И для души, и для дела…

Андрей Макаревич: “Я очень дырявая субстанция”

Единственный день в году, когда легендарный рок-пророк Андрей Макаревич обязательно бывает в Москве, — день его рождения в декабре. Он пытается использовать оказию с максимальной пользой и для души, и для дела. И в этот раз вместо мутного застолья он совершил мощный культурный блицкриг, появившись в день своего рождения в разных местах и ипостасях.


Kак художника его чествовали в галерее Аллы Булянской в ЦДХ на персональной выставке. Камеры, журналисты, друзья, которые сплошь и рядом сами — именитости. Пожалуй, ни один современный художник не устроит сейчас в Москве такого ажиотажа. Картины Макаревича давно нашли свое место не только в корпоративных и частных коллекциях, но даже в музеях! На счету у рок-звезды — 30 персональных выставок с 1989 года, когда он начал выставляться.

После выставки Андрей Вадимович вспомнил и про музыкально-поэтическую составляющую своей многогранной натуры, пригласив гостей на сейшн в “Точку”.

Не отразилась только его литературная ипостась, хотя и здесь есть более чем заслуженный повод для гордости — его последняя книжка “Занимательная наркология” стала бестселлером.

“ЗД” не без труда прорвалась к рок-легенде с поздравлениями. Разговор начался с последнего экспериментаторского альбома песен Булата Окуджавы, которые Андрей Макаревич спел с таким вдохновением, как будто сам их и сочинил…

— Я считаю этот альбом, наверное, лучшим в своем творчестве.

— Лучше, чем даже оригинальное творчество?

— Это — другое. Просто здесь очень достойный автор, и я впервые себя почувствовал исполнителем. До этого всю жизнь ощущал себя только автором, но никак не исполнителем. Был опыт с композитором Фрейдкиным, но он — никому не известный, хотя и очень талантливый человек. А на Окуджаве я вырос. Его песни — это было первое, что произвело на меня впечатление в смысле музыки. Мне еще тогда лет шесть было. И сейчас, когда я стал все это возвращать, то понял, что песни Окуджавы настолько проникли мне в позвоночник еще с тех времен, что они вроде бы мои. У меня не было ощущения, что я пою не свой материал. Вот такая органика.

— Нынешний альбом опять записан с “Оркестром креольского танго”. Ты “Машину времени” часом не забросил?

— С “Машиной” все нормально. “Машина” едет по размеренному годами графику. Сперва записывает альбом. Потом честно год-полтора отдыхает. Потом начинает собирать песни на следующий альбом. Вот сейчас мы собираем песни на следующий альбом. И, судя по всему, это будет очень интересно. А “креольцы” — они молодые, они бешеные, они требуют — давай еще и еще. Потом, они не привыкли два раза играть одну и ту же песню одинаково. И одной пластинкой они не хотят ограничиваться. Давай, говорят, еще сделаем что-нибудь. Для них каждое новое совместное музицирование — это делание. С ними мы сейчас будем делать пластинку старых забытых “машиновских” песен в совершенно неожиданной трактовке. Там будет много джаза.

— У рок-музыкантов музыка обычно — всепоглощающий вид деятельности. За редким исключением. А вот кто ты — музыкант, писатель, художник — вопрос до сих пор открытый?

— Я себя никогда не спрашивал “кто я?” — потому что это вообще не мое дело — классифицировать. Мне это не важно и не интересно. Мне гораздо важнее, что я делаю и как у меня это получается. Если совсем примитивно говорить, то вот те рок-музыканты, о которых ты говоришь, — это такая замкнутая сфера с одной дырочкой. На нее давит энергия мира и через эту дырочку выдавливает продукт их деятельности, то есть рок-музыку. А я, наверное, дуршлаг.

— А как влияет одно на другое?

— Рисование скорее ближе к сочинению мелодии. Мелодию нельзя вычислять. Она или придет, или не придет. Линия, которая удачно проведена рукой, тоже не может быть от ума. Или ангел тебе помог эту линию провести, или ты ее провел как все. А вот слово — категория конкретная, каждый образ конкретен. Эти образы, как кирпичики, из которых ты складываешь стенку. Можно так, а можно и по-другому. Здесь важна работа ума и воображения. А когда рисуешь, голова выключается полностью. Здесь очень важно, чтобы телефон не зазвонил и звучала правильная музыка.

— Правильная — какая? Ты рисуешь под песни “Машины времени”?

— Упаси Бог! Представляешь идиота, который рисует под собственную музыку?.. Я рисовал под Чезарию Эвору — много женских портретов. Потому что она — очень женская, в ней много той женской составляющей, которую мне хотелось положить на бумагу. Я много рисовал под хороший старый джаз, традиционный, 50—60-х годов. Под Эллу Фицджеральд, которую я обожаю. Под Рэя Чарльза.

— Есть любимые картины?

— Нет. Я вот сейчас хожу, разглядываю и иногда с удивлением сам для себя обнаруживаю, что я что-то нарисовал. Нарисовав, я часто о картине забываю. Мне дорог момент ее делания. А когда она готова, она должна кому-то принадлежать. Я долгие годы жалел картинки продавать. Я их дарил. Но дарил не самые любимые. Любимые оставлял себе. Потом я познакомился с покойным уже художником Козловым, и он мне сказал: “Ты не представляешь, какой это стимул для написания новых работ — продать самую любимую. Если будет чего-то не хватать, ты будешь стремиться сделать следующую…” Я попробовал, и у меня получилось.

— И как ты продаешь свои картины?

— В галерее. Так они у меня лежали бы в папках, пылились бы. А тут они висят. На стене. Ведь если человек покупает, то не для того, чтобы прятать. Значит, она будет висеть в доме у человека, которому она нравится. Значит, она будет работать. Это очень важно.

— А много продано?

— Много. Сейчас у меня в Сан-Франциско выставка закончилась. Там купили несколько картин. А в январе в Нью-Йорке у меня открывается совместная выставка с барабанщиком Майклом Картеллоне из Lynyrd Skynyrd. Он очень симпатичный график. Я не знал, что он рисует. Увидел его работы в Интернете. Это не очень далеко от того, что я делаю. И у нас на пару будет вот такая выставка.

— Сколько картин ты написал?

— Я не считал, но, думаю, несколько сотен — 400, 500, 600. Не знаю.

— Больше, чем песен?

— Может быть, и больше. Они очень быстро делаются. На них времени уходит меньше, чем на песню.

— Совокупный доход от живописи соизмерим с прибылями от музыки?

— Нет. Ну, я это вообще не считаю доходом. Это всегда — приятный сюрприз.

— Будет обидно, если лет через двести твои картины будут уходить с аукционов за миллионы…

— Да, но мы уже этого не увидим.

Чтобы понять, насколько ценно живописное творчество Макаревича и будут ли его когда-нибудь продавать, скажем, как Рубенса, “ЗД” обратилась за комментарием к известной галеристке Алле Булянской. Алла посмотрела на нас как на идиотов.

— Это же неадекватное искусство. Андрей работает в графической технике. Работы, сделанные на бумаге, никогда не могут стоить столько, сколько работы, сделанные на холсте. Так что дело не в том, что он не может быть Ван Гогом, — просто это другая манера самовыражения. Хотя работы все равно растут в цене, Андрей — человек широко талантливый и прекрасно проявляется во всем. Его творчество очень востребовано у коллекционеров.

Жаль, конечно, что до Рубенсов с Тицианами не дотянем. Зато, может, прорвемся по музыкальной части? И будущие поколения на концертах в консерваториях будут слушать в одной программе произведения Моцарта, Бетховена, Макаревича… Почему нет?

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру