Что нового предлагает российская наука, на что способны наши врачи и что мешает внедрению новых технологий в лечении больных — об этом наш разговор с заведующим кафедрой факультетской хирургии МГМСУ №2, практикующим с 1990 года хирургом, доктором медицинских наук, профессором Игорем ХАТЬКОВЫМ.
— Игорь Евгеньевич, суть вашей профессии — резать, удалять, отсекать. Но в организме нет ничего лишнего.
— Нами выполняются операции на органах брюшной полости с максимальным использованием малотравматичных эндоскопических технологий. В том числе и при злокачественных заболеваниях. В частности, одним из приоритетных направлений работы кафедры является хирургия органов таза — совместно с проктологами, урологами, гинекологами. У меня вторая специальность — онкология.
— Что взамен удаленного предлагает современная хирургия? Считается: сегодня у человека можно убрать любой орган и найти ему замену. Это так?
— Я бы сказал: практически любой. Не так давно мы делали операцию по поводу рака мочевого пузыря. Полностью удалили мочевой пузырь и сформировали новый из тонкой кишки пациента. Операцию делали без больших разрезов (лапароскопически).
— А самая уникальная операция, которую вы сделали в последнее время?
— Не так давно редкий случай попался: у пациента 66 лет был рак предстательной железы и папиллярный рак почки. Пришлось удалять почку с мочеточником, делать резекцию части мочевого пузыря в области устья мочеточника, полностью убирать лимфоузлы таза, парааортальные лимфоузлы, предстательную железу (см. на снимке: хирург Игорь Хатьков (справа) и уролог Рафаэль Биктимиров во время операции). Выполнены пять этапов операций за один раз в течение семи часов и тоже — “в закрытом режиме”, как говорят пациенты, через дырочки в животе. Больной на второй день уже ходил, через неделю выписался. Такую операцию мы сделали впервые в России с помощью специального эндоскопического оборудования, которое обеспечивает передачу изображения в трехмерном виде.
— Уникальность именно в аппаратуре?
— В том числе. Уникальность же оборудования состоит в том, что при “закрытых” (лапароскопических) операциях объемное изображение оперируемой области передается не на монитор, а в... телевизоры, подвешенные к глазам и удерживаемые с помощью шлема, надетого на голову. На голову хирурга и его помощника надеваются специальные шлемы, у которых есть по два экрана, регулируемые таким образом, что хирург получает стереоизображение, т.е. трехмерное, обычное. Хирург видит все и может очень точно контролировать свои движения. Когда же “картинка” идет на монитор обычного телевизора, хирург не может видеть глубину зоны операции, ему доступно только плоское двухмерное изображение. Кроме того, доктор должен постоянно фиксировать изображение на мониторе. Попробуйте простоять 8 часов, смотря в одну точку, и сделать хорошо операцию?
— В мире такого еще не было?
— В мире такие операции делаются, у нас впервые. Технология пришла из военно-промышленного комплекса. Достоинство ее еще и в том, что резко сокращаются кровопотери. При 7-часовой операции, как, например, в приведенном выше случае, мы потеряли всего 200 мл крови, хотя на таких операциях теряется по нескольку литров как норма. В принципе с помощью шлемов можно выполнять любые операции.
— Игорь Евгеньевич, а что хорошего ждет человека завтра? Например, в хирургии. Что есть в науке и практике в мире и в России, что уже завтра станет обыденным?
— Если взять онкологию, то все большую значимость в обязательном комплексном лечении больных приобретают консервативные (не хирургические) методы лечения. В частности, химиотерапия в ряде случаев может использоваться как самостоятельный метод лечения. Лимфому желудка, например, лет 10—15 назад оперировали однозначно. Теперь ее лечат только химиотерапией. Недавно у меня была больная с раком желудка, который хирургическим путем невозможно было убрать — настолько процесс был запущен. После 4 курсов химиотерапии опухоль у больной не фиксируется вообще — ни при гастроскопии, ни при компьютерном исследовании.
— А какие перспективы у генетических исследований? Что будет с клеточными технологиями, о которых сейчас трубят на каждом шагу и вовсю применяют стволовые клетки?
— Считаю, у генетических наработок большие перспективы — они сослужат хорошую службу в лечении онкобольных. А вот у клеточной терапии... Хотя я не специалист в этом вопросе, не понимаю, почему если недифференцированную клетку посадить в другой организм, она должна вырасти во что-то хорошее, а не в рак, например. Последствия такой терапии, насколько мне известно, до конца не исследованы. А вот тканевая инженерия мне более понятна. Например, выращивание ткани печени. На Западе, в Европе в некоторых клиниках эксперименты закончены, и врачи приступают к апробации в человеческой практике.
— Что это такое, просветите?
— Забор ткани человека и выращивание жизнеспособных здоровых собственных клеток, взятых из страдающего органа. Затем их пересаживают обратно. Речь — о печени. Наверное, можно вырастить и ткань других органов. Прорывы в хирургии сегодня связаны только с технологиями. Они позволяют обеспечивать в сто крат большую безопасность для пациента.
