“Каждый иностранец, приезжавший в советскую Москву, хотел бы увидеть камни Алмазного фонда и подвалы ЧК”, — прочел я в переизданном в пору “оттепели” очерке Михаила Кольцова. Блистательный публицист времен Сталина увидел, благодаря вождю, такой подвал перед расстрелом.
Семь легендарных камней русского царя мне показали до того, как их выставили в Кремле. По вертушке, телефону правительственной связи, попросил об этом начальника Гохрана. Поразившись неожиданному звонку, он принял меня. По его словам, алмазов у него было “больше, чем у Рокфеллера”. В недрах Поклонной горы на столах сияли мириадами огней бриллианты, безымянные и большие, которым присваивались имена.
Но когда, воодушевленный увиденным, я предложил редактору осветить вторую упомянутую Кольцовым тему, он посмотрел на меня как на больного. Да и сегодня не водят экскурсантов туда, где лилась кровь, раскалывались черепа, где применялась “высшая мера социальной защиты”, проще говоря, расстрел, исполнялись смертные приговоры “троек” и прочих сталинских придумок для расправ, скорых и неправых.
Подвалы ЧК в районе Лубянки, где при Ленине и Сталине крутилось “красное колесо”, вряд ли скоро откроют для посещений любознательных туристов. Но самые зловещие из них я увидел. Такая возможность появилась, когда городской военкомат освободил по случаю новоселья обветшавший “расстрельный дом”. Достался он армии, когда стены покинуло самое зловещее судилище “отца народов”. После вынесения смертного приговора, не подлежавшего обжалованию, здесь собственноручно писал распоряжения о казнях председатель военной коллегии Верховного суда СССР Василий Васильевич Ульрих. Он жил рядом со службой, в гостинице “Метрополь”, и утешался проститутками славного заведения. Отяжелевший с виду и по повадкам добряк, усами напоминавший Чарли Чаплина, этот кат коллекционировал бабочек. Член партии с 1908 года, не имея юридического образования, судил беспощадно полководцев Красной Армии, героев Гражданской войны с четырьмя орденами Боевого Красного знамени, бесстрашных комиссаров, под пытками терявших лицо. Их доставляли в дом за спиной Ивана Федорова. Каким образом? С одной стороны в стене есть ворота во двор, куда может въехать машина. Возможно, был другой секретный путь — туннель к внутренней тюрьме Лубянки. За два года — с октября 1936 года по сентябрь 1938 года — в Москве и на выездных сессиях в 60 городах СССР любитель бабочек вынес 30 тысяч 614 смертных приговоров. Не считая тех, по которым невинных гнали в лагеря. Так случилось с разжалованными генералами Рокоссовским и Мерецковым, ставшими после освобождения на войне маршалами Советского Союза.
На бланках учреждения, располагавшегося наискосок от главного здания НКВД на Лубянке, 2, под Гербом СССР значилось:
Военная коллегия
Верховного суда
Союза ССР.
Москва, ул. 25 Октября, д. №23
Телефон 22-27-69
На таком бланке, не доверяя машинисткам, собственноручно обер-прокурор, обозначив дату — 21 августа 1937-го, написал:
“Коменданту военной Коллегии
Верховного суда Союза С. С. Р.
т. Игнатову
Прошу немедленно привести в исполнение приговор Военной коллегии Верховного суда Союза С. С. Р. о расстреле в отношении:
1) Горб Михаила Савельевича
2) Гордона Бориса Моисеевича
3) Карина Федора Яковлевича (он же Крутянский Тодрес Яковлевич)
4) Кононовича Владимира Марковича
5) Лоева Якова Борисовича
6) Штейнбрюк Отто Оттовича
7) Артузова Артура Христиановича.
Всего в отношении семи осужденных.
Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР
Арм. Воен. юрист В.В.Ульрих”.
Что круглой гербовой печатью удостоверялось. На документе, хранимом в Центральном архиве ФСБ РФ, против каждой фамилии проставлены две галочки, перед цифрами и после них. Обреченные на смерть помечались дважды: попадая в руки палачей и после выстрелов в затылок. Обратите внимание: расстрел предписывалось привести в исполнение НЕМЕДЛЕННО. За два месяца до этого расстрела, в 23 часа 35 минут 11 июня, Ульрих огласил приговор в отношении восьмерых осужденных военачальников, включая маршала Тухачевского. Как пишет его биограф, всех “расстреляли тут же в ночь на 12–е”. Как это могло быть в центре Москвы, в густо застроенном Китай-городе? Очевидно, исполнили приговор в каменном мешке двора или в подвале.
Военная коллегия заседала в двух сросшихся старинных домах XVIII века, расположенных между улицей 25 Октября, бывшей Никольской, и Театральным проездом у впадения в Лубянскую площадь. До революции строения были обитаемыми. Во времена Пушкина в доме 23 снимал квартиру философ Николай Станкевич, угасший от чахотки в 27 лет, но успевший вписать свое имя в летопись культуры.
