И треснул мир напополам… Взрывная волна споров, домыслов и кривотолков, которую вызвала книга откровений от Иосифа, сметает все на своем пути. Пугачева против Кобзона, Лещенко и Бабкиной. Кобзон против Пугачевой, Жванецкого и Михалкова. Кто тут истец, кто ответчик — не разберешь.
В данном случае ответчик тот, кто всю эту кашу и заварил. Иосиф Давыдович Кобзон. Как сильный и уверенный в себе человек, он готов ответить за каждое свое слово.
— Иосиф Давыдович, у вас что, врагов мало?
— Жена мне тоже говорит: только врагов себе еще наживем. Но я ей сказал: Неля, я не был бы Кобзоном, если бы не говорил правду в глаза.
— Правда глаза колет. Готовы к тому, что недоброжелателей у вас теперь станет еще больше?
— А я их никогда и не считал. Плохо, когда их нет. Значит, ты так угодливо живешь… Вот анекдот. В купе двое: молодой человек и священнослужитель. Батюшка говорит: “Выпьем за знакомство? Дорога дальняя”. Юноша: “Что вы, батюшка, нельзя — пост Великий”. — “Мы в пути, — последовал ответ, — а в пути можно”. — “Я воздержусь”. — “Как знаешь, сын мой”, — наливает себе. Едут дальше. За перегородкой послышались женские голоса. Священник говорит: “Пойдем, сын мой, познакомимся с соседками”. — “Батюшка, так прелюбодействовать же нельзя”. — “Как знаешь, сын мой”. Через два часа батюшка возвращается: весь в помаде, взъерошенный. Молодой человек не выдержал и спрашивает: “Батюшка, может, я неправильно живу?” — “Ну почему же, сын мой, правильно. Вот только зря”. Понимаете, я не могу жить правильно, но зря. Я живу так, как считаю нужным. И готов ответить за каждое слово, сказанное в этой книге. Да, это мне принесло моральные неудобства в семейных отношениях. Потому что Неля — женщина, и она привыкла, что нас все должны любить, и мы со всеми должны быть ласковыми. Но я так не умею. Я и в молодости никогда не стеснялся уроду сказать, что он урод.
— Одно дело высказать нелицеприятное мнение человеку с глазу на глаз, и другое — выносить на всю страну.
— А я вам скажу, чем интереснее, когда на всю страну: меньше уродов будет. Потому что если я сказал об одном уроде, другой урод задумается.
— А не боитесь остаться один?
— Начнем с того, что я вообще ничего не боюсь. А насчет того, что кто-то отвернется… Знаете, вот на днях был день рождения моей супруги. Это был такой парад звезд, равных которому не знала ни одна сцена Москвы.
— Никита Михалков, Алла Пугачева, Михаил Жванецкий — они тоже заглянули на огонек?
— Никогда. Приглашал не я — супруга. Но, естественно, наших общих друзей. Жванецкого до публикации и до конфликта телевизионного я всегда приглашал на наши торжества. Но в этой ситуации какой же смысл... Если бы он или Михалков позвонил и сказал: в общем-то, конечно, я не совсем согласен с тем, что вы там написали, но кое-что есть; если вас это оскорбило, я готов принести свои извинения, — конечно, пригласил бы.
* * *
— Считаете, Пугачева исключила вас из “Песни года” в отместку за жесткие высказывания в ее адрес?
— Думаю, да. Потому что, по идее, она должна быть преисполнена благодарности. Я ничего плохого в жизни ей не делал. Не могу сказать, что с ней дружил, но в самые трудные минуты я всегда был рядом. Более того, она не раз признавалась мне в любви как артисту: ой, Иосиф Давыдович, как же вы поете, как же это, как же то… Вот только не надо рассматривать этот конфликт как конфликт Кобзона и Пугачевой. Ну не будем мы кланяться, не будем ходить друг к другу в гости. Ну и бог с нами… Судьба жанра меня беспокоит, а не судьба отношений. Пугачева, конечно, выдающийся специалист. Но узконаправленный. Она не знает, что такое романс, она не умеет петь романсы. Скажем, Нани Брегвадзе замечательно их поет. Она не знает, что такое джаз, она не умеет петь джаз. Лариса Долина — великая певица. Она не знает, что такое гражданско-патриотическая тема. А Кобзон знает. Она не знает природу русской народной песни. Зато ее прекрасно знает Бабкина. И что тогда значит “Алла Пугачева представляет”? Ну представляй на своем концерте, пригласи в свой бенефис того, кого ты любишь, кого ценишь. Но если в итоговой передаче “Песня года” она исключает Лещенко, Буйнова, Бабкину, “Любэ”, “Мумий Тролль” — популярную группу…
— А может, формально она права? Может, у всех вышеперечисленных исполнителей, и у вас в том числе, не было хитов в этом году?