— А роботы скоро придут на смену хирургам?
— Роботохирургия тоже развивается, это когда врач вообще не стоит рядом с операционным столом, а работает у монитора, позволяющего видеть все, что происходит в брюшной полости, в трехмерном высококачественном виде. Хирург работает руками, находящимися на подставке, и работает специальными джойстиками. А рядом с пациентом стоит только технический ассистент. Операции с использованием этого роботизированного устройства позволяют еще более точно выполнять все хирургические манипуляции. Кроме того, можно проводить операции, находясь в значительном удалении от пациента, в перспективе — в другом госпитале, городе и т.д. В Америке, в Европе роботы в хирургии используются. В нашей стране они пока в диковинку.
— Вот вы все говорите: “Америка—Европа, Европа—Америка”. А в России в этом смысле есть движение вперед?
— Я много ездил по миру и не вижу принципиального отличия наших ведущих клиник от того, что делают на Западе. В том числе и с аппаратурой. Тем более что касается базовых материалов: препаратов для коагуляции, шовных материалов, инструментов, оснащения технологического, наркозного — в нашей клинике, например, все это есть, и не хуже, чем на Западе. А вот вся система здравоохранения у них лучше выстроена именно как система.
По-вашему, наука у нас служит практике медицинской? Или каждый сам по себе?
— В послевоенные годы изобретены сшивающие аппараты, они сделаны и реализованы в России. Недавно я был на конференции в Австрии, так американец в своей лекции по сшивающим аппаратам не менее получаса говорил о вкладе советских ученых в их разработку. Сейчас же сшивающие аппараты мы покупаем за границей, потому что они принципиально надежнее.
— То есть наши ученые изобретают, а они производят и продают нам втридорога? Не обидно?
— Но сейчас технологии лучше разработаны и произведены там, а мы чаще всего их копируем. Увы, в этом они впереди нас. Но я бы не стал в медицине делить достижения на наши и не наши. Приведу аналог с автомобилями: не надо пытаться улучшать “Жигули”, если уже есть “Мерседес”, который технологичнее и безопаснее.
— А нет опасения, что тогда мы еще больше отстанем?
— Я считаю, сначала надо догнать имеющийся в мире уровень оснащения в клиниках. Изобретать с низшего, тот самый велосипед, в наше время бессмысленно. Если суперизобретателя (по интеллекту) поместить в первобытные условия, он не создаст компьютер, он изобретет велосипед или скорее даже просто колесо для велосипеда. Нужно быстро внедрять то, что уже изобретено, и с этого уровня воспитывать новых специалистов, ученых. Вот эти воспитанные в новых условиях люди и обеспечат дальнейшее развитие.
Наши городские больницы в целом оснащены не очень хорошо. Грамотные молодые специалисты вынуждены работать в примитивных условиях и... отставать от жизни. Но в масштабах одной больницы и надо-то не так много — примерно 100—150 тысяч долларов даже при нулевой комплектации операционной. И можно выйти на принципиально новый технический уровень работы медучреждений. Это вопросы к организаторам здравоохранения.
— А кроме денег что нужно нашей медицине? Так обидно за Россию, за ее талантливых врачей!
— Кроме денег нужны... деньги. И — престиж профессии врача. Но в России только анекдоты про врачей хорошие. А слова хорошего в их адрес не услышишь. Конечно, в нашей практике проблем и несуразных случаев немало и непрофессионализма хватает. И все же нужна политика, возвышающая престиж врача.
— Ваше отношение к народным средствам лечения? Например, в лечении того же рака?
— Обреченному человеку можно все, что не навредит его здоровью. Народную медицину можно использовать как вспомогательное средство. Но очень часто человек верит в примочки, травки и упускает время. Возможности традиционной медицины, даже в лечении рака, если болезнь не запущена, велики. Ни в коем случае нельзя отказываться от лекарств, от помощи профессионалов.
— Коммерция все активнее внедряется в медицину — это есть хорошо?
— В мире, наверное, нет ничего абсолютного. В западной практике, например, от платной медицины, от супертехнологичности можно увидеть и суперпроблемы. Когда врач видит только сумму, которую он может заработать, он может либо остановиться, когда необходимо пойти дальше, либо пойти дальше, когда нужно остановиться. Это, естественно, не будет благом для пациента. Наша медицина всегда отличалась тем, что врачей учили вдумываться в больного. При этом доктор ни в коем случае не должен быть нищим и бегать в другое, третье место, чтобы заработать прожиточный минимум. Он не должен жалеть времени на больного. Тогда он выберет оптимальные методы лечения и сроки для операции. Уверен: неравнодушное отношение к пациенту улучшает результаты лечения.
КСТАТИ
Прорывы в хирургии на сегодняшний день связаны только с технологиями. Они позволяют обеспечивать в сто крат большую безопасность для пациента.
