Охватившее было Францию пламя революционного пожара потихоньку пошло на убыль. Банды молодчиков из пригородов перестали жечь все вокруг себя и приводить в смертельный ужас обывателей. Но вот долго ли продлится вновь обретенное благолепие? И не грозят ли в будущем городские бунты и Москве?
Бывший офицер российской милиции Евгений Ворожцов обладает уникальным опытом для ответа на эти вопросы. В 2001—2002 годах он около года учился в высшем французском правоохранительном вузе — школе комиссаров полиции в Лионе. Выводы Евгения Ворожцова неутешительны. Если соединить российского милиционера и французского ажана, получившийся в результате суперкоп способен вмиг решить криминальные проблемы двух стран. Но поодиночке и ажаны, и менты одинаково бессильны.
— Евгений, возможен ли в Москве французский вариант?
— На данный момент абсолютно невозможен. Наша молодежь стремится зарабатывать деньги. Даже большинство преступлений совершается именно ради этого. А французские молодчики из пригородов хулиганят ради удовольствия от самого процесса. В нашу пользу здесь играют и многие минусы нашей действительности. Например, национальным диаспорам крайне невыгодны хулиганские действия своих членов. Ведь от этого сразу пострадает их бизнес. Допустим, несколько рыночных торговцев что-то натворят. Рынки сразу начнут шерстить, и торговый оборот резко упадет. Кроме того, в России смешанное население. Межнациональные браки у нас нормальное явление. Многие дети в московских школах могут еще плохо говорить по-русски. Но при этом они уже отталкиваются от традиций своих родителей. Мол, мы теперь москвичи! И самое главное: у нас нет гетто — районов, заселенных исключительно нацменьшинствами.
А в населенных выходцами из Северной Африки районах французских городов такой ассимиляции не происходит. Наоборот, все “этнически чуждые” элементы целенаправленно выдавливаются. Как вы думаете, почему так распространилась привычка жечь автомобили? Все очень просто. Хулиганы поджигают машину. Затем они засекают время до приезда полиции и вычисляют тех, кто ее вызвал. После этого таких людей постепенно заставляют переехать в другое место.
— Извините, но первопричиной погромов во Франции были отвратительные социальные условия жизни нацменьшинств. Разве у нас в этом отношении лучше?
— Нам бы такие социальные условия! Большинство домов на окраинах Парижа гораздо лучше 80% московских новостроек. Причем на деньги государства в них постоянно проводятся улучшения. У жителей пригородов из числа иммигрантов нет особой нужды искать работу. Зачем? Ведь вполне нормально прожить можно и на пособие по безработице. Первопричина беспорядков в другом. Выходцы из Северной Африки и Турции привыкли к существованию у себя на родине сильной власти. А во Франции они видят, что власть слаба, начинают с ней играть и фактически выдавливают ее из своих кварталов.
— И в чем же именно слабость французской власти? Ведь по своему развитию большинство французских госинститутов далеко опередили наши!
— Когда я вскоре после своего приезда рассказал французским коллегам, что в Москве я ездил на работу в общественном транспорте в форме, они отказались мне поверить. Мол, у нас это немыслимо! Я, в свою очередь, не мог понять их изумления.
Все встало на свои места во время первого же патрулирования “сложного” квартала в Лионе. В нашей машине было четверо полицейских. Маленький мальчик лет 12 начал бросать в нас камнями. Начальник патруля приопустил стекло бронированной машины и начал уговаривать мальца перестать: “Я тебя знаю, мы тебя непременно поймаем!” В течение 10 минут он ездил на машине за мальчиком по всему кварталу, а тот знай себе бросает камни. И при этом по французским понятиям глава патруля еще демонстрировал свою крутость. Типа я здесь хозяин и ничего не боюсь!