— Нет, это делается и делалось всегда по-другому. В конце концов есть же в “Песне года” номинации “за заслуги”. Артиста приглашают, и он поет то, что хочет. То есть при желании… И почему именно она решает: кто достоин, а кто нет? Сказал бы мне, например, Первый канал: Кобзон, вот Пугачева на НТВ будет проводить “Песню года”, а ты проводи у нас. Никогда бы не взялся. Тогда уж надо создать среди исполнителей совет. По жанрам. От народной песни, допустим, Бабкину бы пригласили. От джазовой — Долину. От городского романса — “Любэ”. От попс-хита — ту же Пугачеву. От патриотической гражданской темы — Кобзона или Лещенко. И все — совет решает.
— С Пугачевой вы общаетесь теперь только заочно? Может, вам сесть за стол переговоров?
— Да я готов ее на дуэль вызвать. Вот на эту телевизионную — “К барьеру”. А Крутому — он, кстати, был на юбилее моей жены — я так и сказал: “Игорь, ну как тебе не стыдно? Бог с ней, с Пугачевой. Она взбалмошная, не совсем молодая звезда. Но ты-то продюсер, бренд у тебя в руках. Какое ты имеешь право ей это позволять?” — “Я ничего не могу сделать”. Все дело в том, что Пугачева его рэкетирует. Если бы ее не было, как он говорит, не было бы “Песни года” на НТВ. Она добилась. Но давайте судить по результатам. Вот она была, допустим, на проекте “Фабрика звезд”. Где хоть одна звезда из ее “Фабрики”? Она воспользовалась условиями, невероятным гонораром, и на этом все кончилось. Дальше был под ее эгидой конкурс “Пять звезд”. Где звезды-то? А посмотрите афишу ее “Песни года”: Киркоров, Кристина, Пугачева. Такой семейный праздник, междусобойчик.
— Как раньше всеми любимые “Рождественские встречи”.
— Правильно. Ну и проводи “Рождественские встречи” — вопросов к тебе нет: делай что хочешь, приглашай кого хочешь. Но не смей лезть в песню, в жанр. Ты яркий представитель этого жанра, но ты не законодатель мод. Ты одна из, но не более того…
* * *
— Иосиф Давыдович, главы о Михалкове, Жванецком, Пугачевой начинаются во здравие — дескать, талантливые и замечательные, а кончаются как бы за упокой — вы их жестко ставите на место.
— Если человек неординарный, если интересный и для меня и для общества, свои мысли о нем я высказываю достаточно эмоционально. Я очень рад, что такой исполнитель яркий появился. Очень рад, что я с ним общался, был знаком. Как жаль, что он, условно говоря, стал ленный какой-то или пьяница. Как жаль, что основное его время уходит на какие-то низменные вещи. Я высказываю свое мнение. Если бы Пугачева написала обо мне: вот Кобзон Иосиф Давыдович, у него хороший голос, он много лет выступает на эстраде, но какой-то он неинтересный, какой-то однообразный… Я бы задумался: а может, она права, черт его знает. Если Кобзон говорит: как жаль, что Алла Борисовна не хочет считаться с тем, что время у нас ограничено. И если в 20 лет можно спать до двенадцати, а потом до вечера заниматься макияжем, то уже в 50 время нужно экономить…
— 57, как вы подчеркнули в книге. Что дама не 49-го года, как принято считать, а 48-го.
— Да, 48-го. Она в хорошей форме. Но задуматься пора. Как в песне у Пахмутовой: “первый тайм мы уже отыграли”. “Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять”. Вот она себя теряет.
— Вы упрекнули Пугачеву в том, что она злословит по поводу коллег, не сдерживается, а сами?..
— Я просто был откровенным. Считаю, что мы обязательно должны быть подвержены критике. Только критике искренней, не злобной. Я не описал ее пороки. Я не написал ничего унизительного о ней как о женщине: о ее формах, о ее состоянии. Так почему же мы такие неприкасаемые? Уж сколько о Кобзоне писали — тонны пасквилей, и ничего.
— Но вы бьете по самым слабым местам — говорите: ну что с Пугачевой связываться, надо послать ее куда подальше, тогда успокоится. А если Жванецкий, то две семьи. Как-то это немножечко…
— Да, немножечко попахивает, когда я говорю о двух семьях. Но для меня не это главное: хоть десять семей — я далеко не ханжа, все прекрасно понимаю. Живи как ты хочешь: пей водку, заводи несколько семей, живи в трех государствах. Я не осуждаю: человек вправе жить, как он хочет. Но тогда не лезь в чистоту моральных отношений.
— Вы так сильно обиделись, когда Жванецкий в эфире назвал вас комсомольским певцом?