Проходя мимо памятника Ивану Федорову, мало кто представлял, что за его спиной судили и убивали по приговору, подписанному Ульрихом и вынесенному в Кремле Сталиным. Коллегия заседала на третьем этаже в прямоугольном зале с узкими окнами. Выброситься из них в отчаянии, проломив стекла, было невозможно. В окна зала с одной стороны предстают “Детский мир” и Лубянка, 2, с другой стороны вид закрывает стена “Наутилуса”, торгового дома, стоящего на месте сломанной часовни в честь целителя Пантелеймона.
…Из зала на третьем этаже спускаюсь вниз по лестнице с чугунными ступенями. По ней под конвоем прошли на казнь в солдатской гимнастерке маршал Тухачевский, маршал Егоров, командующий Киевским военным округом Якир… Помянутый выше под номером 7 в смертном списке Артузов прославился как шеф внешней, а позднее военной разведки Генерального штаба Красной Армии. На чугунной лестнице я насчитал 39 ступеней. Далее — земля.
За минуту прошагал путь, по которому разжалованные маршалы и генералы шли в преисподнюю. Историки пишут: казни творились в подвалах, по выражению Есенина — в темницах. В любом кирпичном доме XVIII века наличествовал сводчатый подвал. На Никольской, 23, — три каменных подземелья. В самый глубокий подвал опускаюсь по винтовой лестнице. За ней оказываются ступени еще трех маршей. На счете 49 ступаю на пол самой потаенной и довольно просторной темницы. Если казнили здесь, то должен быть непременно подземный ход, туннель. По узкой крутой лестнице не поднять покойника.
Акт об исполнении приговора в отношении “семерых осужденных”, включая Артузова, хранимый в Центральном архиве ФСБ, датирован 22 августа 1937 года:
“Тридцать восемь (38) трупов нами приняты и преданы кремации.
Комендант Н. К. В. Д.
П. нач. отд–ния Первого отдела
Г. У. Г. Б.”.
Для чего цитирую документы? Чтобы обратить внимание отцов города на дом, о котором писал в “МК” в 2003 году? Повторю: “Зал, лестница, подвал — все в наличии. Метрах в ста от места казней в сквере Лубянской площади лежит камень, привезенный с Соловецких островов. Кто его видит? Разве это монумент? Где памятник нашей Катастрофе, превосходящей по числу жертв Холокост? Где национальный музей злодеяний большевизма? Лучшего места для него, чем в бывшем здании Военной коллегии, нет”.
С того времени в Москве открыт решением Юрия Лужкова Музей истории ГУЛАГа. Где? На Петровке, 16, в невзрачном строении, глухом дворе. Кто его видит, проезжая и проходя по многолюдной улице? Никто. Конечно, хорошо, что музей с неточным названием стараниями Антона Антонова-Овсеенко и подобных ему энтузиастов основан. Но у Солженицына речь идет об “Архипелаге ГУЛАГ”, обо всех злодеяниях: “красном терроре”, “раскулачивании”, “большом терроре”, “деле врачей” и других массовых расправах, а не об истории одного из главных управлений НКВД и его правопреемников.
Москве и России как воздух нужен национальный музей Катастрофы, невиданного в истории террора, геноцида, мучений миллионов невинных сограждан. Понятно, партия в лице Хрущева, разоблачив полвека назад культ личности, не особенно афишировала собственные преступления. Но и беспартийная власть за минувшие 15 лет правления не позаботилась о таком музее. Страдающие беспамятством потомки не должны забыть о колоссальной беде, постигшей Россию и Советский Союз в ХХ веке в результате захвата власти твердокаменными властолюбцами.
Где быть музею? На самом видном месте, не в строении, случайно подвернувшемся под руку чиновникам, готовившим решение мэра Москвы. Не в доме, не имеющем никакой мемориальной ценности. Лучше всего было бы на Большой Лубянке, в бывшем доме страхового общества “Якорь”, где установлена мемориальная доска в честь “железного Феликса”. Здесь все началось патриархально, с увещеваний, а обернулось вскоре потоками крови, стекавшими в Варсонофьевский переулок. Настанет время, когда центральный аппарат госбезопасности, по примеру отечественной внешней разведки и американских коллег, переедет подальше от центра. В его большом доме будет что показать народу: Зло и Добро, трагическое и героическое…
А пока появилась возможность создать национального значения музей в “расстрельном доме” на Никольской, 23. Радетели недвижимости ничего лучшего не придумали, как продать дом с подвалами “Сибнефтегазу”. Там решили все сломать и на освободившемся месте построить торговый центр, наподобие соседнего “Наутилуса”, где продавцов и охраны больше, чем покупателей.
