Дитя южнороссийского солнца и простора, он высок и добродушен. Неожиданны и парадоксальны его писательские интересы. Давно известные факты русской и мировой истории по какой-то догадке он рассматривает в ином ракурсе, и фантастически преображаются обветшалые сюжеты. Его полюбили в Италии, где он жил, изучал язык, написал и опубликовал новые вещи, за что был удостоен престижной премии Гринзане Кавур.
— Скажите, лауреат, на что вы тратите свои премиальные?
— Обычно стараюсь потратить на свою семью, на детей и на жену. Знаете почему? Моя жена совершает большой подвиг, живя с писателем. (Смеется.)
— Прижилась в России шутка — писательская жена должна ублажать любимого, даже содержать его.
— Вполне объяснимая ситуация. Писатель не имеет регулярных доходов, а к тому же он существо достаточно капризное, даже в частной жизни. И я неожиданной премией или случившимся большим гонораром стараюсь возместить тот ущерб, который постоянно наношу семье своей профессией.
— Владислав, когда звоню вам, мне отвечает ваш сын. У вас он один?
— У меня два сына — Максим и Матвей. Старшему — 23. Я очень рано завел Максима. Мне было двадцать. А через три года появился Матвей. Оба учатся на факультете журналистики. Старший — на заочном, младший — на вечернем. Уже зарабатывают.
— Где вас покорила Ирина настолько сильно, что вы сразу повели ее в загс?
— Познакомились мы с ней в Новочеркасске, в том городе, который стал главным персонажем моих повестей. 79-й год. Ирина приехала на каникулы к своей подружке. И так судьбе было угодно, что ее подружка, по счастью, была моей одноклассницей. На встречу с одноклассницей я явился в обществе моей тогдашней подружки: я же не знал, что увижу свою будущую жену! Увидел Ирину и влюбился с первого взгляда. Что-то со мной произошло, и я через 15 минут куда-то свою спутницу отослал. Запомнились нам навсегда эти каникулы на Дону. Мы их провели вместе с Ириной.
— В шалаше, что ли?
— Нет, мы там сняли домик. В 19 лет чувствовал себя независимым от родителей. Выглядел тогда значительно старше своих лет. Ирина — москвичка, я часто приезжал к ней из своего Новочеркасска. Жить в Москве мне вовсе не хотелось. Когда дело у нас дошло до свадьбы, уговаривал ее переехать к нам. Учился я тогда в Ростовском университете, жил у бабушки. В Ростове у меня родни очень много — большая южная семья. В ту пору Ирина училась в Институте легкой промышленности на модельера обуви и стала прекрасным модельером.
— Ваши ботинки ее сочинения?
— Нет. Она мне советует, какие покупать. Но, между прочим, Ира работала в Италии, делала коллекцию для знаменитой фирмы “Трусарди”. Это не я, а она первой начала ездить в Италию, потому что в Москве работала на совместной русско-итальянской фирме. Покидала нас с сыновьями то на месяц, то на два. Очень я ее ревновал к Италии! Прошла она хорошую итальянскую школу моделирования. В 2002 году мы жили с ней целый год на севере Италии, где Ирина выполняла ответственный заказ.
— Для каких-то русских знаменитостей она делала обувь?
— Для некоторых популярных певиц, не стану их называть. В конце 80-х делала сапоги для Аллы Пугачевой — белые, концертные. Искусство! Сейчас она сочиняет модельную обувь на итальянских колодках самых новейших линий.
— Где Ирина училась итальянскому?
—Сначала овладела профессиональной лексикой, потом усвоила бытовой язык. Я-то учил язык более вальяжно. В 97-м году у меня там вышла книга, и я готовился к ее презентации. Учился по неаполитанским песням. У меня дома масса дисков великих итальянцев. Они мне помогли войти в стихию классического языка. Итальянцы говорят очень быстро. Но, обнаружив, что ты не понимаешь, начнут учить тебя, прибегая к выразительным жестам.
Они во многом похожи на нас. В них в такой же пропорции сочетаются порядок с беспорядком, все открыто для публики. Итальянцы — общинный народ. Не зря у них административные единицы называются коммунами. Мы поселились в трехэтажном доме и через три дня перезнакомились со всеми.
— Вы и сыновей брали с собой?
— Мы ездили вдвоем, а ребят оставили одних. Они были немножечко инфантильны, слишком привязаны к родителям. Папа всегда дома, готовит обеды, ужины. Мама стирает, гладит. Мы оставили им определенную сумму и сказали: потратите деньги в начале месяца, останетесь ни с чем. В Италию не звоните. Ребята обрадовались своей независимости. Разделили деньги пополам, ведь у каждого свои интересы. Первое время им было трудно — еще не научились экономно вести хозяйство. Но справились! Когда мы вернулись домой через год, нас встретили совсем другие ребята — два вполне самостоятельных парня.
У обоих наших сыновей появились в наше отсутствие девушки. Не какие-то случайные-переменные. Они и сейчас с ними вместе. У старшего фактически уже своя семья — гражданский брак. Ребята обрели вкус к самостоятельности, к ответственности за свою судьбу.
