В буфете Союза кинематографистов публика собирается самая разная. Непризнанные лохматые гении в потертых серых пиджаках рассуждают о высоком. Признанные — Виктор Сухоруков и Александр Башаров — обнимаются, расцеловываются. С серьезными лицами потягивают кофеек Хмельницкий, Панкратов-Черный. Одного из посетителей, угрюмого и всклокоченного, неверная походка занесла за мой столик. “Слушай, парень, я актер, — незнакомец дышит в лицо перегаром. — Гонорар за сериал не заплатили, поможешь?” Достаю из кармана десятку — обиделся: это мало, говорит.
Но вот и тот, кого я ждал. Невысокий, коренастый, с озорной хитринкой в глазах. И прямиком — к стойке бара.
“Дайте чайку”. — “Черного, зеленого?” — “Зеленого. И пару конфеток”. — “Пожалуйста, эти по десять, эти по двадцать”. “По два-а-а-дца-а-ать?!” — Никоненко изображает верх изумления. Взяв двумя пальцами шоколадную конфету за край фантика, актер сгибает руку в локте, и в следующую секунду нарядная сладость ныряет ему в рукав. “Нет, — говорит, — дорого”. Буфетчицы хохочут, а шутник все не унимается. “А такой еще фокус, как на рынке, знаете? Так, почем у вас яблоки, а эти, а эти?” Свернутая цилиндром газета в руках Сергея Петровича цепляет еще штук пять разноцветных конфет. И этому человеку исполняется 65?!
— Где научились таким фокусам, Сергей Петрович?
— О, фокусы люблю с детства. В школе я был человек-концерт — пробовал все жанры: пел, плясал, читал стихи. Ну и фокусы показывал. Например, такой. Просил у зала дать мне сто рублей. Это была шутка — конечно, ни у кого ста рублей не было. У кого-то находилась трешка. И тогда я громогласно заявлял: “Прошу записать номер”. Потом опускал купюру в конверт, со стола брал спички, поджигал конверт, он горел. А я со стола брал коробок спичек и кидал его в зал тому, кто дал мне три рубля. И на дне этого коробка тот находил свою трешку.
— И в чем же секрет?
— Да, пожалуйста, очень простой фокус. Он выполнялся вдвоем, ассистировал мой брат, который сидел под столом. В конверте было разрезано дно, и, когда я засовывал туда три рубля, трешка попадала мне в руку. Незаметно выбрасывал ее под стол, сам брал спички, поджигал уже пустой конверт. И пока разыгрывал фокус, мой младший брат спокойненько складывал эту трешечку в заранее заготовленный коробок, а затем подкладывал мне его на край стола.
— Вполне безобидный фокус. А вот тот, что показали у стойки бара, с криминальным душком. Пользовались им по молодости лет?
— Это как на рынке можно яблоки воровать? Нет, конечно. Другое было. Меня когда из дневной школы попросили, — несмотря на то что я был незаурядный человек-концерт, успеваемость действительно была нулевая, — я пошел в вечернюю. А там спрашивают: где работаешь? Надо было быстро куда-то устроиться, и я пошел работать кондуктором. Как сейчас помню: 6-й автобус, маршрут Силикатный завод — Даниловский рынок. И первые три дня меня там больше учили не работать, а воровать. Ну, во-первых, с тобой не будет дружить водитель, если вечером после смены ты не дашь ему хотя бы четвертной. Ну и себе оставляли рублей 75, а то и соточку.
— Каким образом?
— Ну что за ликбез?.. Кому как сдачу дать. Тонкий психологический момент. Едет молодой человек с девушкой — он никогда сдачу не проверяет, а бабушка всегда будет считать копейки. Ты ей можешь продать “старичков” — это самое выгодное. А что такое — “продать старичков”? Старый билет продать еще раз. Да элементарно: на Добрынинской площади набивается полный автобус, до Даниловского рынка проезд стоит 30 копеек, а вы всем даете по 20. Короче, учили воровать. Честно работать в этой профессии было очень трудно.
