Непросто быть смешной девчонкой. Когда смеяться особенно и не хочется. Ведь жизнь в общем-то не такая уж веселая штука.
Она давно уже не ждет милостей от природы. Взять их — вот задача. Задача не сломаться, когда засасывает болото провинции. Не потерять веру в себя, когда отказывают в красоте и таланте. Не скиснуть, когда не складывается в личном.
Не сломаться, не потерять, не скиснуть…
Артистка, пародистка, хулиганка с грустными глазами, Елена Воробей не устает повторять, что для полного счастья ей не хватает лишь театра.
И вот, что называется, сбылось заветное. На днях вышел комедийный спектакль с клоунессой в главной роли. На банкете после премьеры Воробей скажет: “Теперь я по-настоящему счастлива”.
— Лена, после спектакля всю ночь небось не спали?
— Да, я долго прыгала. Дома после премьеры была маленькая тусовка, практически семейная, и я там скакала как сумасшедшая. Думаю, соседям было не слишком комфортно.
— Вы и впрямь абсолютно счастливы?
— Абсолютно счастливым человеком быть невозможно. Но кто-то получает кайф от одного допинга, кто-то от другого. А мой допинг — это театр. И вообще, все, что связано с работой.
— Но давайте разберемся: счастье для вас — это...
— Счастье — это состояние души, очень близкое, наверное, к полету. Когда есть ощущение, что у тебя крылья вырастают, когда дух захватывает… Конечно, я горжусь, что я самостоятельный человек, что могу помогать своим родным, друзьям. Что могу обеспечить детство своего ребенка. Но тем не менее я была счастлива, когда жила в общаге, и вместо перегородки у меня была зеленая занавеска, которую мы сперли в какой-то столовой.
— Если не ошибаюсь, комнату в общаге вы делили с Ветровым и Гальцевым?
— Нет, общага была в Питере — это здесь мы снимали квартиру на троих. Даже на пятерых, потому что помимо меня жили еще мой кот и моя собака. Никаких неудобств — Юра и Гена оказались хорошими соседями, потому что практически всегда отсутствовали. К тому же мусоропровод был прямо на кухне, поэтому проблем с тем, кто выносит мусор, у нас не было. Звери мои их любили. В общем, нам было хорошо.
— А уютно ли вам в театре? Это ведь второй поход, а первый был вчистую проигран?
— Не могу так сказать, потому что даже в той, пусть не такой выразительной театральной биографии у меня были свои победы. Например, на фестивале французской драматургии я была удостоена приза “За виртуозное исполнение эпизодической роли”. В спектакле по пьесе Жана Ануя “Генералы в юбках” я играла тещу главного героя, женщину в возрасте.
— Душа-то небось просила романтических героинь?
— Всегда думала, что я героиня-любовница. Вот что в новом спектакле, собственно, и доказала. (Смеется.) Но вообще я обратила внимание, что у каждого артиста путь к успеху, к зрительскому пониманию, очень тернист, извилист и непрост. Я в этом плане не исключение. Четыре года в питерском театре “Буфф” у меня не было ролей. А первую главную роль я получила только потому, что актриса, которая ходила у мастера курса в любимицах, ушла в декретный отпуск.
— Что же: не замечали таланта или не хотели замечать?
— Дело не в этом. У нас на курсе было пять девчонок. Четыре красавицы, как говорили, и одна… клоунесса. Я поначалу расстраивалась, а потом подумала: может, лучше быть одной, чем одной из. Кроме того, я придумала себе хороший тренинг. Это ходить исключительно на хорошие спектакли и смотреть на хороших артистов.
— Я уж подумал: “Я самая обаятельная и привлекательная, все мужчины от меня без ума…”
— Это уже сейчас я себе повторяю. Кстати, я всегда сильно комплексовала по поводу своей внешности…
— Кто же вбил этот комплекс дурацкий?
— В последнее время, кстати, мне все чаще говорят, что я красивая, поэтому начинаю охотно в это верить. А когда в театральном институте на экзамене я начала петь песню о любви, мой преподаватель сказал мне: “Лена, ну посмотри на себя в зеркало! Какие песни про любовь? Ты же не кра-си-вая, ты — смешная…” Честно скажу: повеситься хотелось. Три дня пришлось заставлять себя жить. Депрессия…
— Вы ненавидели тех институтских красавиц?
