Два брата Манежа — Центральный и Малый — вчера угощали наркотическим током идеальной семьи от чеха Яна Саудека и зияющими в камне трещинами смерти от мэтра философского фото Брассая. И каждый из них прав, дозируя кадр ироничным реализмом столь близкой, но нездешней жизни...
Аффекты Саудека. “Сумасшедший” чех (род. 1935), которым восторгались и которого презирали. Его фото — это неизбежное чрево, а в чреве зреет плод. Не гомункул, не голем, но чистая жизнь, рождение которой он утаивает. Показывая лишь черно-белые “хлопоты” — пышный живот, полные груди, эротическую мощь пары — ради одной цели: семьи как идеи вечности. Секс в его значении осмыслен только в своем плодородии. А плод — в невыразимой любви к нему его создателя. И тем интереснее наблюдать иные его снимки, как, например, “Богиня судьбы спускается к реке с двумя невинными младенцами”... К какой такой реке? Стиксу, Лете, Коциту, Ахеронту? А “Мария №” (фото с капелькой на губах ) — это отнюдь не пылающая жаром чувственность, а грусть пред колесом времени. И разгадка Яна Саудека как раз в том, что, защищая героев мощью полноты и желания новой жизни, он оставляет их одинокими перед глухой черствостью умирающей жизни.
Майянизм Брассая. Кто-то скажет — “простой летописец Парижа начала 30-х годов”. Да, глядя на “Мамашу Бижу”, мысль так и носится по фантазиям Тулуз-Лотрека и его “мамаш” — с их несбывшимся пороком в глазах, с их массивными бриллиантами на толстых пальцах и полупустым бокалом дешевого вина, в котором тонет недовыпитая страсть. Но при этом Брассай далек от восхитительного мальчишества Лотрека, старя свои кадры чернотой и строгостью. “Спящий в канотье” (1932) — виртуозная классика фотоискусства, один лишь штрих: пустая скамейка и господин, спящий на краешке в модных полосатых брюках и носках... Броская роскошь нищего, который, едва проснувшись, бросится в Сену. И в этом весь Брассай.
Проект “Брассай — Ретроспективы” осуществлен при поддержке MasterCard.