— Такие маленькие хитрости пригодились вам в кино? Режиссеру Никоненко приходилось обманывать актеров?
— Ну а как же! Не обманывать, но хитрить немножко, изловчаться. Допустим, на съемках фильма “Трын-трава” у меня играла замечательная актриса Лида Федосеева. А она немножечко долго разогревается. Идет как бы на ощупь, набирает от дубля к дублю: все лучше, лучше. А партнер ее Коля Бурляев, у того самый лучший дубль — первый. На втором он уже морщиться начинает, на третьем все ему надоедает. И как соединить? Отвожу Федосееву в сторону, говорю: “Лида, ты знаешь, Коля Бурляев, он такой капризный, давай я буду твоим партнером. А потом Колька приедет, мы его отдельно снимем”. “Конечно-конечно, — говорит, — я даже нервничаю, когда он рядом”. А Коля действительно — он весь такой немножко дерганый, как нерв оголенный. В общем, вызываю Лиду на 10 утра. А Кольку — на 12. Начинаем снимать: первый дубль, второй… Два часа проходит, и тут приезжает Бурляев. “Ой, вот и Коля приехал, — говорю Лиде, — может, теперь с ним?” — “С удовольствием!” Они играют, и мы этот дубль снимаем. А все предыдущие шли на пустую камеру…
— А как обмануть режиссера, знаете?
— Конечно! Рассказываю. Фильм “Неподсуден”, режиссеры Усков и Краснопольский. Пришел на съемки, говорят: “Сережа, какой-то ты молодой слишком. Может, усы ему приклеим? Давай усы…” Думаю: какие усы? Ну, второй пилот, вроде он пижон, вроде ему стюардесса нравится. Гримеру говорю: давай пижонские — тонкие, по губе. Посмотрел в зеркало с прищуром, чуть набекрень фуражку — уже разбитной паренек. Показываюсь режиссерам — те: “Ой, Сережа, что-то не то. Ты так изменился, даже на себя не похож, что-то потерял…” “Ребята, — говорю, — я все понял”. Опять к гримеру, тот: “Ну что, какие теперь клеим?” — “Ничего не клеим. Посидим 20 минут”. С этими же усами прихожу к Ускову и Краснопольскому через 20 минут. “А эти как?” — спрашиваю. “Ну, это уже другое дело!”
* * *
— Людей творческих провести не так уж и сложно — все с чудинкой. А вы какой-то чересчур нормальный. Может, это плохо?
— Я вам так скажу. Есть опасное заболевание у актеров — играть в жизни. В мою молодость чаще всего играли в шизофрению. Считалось: о, он шизик — это супер! Тарковский — все были уверены — ну просто шизанутый полностью. А если ты нормальный, то вроде как второй сорт, вроде уже не первак. Я знал актрис, не буду уж называть фамилии, которые подогревали в себе шизофрению, искали ее любыми способами. И очень неважно закончили свою жизнь…
— Можно, наверное, вспомнить Инну Гулая, Руфину Нифонтову…
— Ну вот, вы и сами все знаете. Нужно было обязательно иметь каких-то тараканов в голове. Кто-то покуривал планчик — вокруг шепотом переговаривались: что-то не то курит! А оказалось, совсем безобидная вещь по сравнению с тем, что навалилось на нынешнюю молодежь. Конечно, выпивали в институте. Больше того, во вгиковской аудитории в одном из шкафов у нас даже был свой барчик. Открываешь — там бутылочка, колбаска, кусочек хлебушка…
— Что еще нужно актеру, чтобы войти в образ...
— Нет, это не метод — никому не советую. Это — перерыв: то есть у меня есть еще три часа, не знаю, чем заняться, — от нечего делать выпил и пошел куда-нибудь спать.
— Знаете, тут ко мне подошел один угрюмый товарищ, сказал, что актер, гонорар, мол, не заплатили, попросил денег... Конец карьеры чаще именно таков?
