. Такова суровая спартанская обстановка замкнутого психушечного пространства.
* * *
Больных в “двадцатке” сейчас нет. Иначе, пожалуй, нас и на пушечный выстрел не подпустили бы к ней. Официально деятельность больницы считается приостановленной, хотя медперсонал продолжает выходить на работу и получает за это зарплату. По крайней мере, до нового года. Всех пациентов из стационара выписали еще в июне, кого — домой, кого — в другие больницы. Этому предшествовало ЧП: в ночь с 17 на 18 января этого года выгорело дотла мужское отделение №7. По счастью, люди не пострадали, их быстро эвакуировали.
— Это был поджог с дальним прицелом, — твердят сотрудники психбольницы.
Когда-то находившаяся на окраине города психушка теперь оказалась в центре интенсивного коммерческого строительства. Со всех сторон ее подпирают новостройки-многоэтажки, стоимость квадратного метра в которых не идет ни в какое сравнение с “красивеньким” кафелем и всеми вместе взятыми унитазами “дурки”. По словам медработников, строительные компании давно облизываются на участок земли, который она занимает. А это ни много ни мало 6,9 га в самом престижном, по городским меркам, микрорайоне.
— Пожар начался как-то странно, — вспоминают врачи. — В 2 часа ночи дежурная медсестра отделения №7 услышала на чердаке треск, словно кто-то забросил туда петарду. Барак стоял у дороги, подбросить могли вполне. Вскоре задымила подсобка, где складировали матрасы и одеяла. Никто еще ничего не понял, а на территории клиники уже находился участковый милиционер, ну совершенно случайно в столь поздний час оказавшийся рядом. Еще через пару минут въехал автобус с мужчинами в камуфляже — как будто они за забором в ожидании стояли, — чтобы выводить из загоревшегося барака больных.
Впрочем, органы пожарнадзора напрочь отмели подозрения, списав причину пожара на неисправность электропроводки.
— Проводка в седьмом отделении как раз была абсолютно новая, барак недавно капитально отремонтировали, — продолжают упрямиться сотрудники заведения.
В конце января пожарные постановили: больницу необходимо закрыть. Если медики хотят лечить пациентов и дальше, им нужно в сжатые сроки устранить нарушения. Длинный список первоочередных мер прилагался.
— Мы подсчитали, сколько нужно денег, чтобы их реализовать, — получилось около 3 миллионов рублей. Направили смету в областной минздрав, — рассказывает Надежда Васильева. — Денег, конечно, не дали.
Вместо них в апреле спустили приказ: вследствие плохого противопожарного и санитарно-технического состояния “двадцатки” освободить ее от больных, здания законсервировать, персоналу ждать указаний сверху. И еще одно немаловажное обстоятельство — администрация города отказалась продлевать с психбольницей арендный договор на занимаемый ею участок земли.
— Кому стало лучше от того, что больницу нашу прикрыли? — возмущается завотделением №6 Эльвира Жарун. — Мы обслуживали несколько городов ближайшего пригорода — Лобню, Красногорск, Мытищи. Тамошних хроников сейчас растолкали по другим точкам — в больницу №5 (Хотьково), им. Яковенко (Чеховский р-н), №23 (Наро-Фоминск) и т.д. Условия в них неотличимы от наших: все психбольницы Московской области находятся приблизительно на одинаковом уровне.
В общем, если бы не ЧП, “двадцатка” тихо-мирно функционировала бы по сей день.
— На нас “наехали”, — жалуются психиатры.
* * *
Труднее всего в этой ситуации, пожалуй, близким родственникам больных. Точнее, стареньким мамам, для которых их взрослые дочки и сыновья до гробовой доски так и останутся беспомощными детьми. “Пациенты “двадцатки” оставлены без внимания, положение наше ужасное, тем более что это не просто больные, а больные с психическими расстройствами, от которых можно ждать чего угодно”, — написали они в редакцию. И хотя чиновники областного минздрава наперебой успокаивают родных, что все нуждающиеся в госпитализации будут обеспечены психиатрическими койками, придуманное ими решение никого не устраивает. Потому что за каждой историей болезни стоит человеческая трагедия. А она тут не в счет.
— После смерти сестры на моем попечении остался 36-летний племянник, 10 лет страдающий шизофренией, — рассказывает пенсионерка из Долгопрудного Татьяна Никандровна. — В периоды сезонного обострения он проводил по нескольку месяцев в Долгопрудненской психбольнице. Теперь его поместили в Хотьковскую психбольницу — я и туда езжу, вожу тележки с продуктами. Поездка в оба конца отнимает по 8 часов, мне в 66 лет это уже не по силам, а еду возить надо — на одних казенных харчах в психушке не продержаться.
У 70-летней Жанны Николаевны М. душевнобольной сын, он как раз находился в 7-м отделении, когда там случился пожар.
— Все лето он провел дома, — говорит Жанна Николаевна, — а с приходом осени начал проситься: “Мама, отправь меня обратно в больницу”. В итоге в больницу сын так и не попал, остался дома, где я его на свой страх и риск отпаивала таблетками.
— У одиноких больных, о ком и позаботиться некому, полная безысходность, — плачет Раиса Владимировна. — Я со слезами смотрю на бывших пациентов “двадцатки” (за столько лет многих знаю в лицо). Они целыми днями бродят по городу, пристают к людям. Гляжу я на них и думаю: неужели и мой сын, когда меня не станет, будет так же слоняться по улицам? Если бы знала, что за сыном будут присматривать и ухаживать, что он будет находиться в более-менее нормальных условиях, ушла бы из жизни спокойно...
* * *
— Проект решения по двадцатой больнице уже разработан, 20 декабря на заседании правительства области его скорее всего одобрят и утвердят, — сообщили “МК” в подмосковном минздраве. — Стационар прекращает существование, лечебное учреждение преобразуется в психдиспансер. После того как там начались поджоги, а руководство не сумело справиться с имеющимися проблемами, мы больше не будем направлять туда деньги.
Что население получит взамен закрывающейся “двадцатки”? Строительство новой больницы сейчас не планируется, для этого нужно определиться с источниками финансирования. Коней на переправе не меняют. До свидания.
Ну а пока чиновники ищут источники, коллектив психбольницы, которому страшно потерять работу (450 коек в “двадцатке” обслуживали 180 человек), предложил свой вариант цивилизованного “разъезда”. 6,9 гектара земли в центре Долгопрудного представляют немалую ценность. Что ж, больница готова на них потесниться, уступив большую часть доброхотам-инвесторам. Но с условием, что взамен они выстроят для больницы современный благоустроенный корпус. Даже потенциальных партнеров нашли — международный благотворительный фонд. Почему бы и нет? Во всяком случае, впервые за последние 30 лет появится прецедент, когда в Подмосковье построят соответствующую современным стандартам психиатрическую лечебницу.
По нашим сведениям, наверху прилива энтузиазма предложенный вариант не встретил. До 20 декабря остается совсем ничего.