Повторилась давняя история, когда чиновники готовят решения правительства города и продают землю и строения, ничего о них не зная или не желая знать. В результате взамен разрушенной знаменитой на всю Россию часовни появился “Наутилус”. Выдавили из центра “Пушкинскую лавку”, запустив в ее стены торговое заведение. Иван Федоров превратился из национального памятника в ориентир автосалона и бутиков. На Арбате вместо задуманного авторами проекта пешеходной улицы, заполненной историей и культурой, расплодились матрешки.
Теперь у мэрии головная боль, как выйти из тупика, куда загнали ее управители землей и недвижимостью. Так будет впредь, если в комиссии, решающие судьбу строений и земли в центре, не войдут полноправными членами историки градостроительства и культуры Москвы, деятели туризма, представители Русской православной церкви. На московских улицах зияют провалы на месте сломанных храмов. Они везде, начиная с Воздвиженки и Знаменки и кончая Покровкой и Солянкой. Не дожидаясь, пока найдутся силы и средства возродить Николу Большой Крест и Успение на Покрове, их участки запросто могут продать, как это случилось с землей, где “Наутилус”. Ничего плохого о нем не скажу. Но иностранцы, которых мы зазываем, не пойдут к нему. А в колоссальную часовню целителя непременно бы зашли и свечку поставили за здравие.
Что у Москвы нет будущего без туризма, сказано не мной — Юрием Лужковым. Ему докладывают: мол, поток иностранцев измеряется миллионами. Так ли? Зная число посетителей музеев Кремля, я убежден: их меньше миллиона. О чем писал в “МК”. На днях получил подтверждение на заседании московской Думы. Милиция доложила депутатам: за 2005 год Москву посетили 700 тысяч интуристов. Позор! На одну Эйфелеву башню поднимается каждый год 6 миллионов. Лондон и Париж посещают десятки миллионов иностранцев.
К нам не едут, потому что мало в Москве таких музеев, какие могут взволновать сердца приезжих. Царская Россия оставила в наследство императорский Исторический музей, один из лучших в мире. Он запроектирован в XIX веке. Но как! Масштаб и интерьеры поражают в XXI веке. С подобным размахом на частные средства построен Музей западного искусства, носивший имя Александра III, а со сталинских времен — Александра Пушкина. Этот музей мучительно медленно расширяется, чтобы подняться на мировой уровень. Огромный Политехнический музей построен до 1917 года. Там иностранцам делать нечего.
Что дальше? Правительство города создает музеи в бывших усадьбах вельмож, возвышает Коломенское и Царицыно, возрождает царские дворцы, способные привлечь миллионы туристов. Зураб Церетели на свои средства превратил хлев в бывшем княжеском дворце в блистательную галерею площадью шесть тысяч квадратных метров и размером с Манеж. Основал с помощью города Московский музей современного искусства с залами на Петровке и Патриарших прудах, куда пошел народ. Это подвиг, который не хотят признать те, кто бесновался у Петра. Иностранцам он нравится. Их к нему везут.
Но Москва при всем желании не может одна решить задачу, посильную федеральной власти, располагающей миллионами экспонатов, томящихся в запасниках или выставленных в тесных стенах. Столице России нужны современные колоссальные по площади залы музеев, какие есть в Лондоне и Париже, Риме и Мадриде. Их у нас раз-два и обчелся.
В ХХ веке в России произошла великая революция. Она породила гениев и злодеев в одном лице — Ленина, Троцкого, Сталина. Будь я иностранцем, пошел бы первым делом в Музей революции. Но его нет. Музей Ленина закрыли, музей-квартиру в Кремле перевезли в Горки, Мавзолей норовят сровнять с землей вместе с некрополем на Красной площади. Что получим взамен? Квартиры Сталина в Кремле нет. Ближняя дача — закрыта для посещений. Миллионы иностранцев ехали к нам, чтобы увидеть СССР, страну социализма. Невиданный в истории мир, с его бытом, нравами, традициями, ритуалами, картинами и документами, исчезает. Живопись вывозят вагонами за границу. Музей СССР мог бы стать магнитом миллионов.
Мир обольщен русской иконой. Их воруют, тайно вывозят. Музей древнерусского искусства — в монастыре. Где достойный уникального явления мирового искусства музей с десятками залов? Мир восхищен русским авангардом в искусстве и архитектуре? Но даже музей в доме Мельникова на Арбате власть не в состоянии открыть.
У нас произошел прорыв в космос — служил музеем громадный павильон на ВДНХ. Что там сейчас?
И последнее. Заседание комиссии, решавшей судьбу “расстрельного дома”, вел после скандала из-за продажи “расстрельного дома” Владимир Ресин. Его отец в 1937 году попал в застенок, где его пытали. Думаю, сын не даст забыть о мучениях отца и гибели миллионов страдальцев.