— От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Но вот Шукшина, например, ничто не могло заразить какой-то фанаберией. Другое дело, если бы он уехал в свои Сростки, наверное, остался бы жив: дом бы построил, стал бы писателем. Я ведь застал ту пору, когда Василий Макарович был бомжом. Нет, он не был побитым, не был грязным, как те бомжи, которых мы встречаем сейчас. Но то, что Шукшин был без определенного места жительства, — это факт. Ходил в галифе и сапогах — ему, наверное, больше и не в чем было ходить. Где-то случайно ночевал, иногда и у меня оставался — в общежитие его не пускали. Но он так упорно держался за Москву — не уеду, и все. Ведь предлагали работать в Минске, на Одесской студии...
— У вас, напротив — все очень гладко. 170 ролей в кино. Это говорит о работоспособности или о неразборчивости?
— Как вам сказать. Мне работа в кино чаще всего доставляла удовольствие. Разве что фильм “Земляки” по сценарию Шукшина — там мне не повезло на режиссера. Валя Виноградов. Он не бесталанный, но характер — его самый большой враг. Но за что кино еще и люблю — за то, что знаешь: отснялся, и с этим человеком можешь больше никогда не работать. До конца добежишь этот марафон, а в следующий раз спросишь: простите, а кто будет сниматься? Я таких парочку-троечку артистов знаю, с кем не хотел бы встречаться на съемочной площадке. Одну только актрису назову — Машу Миронову. Мы репетировали в антрепризе “Чапаев и Пустота”. Премьера 7 ноября, а в ночь на 6-е она заявляет: не буду играть. Как это ты не будешь играть?! Для стольких людей это, может быть, единственная возможность заработать деньги, накормить детей. Да это просто плюнуть всем в лицо!
— И все-таки от ролей, судя по всему, вы отказываетесь нечасто?
— Нет, почему — отказываюсь. Лет десять назад мне дали сценарий — ну чистая порнуха. Предлагали играть художника, который совращает несовершеннолетних: уговаривает маленьких девочек позировать, а потом склоняет их к сожительству. Вот такая мерзопакостная гадость…
— Не поинтересовались, почему вдруг именно вам “оказали высокую честь”?
— Нет, пришли люди, при виде которых внутри у меня пробежал холодок. Положили передо мной 10 тысяч долларов, сказали: возьмите аванс. А вся работа стоила 50. “Всего десять съемочных дней, — говорят, — ну где вам еще заплатят столько?” — “Ребята, — сказал я им, — дайте-ка я хорошо-хорошо подумаю...” Больше, слава богу, мы не встречались.
— Если не ошибаюсь, вы сыграли 13 милиционеров. Уважают вас “коллеги”?
— Да-а! Правда, нашелся один… Как-то превысил скорость, останавливает меня гаишник. “Зеленый” еще, прыщавый. Потребовал у меня документы, смотрю: по карманам начал шарить. Я ему: “Ты чего, дырокол, что ли, ищешь? Меня, можно сказать, коллегу, будешь обижать? Не видел фильм “Инспектор ГАИ”?” — “Видел, — говорит. — Нам начальник училища на выпуске показал картину, велел брать с вас пример. Что я и буду делать”. И — тр-р-рык контрольный талон. И ничего не скажешь — прав!
* * *
— Такая вот нестыковочка. Вы невысокого роста, в молодости щуплый...
— “Худощавый и низкорослый, Средь мальчишек всегда герой, Часто, часто с разбитым носом Приходил я к себе домой”. Это про меня.
— Да. А супруга ваша, актриса Екатерина Воронина, дородная такая блондинка...
— Ну не всегда она была такой дородной. Что вы — Катенька была недоступная совершенно, она меня в упор не видела. Я и так, и этак подъезжал. Да кто не подъезжал — такой красоты была девчонка! Но она сразу обозначила дистанцию. Всем. Я уже и мечтать перестал. А однажды, совершенно случайно, у меня оказался лишний билет в Театр Маяковского, на спектакль “Аристократы”. Стоим в очереди в буфет, я возьми да и предложи: “У меня лишний билет в театр. Не хотите пойти?” — “В театр? — посмотрела на меня. — Я бы хотела”. Вечером встречаемся, первым делом спрашивает: сколько стоит билет? И отдала мне тут же деньги. Потом еще раз пригласил в театр, до дома провожал. И вот уже четвертый десяток лет мы вместе.