В другой раз в патрулировании кроме меня участвовали уже 11 полицейских. Мы увидели четырех подозрительных лиц, сидящих в машине. Их было решено обыскать. Но эти марокканцы наотрез отказались выйти. Мол, чего вы к нам пристали. Вызвали вооруженный до зубов спецназ. Тогда подозреваемые вышли, но в течение еще 10 минут не давали себя обыскивать. Как только полицейский приближался к кому-то из марокканцев, он заявлял что-то вроде: “У тебя изо рта воняет”, — и отскакивал в сторону. В конце концов мне это надоело. Я, будучи человеком не очень физически крепким, положил руку на плечо одному из марокканцев и легонько сжал. Тот сразу же позволил себя обыскать, поехал с нами в комиссариат и вежливо ответил там на вопросы.
— Французы никогда не были нацией трусов. Чего они боятся?
— С моей точки зрения, французы уже давно совершили одну огромную ошибку. Они сделали невозможным откровенный разговор о самых болезненных проблемах общества. Я смотрел в УВД Лиона книгу регистрации задержанных. Все правонарушители из числа этнических французов занимаются в основном экономическими преступлениями. А у 90% задержанных за насильственные преступления — арабские фамилии. В районах, которые покидают эмигранты, преступность мгновенно падает. Но, не дай бог, кто-то скажет об этом вслух. Его мгновенно обвинят во всех смертных грехах. О чем-то подобном осмеливается заявлять лишь лидер местных националистов Ле Пен. С нами учился комиссар полиции из Алжира. Он так прямо и сказал: “Был бы я французом, голосовал бы только за Ле Пена!”
Французские полицейские разучились действовать жестко. Они не готовы применять силу и всегда пробуют договариваться. Вы спрашиваете, чего они боятся? Они боятся и того, что их побьют, и того, что их обвинят в политической некорректности.
— Но только ли в отсутствии жесткости корень проблемы? На Северном Кавказе наши силовики действуют предельно жестко. Но спокойнее от этого там почему-то не становится.
— Конечно, использование силы — это вовсе не панацея. И россиянам есть чему поучиться у французов. Например, у них, в отличие от нас, блестяще работает система контроля над финансовыми потоками экстремистских организаций. Они не допускают создания крупных организованных преступных синдикатов и объединения хулиганов из разных регионов. У нас от милиции требуют отчетности. Поэтому мало кто по-настоящему занимается крупными и сложными делами. Зачем заниматься чем-то два года, если можно каждый день ловить на улице наркоманов и получать за это ту же “палку”, что и за раскрытие крупного преступления? А во Франции большие группы полицейских могут спокойно работать над какими-то делами годами: прослушивать телефоны, тщательно выявлять все связи и только потом наносить удар. Подобными методами, например, они смогли значительно снизить остроту проблемы терроризма на острове Корсика.
— Если ажаны способны побороть крупные преступные группы, почему они оказываются бессильными против хулиганов?
— Если говорить о политических причинах, то в России власть почти не зависит от общества. А во Франции эта зависимость, наоборот, чрезмерна. Политики не готовы к принятию по-настоящему жестких мер. Они лишь пытаются по старинке задобрить хулиганов. Мол, мы построим для вас больше школ и больниц!
Если же говорить о причинах профессиональных, то их очень много. Утеряны навыки. Только полицейские-ветераны помнят, что когда-то с хулиганами обращались по-другому. Французы крайне несерьезно относятся к мелким преступлениям. Как-то мы с коллегами прибыли расследовать кражу компьютеров из офиса. Преступники разбили окно и поранились. Вместо того чтобы отправить образцы крови на анализ и быстро раскрыть преступление, полицейские занялись абсолютно бессмысленным делом — снятием отпечатков пальцев в офисе. Оказывается, при таких мелких преступлениях брать кровь запрещено. Положено лишь снимать отпечатки.
Для молодых преступников предусмотрены крайне низкие тюремные сроки. На улицах Лиона приходилось сталкиваться с хулиганами аж с 29 судимостями. А что означает для хулиганов, скажем, трехмесячное тюремное заключение? Только повышение своего авторитета в глазах сверстников. В тюрьме ему даже не надо особенно менять свой образ жизни. Так же, как и на свободе, он может целыми днями ничего не делать и общаться с друзьями.