— Владислав, надеюсь, ваши самостоятельные дети вполне адекватно воспринимают ваши сочинения. Они ведь не так просты для осознания. Итальянская критика называет ваш метод мистическим реализмом. А в жизни вас посещала притягательная и пугающая мистика?
— Со мной происходили совершенно фантастические вещи. Я писал повесть “Тайны жалнёрского искусства”. Главного героя, мошенника, доктора Станислава Казина, мне очень хотелось сделать бильярдным шулером, превращающимся в шулера научного. Но я никак не мог понять, в чем может состоять шулерство в бильярде. Хотя на бильярде худо-бедно играю, но терминов специальных не знал, тонкостей игры не понимал. По пьесе Сухово-Кобылина “Свадьба Кречинского” знал о существовании бильярдного шулерства. Бросился искать специальные книги. Объездил магазины, рынки — ничего! Отчаялся. Случайно заглянул в магазин на Кузнецком Мосту. Увидел книжку “Поэма о бильярде”. В голове пронеслось: “Написал же какой-то козел стихи про бильярд”. Открываю и вижу: там есть все то, что я так долго искал: в подробностях изложено бильярдное шулерство, тонкости игры дореволюционных мастеров и все виды и стили игры. Эта книжка — мистическая реализация всего, что я так желал узнать.
— Ну, а в жизни писателя Отрошенко случались события из ряда вон?
— Я очень внимателен к своим сновидениям. Ни одной ночи не провожу без сновидений и почти всегда помню даже не один, а несколько сюжетов, приснившихся за ночь. На собственном опыте изучил, какие ночные видения могут что-то предсказать. Однажды мне приснились горящие автомобили. Я силился разгадать этот опасный сигнал, понимал буквально: вот поедем на дачу, загорится автомобиль... А случилось все у дома. Шофер, который привез нас на дачу, решил помочь нам сжечь гору хвороста, плеснул в огонь бензин прямо из канистры. Огромный взрыв качнулся в мою сторону... Я получил 27% ожога кожи. Четверо суток был в реанимации, в Склифе. Обгорели лицо, руки... В Склифе я пролежал полтора месяца. Это чудо, что меня подняли на ноги, — была большая вероятность, что не выживу. С тех пор боюсь снов — лучше бы они мне вообще не снились.
— Дача у вас благоустроенная?
— У меня на даче есть все, даже камин. Теща заботится о саде. Как не вспомнить о народной шутке: бесконечное удовольствие — смотреть на огонь, воду и на то, как другие работают. Я там в основном работаю. Строили нашу дачу явные весельчаки: поставили коробку дома и запили. И мне пришлось в течение нескольких лет обустраивать дом. Очень люблю столярную работу — пилить, строгать, подгонять. Потолки, полы, двери — все сделал сам.
— Не тяп-ляп?
— Нет. Все делаю по книжке, с точными расчетами, с хорошим инструментом. Материал выбираю очень качественный. Мои гости не верят, что я сам довожу дом до совершенства. Каждые выходные к нам обязательно кто-то приезжает — то мои друзья, то приятели сыновей. Приезжала однажды итальянка Бьянка, она переводит мои рассказы. Бьянку поразило, что моя теща превратила участок в ботанический сад: “Я-то думала, что в России только елки и березы растут. А у вас же просто юг...”
— Машину имеете?
— Вождение автомобиля для меня — удовольствие. Чтоб успокоиться, мне надо или выпить таблетку феназепама с валерьянкой, или проехать километров 100 на машине. За рулем успокаиваюсь.
— Какие машины были у итальянского лауреата?
— Чередую русские машины с иномарками. Сейчас у меня 12-я модель “Жигулей”. До этого мой “Сааб-900” меня достал: дороговизна обслуживания не компенсируется его красотой. Лучше этой машины у меня не было. Но я вынужден был “Сааб” продать — слишком разорителен ремонт.
— Кто ваши друзья?
— Не верю в дружбу в литературном мире. Люди искусства почти все эгоцентричны. У меня есть друг со школьных времен Василий, он психолог, работает в Академии наук. Убежден, самая крепкая дружба — это университетская, институтская.
— Вы носите явно католический медальон Божией Матери.
— В Падуе, в соборе Святого Антония, купил этот католический медальон. Я православный христианин. В Италии ходил молиться в католические соборы. В России хожу в православные церкви. Какие-то расхождения между ними меня не занимают. Нужно верить и обращаться прямо к Богу. В религиозном отношении я, наверное, космополит, экуменист.
— Как вы рискнули создать свою Гоголиану, когда изданы блестящие книги Игоря Золотусского и Юрия Манна? На ваш взгляд, бессмертная душа Гоголя как-то среагировала на ваши фантазии?