— Жена командует вами дома?
— Почему так решили?
— А снимаете Катю во всех своих фильмах — другие-то режиссеры вниманием ее не особо балуют.
— Не во всех. Иной раз и обижается — не главную роль даешь. Когда снимаю очередную картину, обязательно спросит: а что я буду играть? Но, знаете, на меня как-то зампред Госкино Павленок буркнул с неодобрением: любите вы, режиссеры, своих жен снимать. “Наверное, это неправильно, — я поддержал его мысль. — Наверное, надо снимать ваших”. Он засмеялся… Да, не совсем сложилась ее карьера, могла бы играть больше. Но ведь по-разному складываются судьбы актерские. Я не протежировал ее нигде, не ставил условий: мол, не буду сниматься, если не дадите роль жене. К тому же у нас трудности были: одно время не совсем здоров был сын…
— Кстати о сыне. Никанор Никоненко — звучит! Имя для великого режиссера...
— Мой дед был Никанор. А сын… Поступил в иняз, занимался немецким, поработал в Германии. Потом свой бизнес организовал. А сейчас оставил этот бизнес и учится — на высших режиссерских курсах. Вот так.
— Еще нестыковка: все актеры рестораны открывают, а вы — музей Есенина. Сами занимаетесь поисками экспонатов?
— Конечно, это ведь самое интересное. И тут некоторые мои роли-то и пригодились. Целые следствия проводил по поиску, допустим, бритвенного прибора Есенина, который он подарил поэту Клюеву. Или серебряной ложечки, из которой кормили вареньем, может быть, еще Льва Толстого. Есенин ведь женился на внучке Толстого, а у той было столовое серебро, которое подарила ей бабушка...
— Правда, что вы с супругой ведете в музее экскурсии?
— А как же, конечно, работаем по заявкам. Там десять человек водить — уже много, потому что квартира коммунальная, комнатки небольшие, — я ведь не разрушал эту планировку: как была, так и осталась. Кухня, где Есенин сжигал рукописи и документы; комнатка, где гостила его мать. Экскурсия у меня продолжается от часа до полутора. Приходите, почитайте книгу отзывов. Где первый отзыв — восторженный — от Сергея Безрукова. А папа его, который и в музее-то не был, почему-то очень пренебрежительно отзывается о моей экспозиции. Ну да бог с ним, не хочется добивать… Честно говоря, я так ждал эту картину, так надеялся…
— Что, смотрели сериал “Есенин” и ругались?
— Я не увидел на экране поэта, я увидел шпану. Как это могло быть — драка с Пастернаком? Вы приходите ко мне в музей, там слова Пастернака о Есенине: “Есенин был живым, вьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы называем высшим моцартовским началом…” Это что, после этой нелепой сцены Пастернак написал такие слова?! Чего дурить людей, чего передергивать?!
— И теперь боитесь, что молодежь будет судить о Есенине по этому сериалу?
— Ой, прекратите. С Есениным можно низко поступать, унизить поэта Есенина ничто не может. Для всех все равно останется: “Я по первому снегу бреду, В сердце ландыши вспыхнувших сил...” Я в 80 школах выступал со стихами. Ко мне подходили и молодые девушки, совсем еще девочки, и мальчишки такие же — со слезами на глазах. Я им говорил: ребята, вот Серебряный век, послушайте, как звучат Пастернак, Маяковский, Блок. И как раз в это время приходит Есенин. Почувствуйте, какой разный язык… Ну что вы: слушали так — муха звенела!
— Может, это и есть ваше главное дело в жизни?
— Когда-то в фильме “Пой песню, поэт” я сыграл главную роль — Есенина. Теперь образ Есенина в моей жизни играет главную роль. Это моя отдушина, мое отдохновение души. Как знать, может, когда-нибудь все роли мои забудутся — останется только это…