— Так он говорит: мне не находилось места, потому что там комсомольские певцы-Кобзоны, которые все время с правительством… А кто же тебе устраивал прописки, квартиры? А кто некролог печатал Высоцкому? А кто места на кладбище Высоцкому добивался? Советский комсомольский певец Кобзон.
— Вы это Жванецкому сказали в лицо, он, как вы пишете, извинился, конфликт был исчерпан. Так зачем выносить его в массы?
— Вот я сейчас пью чай. Вы мне говорите: чай сладкий. А он не сладкий, потому что сахара не клал. До тех пор пока Жванецкий не почувствует то, что почувствовал я, когда он с Максимовым обсуждал меня, он не остановится. Ладно, сегодня он скажет: “Иосиф, я был не прав, извини”. Но завтра он другого тронет.
— То есть око за око, зуб за зуб?
— Не совсем так. “Ты дурак — сам дурак” — я против этого. Вот приходишь домой, ложишься в постель, и пока засыпаешь, начинаешь анализировать: что тебя обрадовало, что огорчило. И когда ощущаешь горечь: ну, наверное, это я зря сделал… А я не ощущаю горечи от того, что вышла эта книга. А потом я думаю, кто-то ведь должен быть жертвой. Ну пускай сейчас меня будут осуждать в обществе. Кто-то скажет: нельзя так, о звездах надо говорить хорошо. Понимаю. Я тоже, например, возненавидел фильм о Есенине. Это мой любимый поэт. Но то, что с ним сделал Безруков, это же катастрофа. Я не хочу знать, кого трахал Есенин и что он пил с утра до ночи. Я не хочу этого знать — я читаю стихи Есенина, для меня это бог. Я не хочу знать, сколько Высоцкий принимал наркотиков...
— А почему мы должны знать, что и у кого просил Жванецкий?
— Чтобы понимать, что все, что он пишет и о чем говорит, не все это правда. А он, прочитав и обидевшись на Кобзона, должен это учесть. То же самое Пугачева. Обиделась она на Кобзона. А я знаю точно совершенно, что ее не пригласят в следующий раз проводить “Песню года”. При всей нелюбви к Кобзону ее не пригласят. И я все буду делать для этого.
— С вами опасно ссориться. А в данном случае даже не ссориться, а мимоходом задевать ваше самолюбие. Ведь той же Пугачевой, например, досталось за “Кобзон сидит в Думе, а я пою”.
— Я сижу и в Думе, и я пою. И никого не воротит от моего пения. По сей день мне аплодируют, и встает публика. Поэтому опрометчиво было 16 лет назад меня хоронить. Я доказал это своей жизнью, своей работой. Со мной не опасно ни ссориться, ни выяснять отношения. На мой взгляд, очень даже полезно… Ведь что такое волк в лесу? Он санитар…
— Вы тот волк?
— Ну я не провожу таких сравнений, но коли вы заговорили на тему: опасно, не опасно… Дремать не дам. Иначе все мы потонем в этой тине суетной, в которой живем. Если не будут Кобзоны говорить правду…
— А вы истина в последней инстанции?
— Я не истина. Я оставляю вопрос после всех своих высказываний. Ваше право судить. Или дискутировать.
— Но глава о Михалковых заканчивается словами: “Вот такие они, Михалковы”. И все — точка, возражения не принимаются.
— Я ни одного из Михалковых не осудил. Даже — если помните, привел эпиграмму Гафта: “Россия, слышишь страшный зуд? Три Михалковых по тебе ползут” — и написал: жаль, что у нас мало таких Михалковых. Как хорошо, если по России будет ползти много Михалковых. Потому что они очень талантливые люди. Я не представляю кинематографа без Михалковых.
— Однако “как человека Никиту я не уважаю”.
— Не уважаю. И не отказываюсь от этого. Я не ходил к нему на юбилей. Хотя послал ему поздравления, цветы. Не думаю, что он отрицает, что Кобзон за 47 лет своей работы на эстраде сделал много и принадлежит к числу знаковых людей. Но и он меня наверняка не уважает. Ничего страшного.
— Два уважаемых человека друг друга не уважают. Наверное, это не есть хорошо?
— Плохо, конечно, что президент Российского фонда культуры и председатель Комитета по культуре не уважают друг друга. Но живо улыбаться, пожимать ручонки тоже нельзя. Я не буду, как принято в обществе, при встрече говорить: ты прекрасный человек, я так тебя люблю. А когда он отворачивается, плеваться: тьфу, зараза. Не уважаешь — так и скажи...
Я прожил большую жизнь, живу 69-й год. Многие вещи знаю, я их уже проходил. Знаю, какие ошибки не нужно повторять. И от каких ошибок нужно уберечь. Поверьте уж на слово.