— Ненавидела? Мне не присуще такое отношение к партнерам, к коллегам. Потому что как бумеранг к тебе возвращается то, что вокруг себя сеешь. Было другое. Смотрела на себя в зеркало, думала: господи ты боже мой, ну неужели рост определяет все? Да, я маленького роста. А там что? Ноги, формы? Ну да, волосы, прическа, носик… Я и сейчас не понимаю, почему у нас прежде всего встречают по лицу. Ну неправильно это, неверно. А может, проблема в авторах, потому что пишут в основном на героинь? Посмотрите кинематограф советского периода: ведь большинство актрис действительно хорошенькие…
— Есть Инна Чурикова. Вы на нее, кстати, немножечко похожи.
— Спасибо, это комплимент. Мы знакомы, для меня она богиня. Та актриса, на которую хочется быть похожей.
— Тогда нужно выйти замуж за режиссера.
— Я слыхала об этом…
* * *
— А вы умеете крутить мужчинами?
— Я такие хорошие советы подругам даю. Вот, допустим, у нее проблемы с молодым человеком, я вижу, что они постоянно ссорятся. Говорю: будь гибче, будь мудрее, будь хитрее. Ты же знаешь его слабости, если хочешь пожурить за что-то, начни с хорошего, похвали… Сама себя так слушаю со стороны: ничего себе, ну просто институт семейной жизни, вот бы использовать это на собственной практике. Так нет же — сама творю черт-те что…
— То есть ваша роль по жизни — типичная подруга главной героини, устраивающая личную жизнь другим, только не себе.
— Слово “подруга” такое опасное. Бывали истории, к сожалению, когда подруги меня предавали и даже вторгалась в семейную жизнь. Пройдясь по ней такой черной дамой…
— Как в “Служебном романе”: после этого вы всех своих подруг ликвидировали?
— Кстати, да. После того случая у меня больше не было подруг… Несмотря на это, я все равно филантроп, я люблю людей. Сейчас у меня новый жизненный период — московский, я с удовольствием смотрю людям в глаза, вижу, что они умеют улыбаться, что есть хорошие люди, что их много.
— Только сейчас это поняли?
— Да, раньше закрываться приходилось. Оттого что обманывали, предавали, не верили. Я же говорю, что семейная жизнь была разрушена из-за так называемой подруги…
— Она увела у вас мужа?
— Ну да, было дело. Увела или сам увелся — пошли в одном направлении, так скажем. Потом вернулся. Но это было очень больно, просто ужасно. С тех пор я подруг в дом не водила… Но о той жизни говорить не очень хочется, все равно это больно.
— Тогда о приятном. Ваша настоящая фамилия — Лебенбаум, что означает “дерево жизни”. Расскажите об этом своем древе.
— Могу сказать, что я не первый человек в роду, кто решил посвятить свою жизнь сцене. Этим же занималась моя прабабушка Роза, она была цирковой артисткой в Польше, дядя работал в белорусском кукольном театре. Да и отец, его зовут Яков Михайлович, по природе своей чрезвычайно артистичен. Но выступать ему довелось только на кухне: рассказывал анекдоты и даже пародировал…
— Наверное, Генерального секретаря ЦК КПСС?
— Совершенно верно — политиков и любимых артистов. А работал… Ой, кем он только не работал: и художником, и предпринимателем. Сейчас устроился в ЖЭК. Мама моя, Нина Львовна, всю жизнь проработала на швейной фабрике. И это, знаете, стало для нас таким спасением. Потому что в период тотального дефицита мама с фабрики какие-то лоскутки приносила и мастерила мне платьица. Однажды, правда, была смешная история, когда отец по большому блату достал немецкий коричневый кримплен. Он принес материал домой, сказал, что собирается заказать в ателье “тройку”. Прошло некоторое время, и у меня в гардеробе появляется прелестная такая юбочка. Тоже коричневого цвета, и, что характерно, из такого же кримплена. Папа, понятное дело, забил тревогу. Подошел к маме, спрашивает: откуда у Лены взялась эта юбка? Мама вопрос восприняла в штыки, сказала: а что, только у тебя в городе блат есть? Мне подруги достали со склада. И представляете, отец поверил в эту байку. А когда отнес отрез в ателье и сказал, что хочет сшить себе жилетку, брюки и пиджак, мастера долго снимали с него мерки, а потом спросили: уверен ли он в том, что из этого куска можно сделать “тройку”. На что отец гордо заявил: “Вы знаете, меня обмеряли профессионалы, и они сказали, что здесь даже с запасом”. В общем, домой в этом костюме отец шел переулками…
— Потому что выглядел как Чарли Чаплин?
