Война еще долго после Победы догоняла своих солдат. Они умирали от старых ран, болезней. В госпиталях и дома. Хоронили их тихо, без салютов и надгробных речей. Из госпиталей на кладбища привозили тех, у кого не отыскалось родственников. Над их могилами ставили простенькие таблички с фамилией, инициалами, датами рождения и смерти. Предполагалось, что, оправившись от военной разрухи, страна обессмертит имена своих защитников в граните и мраморе. Никто не будет забыт, ничто не будет забыто?
На дворе — шестьдесят первая победная весна. За годы эти действительно установлено много памятников, обелисков. Тем, кто не вернулся с кровавых полей. А если все-таки вернулся и умер уже от ран? Или не от ран, от болезней или другой какой напасти?
Есть в Серпухове крохотное воинское кладбище, примкнувшее к старому, Занарскому. Скромный штакетник выстроился в подобие прямоугольника — здесь и повернуться-то негде. Захоронения плотно прижаты друг к другу. Площадь экономили, это сразу бросается в глаза. Но еще пуще режет нервы нынешнее состояние солдатских могил. Они потихоньку исчезают. Холмики за годы их существования никто ни разу не поправлял. Никто и памятников бойцам не поставил. Даже простеньких металлических пирамидок. Только колья, кое-где увенчанные звездочками.
…Сначала отваливались звезды, следом таблички с именами бойцов. Примерно на трети здешних могил уже нет никаких указаний на то, чье это захоронение. Некоторые таблички лежат на земле или прислонены к кольям. Но имена уже можно прочесть с трудом: солдат Смирнов (1920—1946), солдат Иванов (1933—1955), солдат Марков В.Н., солдат Ефремов М.И., старший сержант Старков (1920—1952), солдат Прапов (впрочем, возможно, и Крапов, буквы разобрать почти невозможно)…
В этом скорбном ряду попадается надпись посвежее: гвардии лейтенант Ижутин Александр Ефимович (1923—1947). Похоже, кто-то из родных могилку отыскал и успел при своей жизни обновить табличку. Судя по осыпающемуся холмику, было это давненько.
Нет признаков ухода и за могилой курсанта Александра Георгиевича Рябова (1925—1945). Но здесь память об Александре хранит гранит.
— Сюда когда-то приходила старенькая женщина в платочке, цветы приносила. Умерла, наверное. Больше никто не ходит, — горестно поведала Лариса Николаевна Селезнева, у которой на этом же кладбище захоронен единственный сын Николай, погибший в Афганистане. Его могила выделяется ухоженностью. Впрочем, и соседние захоронения всегда прибраны.
— Вот сюда, к бывшему курсанту Владимиру Морозову, тоже никто не ходит. Давно умер, в 1956-м, стараюсь и здесь порядок поддерживать, — говорит усталым голосом женщина. Чуть повернувшись, показывает она еще одно захоронение, где даже холмика не осталось. Но заботливой рукой по всей поверхности разложены искусственные цветы.
— С моим Коленькой рядом тоже кто-то молодой лежит. Табличка с именем давно утеряна. Но я во сне парня этого видела: молодой, светленький. Поговорила с ним. Точнее, он спросил, почему же ему-то никто водичку в стакане не ставит. С той поры и ему воду наливаю.
До срока поседевшая мать заученными движениями дергает пробившуюся траву, оставляя лишь цветочные всходы.
— Воруют цветы. Не успею посадить, приду, а их уже нет. Как люди Бога не боятся?
Потом Лариса Николаевна рассказывает, что обычно после Пасхи ей удается украсить и другие бесхозные могилки.
— Народ приходит у родных убираться на Занарском кладбище. Старых веночков, цветов искусственных много выкидывают. А я те, что получше, подберу, помою в тазике со стиральным порошком и всем ребяткам разнесу — вот и у них праздник получается, — обводит она рукой военное кладбище. — Правда, опять цветы украдут, но хоть денек-другой ребятки наши порадуются.
— “Наши” — это чьи?
От вопроса женщина чуть теряется. Но тут же поясняет:
— Вот кто сюда хоть иногда заходит могилам поклониться, для тех и наши.
Разговор этот случился у меня еще прошлой весной. Нынешней Ларису Николаевну на кладбище не застала...
— Только что ушла, — пояснили курсанты Серпуховского военного института, убирающие по соседству мусорные кучи. Заметно, что и на военном кладбище они с граблями поработали. Но больше здесь никаких перемен.
— Сюда наши курсанты приходят каждый год весной, — поясняют Василий Захаров и Салават Имут, судя по нашивкам на рукавах — первокурсники.
— Нам мусор отсюда убрать велели, убираем.
— А летом придете, когда трава вымахает в рост человека?
— Не знаю. Придем, если пошлют, — отвечает за двоих Салават. Оглядывается по сторонам и замечает: — Здесь, наверное, и наши курсанты лежат, только давно погибшие. Ни могил, ни звездочек уже не осталось, даже страшновато как-то, — парень ежится, будто подуло откуда-то холодом.
— Родни не осталось, вот и не нужны больше никому, — констатирует его товарищ.
— У меня тоже никого, — Салават почти на шепот сбивается и поясняет, что родителей потерял, когда едва двенадцать исполнилось. С тех пор рос “сыном полка” при воинских частях в Саратове, в Пензенской области. В Серпуховский военный институт приехал по направлению.
Институтом это высшее заведение стало лет пять назад. А так здесь в войну летная школа была, потом училище ракетных войск стратегического назначения. Традиционно погибших курсантов хоронили на этом небольшом кладбище, рядом с госпитальными могилами. И кто бы мог подумать, что скорбный этот уголок станет со временем местом выгула собак. Их приводят сюда из соседних особняков. Закрывают ворота — и готова площадка.
Об этом варварстве рассказала женщина, убиравшая могилу неподалеку от воинских захоронений. Она же предложила посмотреть для сравнения, как содержатся захоронения немецких и венгерских военнопленных.
От нашего военного кладбища идти метров сто. Порядок тут — идеальный. Не палки из могил торчат — чугунные кресты, на века сделанные. В их расстановке, в оформлении самого кладбища чувствуется рука дизайнера. На большой мраморной плите выбито: “Здесь покоятся военнопленные — жертвы Второй мировой войны”.
На кладбище грех, наверное, морализировать. Но про “жертвы” — это все-таки круто сказано. Ну да ладно, что теперь их прах тревожить? Но вот невыносимо обидно за победителей. Получается, что они — жертвы. Жертвы нашего беспамятства. Это мы с трибун про память вечную голосим на весь мир, а на кладбище, у себя под боком, не можем в нормальное состояние воинские захоронения привести.
Зато как обязаловка — к очередному Дню Победы обязательно или плита новая где-то появится, или обелиск. Вот только нет гарантии, что лет через двадцать-тридцать и они не будут заброшены.
