Пенсионерке Собакиной мешали жить автовладельцы, норовившие поставить свою машину прямо ей под окно. Она забиралась на подоконник, открывала форточку, впуская в кухню морозный воздух, и кричала, надрывая легкие: “Пошла вон отсюда, буржуйская гнида, наворовали, сволочи!”, и обзывалась разными нехорошими словами.
Автовладельцы слушались редко. Пенсионерка Собакина вела с ними неустанную войну и, когда позволяли средства, переходила к вооруженной борьбе. Швыряла в их машины плохими помидорами, например. Или раскисшим соленым огурцом. Однажды ей даже удалось накрыть автовладельца, выходившего из машины. Вот был праздник!
Под окнами у Собакиной парковались сотрудники государственного ведомства, расположенного в соседнем доме. Ведомство занималось очень важными делами. Оно обеспечивало гражданам страны покой и сон.
Пенсионерка-бомбистка раздражала сотрудников ведомства, но жить не мешала. Им мешали совсем другие люди.
Сотруднику Медведеву, например, мешала жить заведующая канцелярией, запиравшая свое окошечко на обед ровно тогда, когда он подходил к нему с бумагами. Крепкий мужчина, соль земли русской, бил в окошечко кулаком и орал: “Открывай, кобыла крашеная!”, а заведующая, поджав губы, звонила на охрану и просила принять меры.
Молодому сотруднику Мышкину мешал жить старый компьютер, на котором не шли игры нового поколения, а старье, какое было в отделе, он уже знал наизусть. Прошел от “а” до “я” и теперь мучился от безделья и боролся с дискриминацией. Приставал ко всем: “А вот объясните, господа, почему у наших соседей уже полгода стоят новые компьютеры, а мы сочиняем важные государственные бумаги на дореволюционных шарманках?”
Шарманки между тем совершенно не мешали жить ценному сотруднику Петухову. Но он вел свою войну. Бился не на жизнь, а на смерть с пожарным, запрещавшим курить на рабочем месте и греть чайник. О, как он ненавидел этого лысого идиота, тупого индюка, эту ходячую лоботомию с поросячьими глазками! “Еще раз сунется сюда, и я швырну в него этим самым чайником, вот честное слово швырну, и пусть меня судят потом!” — пугал он девочек-стажерок.
А пожарный честно исполнял свою работу и даже не замечал обращенной на него ненависти. Сам он воевал дома — с сыном. Сын мешал ему жить своей музыкой. Как ни придешь домой — опять, блин, орет бандура чертова. Пожарный уж и уговаривал, и просил, и диски отнимал. Нет, ничего не помогает. Звук убавит, а все равно слышно. Спать ляжешь, а из подушки в ухо бьется: “Бум! Бум!”
“У него уже яйца как у слона! — кричал пожарный на супругу. — Женилку отрастил больше, чем у меня, а сам не учится, не работает!”
Не по чину отращенная женилка почему-то особенно выводила пожарного из себя. Он ощущал здесь какую-то трагическую, непоправимую несправедливость, суть которой и сам себе объяснить не мог.
А сын у него был спокойный, хороший мальчик. Ему не мешало жить ничего, кроме отсутствия денег. Лежа на диване, он так отчетливо представлял себе, на что их можно потратить. А денег не было.
* * *
Каждому кто-то мешал жить. Или что-то мешало.
Политикам демократического толка, например, мешали пассивность и малоразвитость граждан.
Что только с гражданами власть не делает. И обманывает их, и льготы отбирает! А они все равно не желают ни восставать, ни бастовать, ни голосовать. Бессловесное стадо какое-то, честное слово.
Демократы перед ними и песенку споют, и цыганочку спляшут, и козой рогатой припугнут. Никаких эмоций. Гражданам лишь бы пиво было в магазине, больше ничего не интересно…
Конкретному демократу Михал Михалычу Касьянову в придачу к общей пассивности еще мешал жить депутат Хинштейн.
Прежде чем выйти к народу, Михал Михалыч спрашивал у своих помощников: “Хинштейна нет?” Если ему говорили, что Хинштейна нет, он тогда выходил своей красивой походкой и говорил красивым зычным голосом: “Люди! Вас обманывают!”
А если ему говорили, что Хинштейн здесь, он не выходил. Просто уезжал домой, и все. Хотя если бы ему не мешали, он, может, уже был бы президентом и домой не ездил. Сидел бы в Кремле и красиво работал с бумагами.
Впрочем, Кремлю тоже много кто мешал жить.
Больше всего — общественные организации, получающие деньги из-за границы. Всякие там матери, экологи и прочие кришнаиты.
Ежу понятно, что заграница хочет через эти якобы общественные организации влиять на нашу политику. Дают им доллары, а сами расшатывают правящий режим. Иначе зачем бы они стали сюда вкладывать деньги? Думаете, их действительно волнует наша экология, потому что если у нас грязь, так и у них тоже будет грязно?
Как бы не так. Какой дурак отдаст свои деньги на уборку чужой территории? Вон Кремль же не дает. И никто не даст.
Э, нет, экология тут ни при чем. Это изгнанные олигархи стараются импортировать нам “оранжевую революцию”.
Не позволим! Запретить финансирование общественных организаций из-за рубежа! Отменить! Закрыть! Испепелить! Чтоб духу их здесь не было! Пошла вон отсюда, буржуйская гнида, наворовали, сволочи!
* * *
Как удобно, когда можно запретить то, что мешает. Изгнать. Испепелить. Разорить. Посадить за решетку.
Если бы пенсионерка Собакина обладала такими возможностями, она бы открывала форточку и кричала в морозный воздух: “Служу России!” И метала в паркующиеся автомобили “коктейль Молотова”. И они вспыхивали бы желтыми факелами, а пенсионерка Собакина удовлетворенно кивала и вытирала руки об засаленный халат.
Но ей нельзя. Не тот у нее уровень, чтоб уничтожать то, что мешает жить, — не государственный. Пенсионерка Собакина должна себя сдерживать. Бедняга.