— Сначала все шло достаточно радужно. Желание писать о Гоголе возникло у меня в Италии. И когда в Москве я уже написал большую часть своих эссе, мы вновь поехали с женой в Рим. Не раз бывал у дверей дома, где жил Гоголь. А тут мы с женой рискнули позвонить в любую квартиру этого дома. Подходим почти вплотную, и я внезапно ощутил приступ дурноты, обморочности. Состояние, похожее на то, что бывало у самого Гоголя. Он называл это обмиранием. Как следствие вегетососудистой дистонии у него случались приступы панической атаки. Гоголь не был сумасшедшим, как ни пытались иные мемуаристы причислить его к ним. У дверей писателя со мной и произошла эта паническая атака — мандраж по всему телу, чувство страха, состояние какого-то удушья, ужаса.
— Жена заметила?
— Естественно. Она непримиримо сказала: “Заканчивай со своей Гоголианой, пока цел!” И я в Москве дописал свой последний опасный сюжет — и все! Хотя намеревался прикоснуться к теме “Гоголь и болезнь”. И теперь считаю: Гоголь запретил мне касаться этой проблемы.
Исследовательское чутье и прозорливая догадка Владислава Отрошенко отправляет его перо к судьбам замечательных людей. 10 лет назад он издал повесть “Веди меня, слепец” о драматурге Сухово-Кобылине, богатом русском дворянине, обвиненном в убийстве. Вещь, основанная на документах судебного дела об убийстве француженки, любовницы барина, Луизы Симон-Деманш, сочетает в себе разные жанры: это и детектив, и психологическая повесть, и поэтическая песнь во славу любви. Есть у Отрошенко свой парадоксальный взгляд и на древнего Овидия.
— Еще с университетских лет я полюбил Овидия. О нем нам читал Михаил Леонович Гаспаров, не только исследователь, но и переводчик “Метаморфоз” Овидия. Гаспаров — большой знаток античной поэзии. Таких блистательных ученых почти не осталось. Сюжет моего эссе родился моментально после чтения стихов Овидия, где описывается городок Томы в Румынии, сейчас он называется Констанца. Это черноморский порт с очень мягким климатом. Овидий якобы там пребывал в ссылке. Овидий рисует в стихах совершенно иной — холодный, даже мерзлый мир, людей с сосульками в бородах, дескать, морозы такие, что вино замерзает в кувшинах. Если бы Август сослал Овидия куда-нибудь в Подмосковье, все написанное поэтом можно было бы принять как факт его пребывания на чужбине. И все-таки я защищаю его “Письма с Понта”, несправедливо обруганные советскими исследователями в шеститомной “Истории мировой литературы”, названные “порождением старческого пессимизма”. Считаю, что эти сочинения Овидия гениальны. Это первая мистификация в мировой литературе.
— Ваши вещи набиты мистификациями. В новой повести у вас блуждающий город. Это поэтическая вольность?
— Такой город мне пригрезился. Я почти воочию увидел, как он кочует. И уже когда написал повесть, мне посчастливилось прочесть одного средневекового китайского историка. Он свидетельствовал: когда из-за горизонта появлялись кибитки монголов, то создавалось впечатление, что приближается целый город. Свои фантазии я довел до абсурда. Мне хотелось передать гигантскую изолированность российского пространства.
Повесть Отрошенко “Дело об инженерном городе” получила премию Ивана Петровича Белкина в 5000 долларов. На вручении лауреат прочитал блестящее эссе о том, кем был и всегда оставался для Пушкина этот добросердный автор пяти повестей. И ожила пушкинская эпоха, заговорили письма, споры тех лет.
— Вы можете представить, какой фразой отозвался бы Пушкин на это ваше сочинение?
— Воскликнул бы: “Сукин сын!” Пушкин ведь сам был величайшим мистификатором.
— Какой современный тип готов залететь в ваше новое сочинение?
— Очень занимает меня психология российского чиновничества, самого изощренного, коварного в мире.
— Перед нашими чиновниками бледнеют гоголевские типы…
— …и чиновники Сухово-Кобылина. У Калягина на Калининском видел абсолютно современный спектакль “Смерть Тарелкина”. Кобылин написал эту пьесу 150 лет назад, и она ожила, хлещет кнутом современный чиновный зловещий идиотизм. Это особая каста, вообразившая себя небожителями. Вокруг и рядом ходят, болтают и воруют законченные типы — только пиши.
— Ощущаете превосходство молодого поколения над вашим?
— Абсолютно. Они более уверенно воспринимают жизнь. Не стоят ногами в разных эпохах, как мы.
— Есть ли у них сила выстоять в обстоятельствах полного абсурда?
— Им будет очень сложно. Но они все-таки находят способы самозащиты. Часто прибегаю к помощи своего старшего сына, поскольку порой теряюсь в житейских обстоятельствах. Наверное, книжек они читают меньше, чем мы в их возрасте. Меня в младшем сыне поразило: по программе ему надо было прочитать пару романов Достоевского. А он начал читать и — затребовал привезти с дачи всего Достоевского. Сидит, читает теперь все подряд — ему не скучно. Меня это обрадовало и обнадежило. Если молодые, умея зарабатывать, станут еще и образованными людьми, это просто блеск.