— Если “вывести за скобки” французские маргинальные районы, где безопаснее жить — в Москве или в Париже? И где меньше коррупции среди людей в погонах?
— Простите, но “вывести за скобки” маргинальные районы невозможно. Представьте себе, что в Москве милиция контролирует лишь часть города в пределах Садового кольца. А во все спальные районы боится заходить. А ведь в Париже все обстоит примерно таким образом! Причем банды настроены на расширение сфер своего влияния. С помощью погромов они дают власти сигнал: не трогайте нас, мы все равно сильнее!
Что до коррупции, то, по моему мнению, у нас ее безусловно больше. Во Франции вся полицейская коррупция сосредоточена в высших эшелонах. На низовом полицейском уровне ее почти нет. Хотя рядовой полицейский получает не так уж много. Почему же он не берет? В этом отношении у французов все очень похоже на советские времена. У них очень сильная система соцзащиты и мощные профсоюзы. У полицейских 36-часовая рабочая неделя. Даже минута переработки не пропадает, а учитывается и впоследствии позволяет раньше выйти на пенсию. Нет смысла рисковать всем этим ради, скажем, стоеврового подношения. Еще один любопытный нюанс. В отношениях внутри полиции главным фактором являются связи. В нашей милиции же сейчас все решают деньги. Связи позволяют лишь получать скидки при вручении взяток.
МЕЖДУ ТЕМ
Начавшиеся 27 октября беспорядки во Франции сошли на нет к 17—18 ноября. Последним отзвуком французских беспорядков стал фестиваль в честь божоле нуво в Гренобле, где подвыпившая толпа молодежи начала забрасывать бутылками и камнями полицейских. Стражам правопорядка пришлось применить слезоточивый газ. Впрочем, этот алкогольный инцидент лишь условно можно связать с “иммигрантской революцией”. Бунт иммигрантских пригородов затух. Что дальше?
Французские власти пытаются найти выход из кризиса (а речь все-таки идет о системном кризисе), используя проверенную тактику сочетания кнута и пряника. Пряником в данном случае служат социально ориентированные меры, призванные сделать жизнь иммигрантов более сносной. Например, этой зимой бытовым потребителям не будут отключать за неуплату электричество, воду и газ: чаще всего неплательщиками оказываются малоимущие жители иммигрантских окраин. Новый год премьер де Вильпен собирается сделать “годом равных шансов”. Под этим в первую очередь подразумевается создание государственного агентства социального согласия и равенства шансов, на которое будет возложена реализация программ городского развития и социальной интеграции; налоговые льготы для мелких и средних предприятий, работающих в свободных экономических зонах, которые создаются в проблемных районах; активизация деятельности комиссии по борьбе против дискриминации (например, при приеме на работу) и т.д. Намерения, спору нет, благие. Вопрос: а будет ли это дело эффективным? Необходимо встречное движение со стороны тех же иммигрантов. На сей счет имеются большие сомнения.
В качестве кнута вводятся дополнительные ограничения на иммиграцию во Франции. К примеру, на два года увеличен срок совместной супружеской жизни, необходимый для получения французского гражданства, — у властей есть все основания полагать, что для получения заветного паспорта вовсю используются фиктивные браки. Теперь если семья проживает во Франции, то один из супругов, не являющийся французским гражданином, может претендовать на получение гражданства лишь после четырех лет семейной жизни. А если семья живет за пределами Франции, то необходимый для получения гражданства срок совместной жизни увеличивается с трех до пяти лет.
В наступающем году глава МВД Николя Саркози собирается выдворить в 2006 году из страны 25 тысяч нелегальных иммигрантов. Для сравнения: в 2002 году из Франции было депортировано 10 тысяч нелегалов.