— Да, как Чарли Чаплин. Теперь уже вспоминает: “Я очень хотел, чтобы мама увидела меня в этом пиджаке, перед тем как натянуть ей этот пиджак на голову”.
— Ради успеха вы сменили фамилию. (Свой псевдоним артистка позаимствовала у французского “воробышка” Эдит Пиаф.) Чем еще пришлось пожертвовать?
— Я так часто все меняла. Я меняла друзей, я меняла города, я меняла родину. Чтоб найти себя, чтобы стать такой, какой я хочу. Чтобы общаться с теми людьми, с которыми я хочу общаться. Понимала же: ну что такое периферийный город? Это пьянки, гулянки, это драки ночные, поножовщина. Недавно приезжала в родной Брест — просто ужаснулась. У всех подруг детства мужья поспивались, чуть ли не бомжами стали. Все поразводились. Да и друзья у меня там были не очень путевые. Я понимала, что это не самые интеллектуальные люди, не самые эрудированные и не самые интересные. Я от этой жизни уехала…
* * *
— Лен, а что за история с Екатериной Рождественской? Говорят, после известной фотосессии вы чуть ли не в суд на нее подаете?
— Не в суд, но настроена я была очень категорично. Не я одна, кстати говоря. После того как вышел календарь Рождественской, я созвонилась с Аленой Свиридовой, с Катей Лель — все были шокированы. Ведь никто из артистов, кто снимался в этой фотосессии, не видел ни черновиков, ни чистовиков. Лично я, например, совершенно случайно узнала о публикации.
— А чем, собственно говоря, вас не устроила фотография?
— Это вообще не я. Там подгоняется одно под другое, понимаете? На этой фотосессии я не раздевалась, я стояла в белье. А сейчас смотрю на снимок — мать моя женщина!
— Хотите сказать, лицо ваше, тело не ваше? А я читал, что после фотосессии вы увеличили себе грудь, дескать, поэтому и говорите, что в календаре не вы.
— Вы знаете, я работаю на эстраде уже не первый год. Делаю пародии, в том числе на наших див “пышногрудых. И бывают моменты, когда довожу номер до эксцентрики: вначале из-за занавеса появляется профиль грудной, а уж потом я… А так — я абсолютно нормальный человек, никогда у меня проблем с телосложением не было. Говорю же: меня раздели без моего согласия.
— А когда говорят, что юмор на ТВ — чуть ли не эталон пошлости, тоже обижаетесь?
— А давайте я сейчас отвечу вопросом на вопрос. Что вы имеете в виду? Или что они имеют в виду? Потому что пошлостью можно назвать вещь примитивную, правда? Пошлостью можно назвать вещь циничную, матерщину, тему “ниже пояса”. Это все мы говорим о пошлости, имея абсолютно разное в виду. Я вам скажу, что последнее время стараюсь почаще ходить в театры. И уверяю вас, что в театре пошлости в различных ее пониманиях отнюдь не меньше, чем на эстраде.
— Наверное, потому, что сейчас пошлость востребована.
— Нет, не скажите — сегодня на эстраде есть все: и высокий слог, и примитивный. И каждый человек может найти то, что ему нравится, может переключить канал — с первого на второй…
— Неудачный пример.
— …Со второго на третий, с третьего на четвертый, с четвертого на пятый. Смотрите сколько сегодня разнообразных юмористических передач. Только ленивый не найдет себе по душе. Или брюзга, у которого проблемы с чувством юмора. А критиковать, знаете ли, легче всего. Но я вам напомню, что еще полтора года назад, когда только появилась программа “Кривое зеркало”, многие перекрестились, стали говорить: наконец-то. А сейчас выходят с плакатами… Я слышала такие жесткие высказывания: и утопить, и повесить — просто чудовищные. О времена, о нравы. Правда? Сама я очень люблю старые номера: и Райкина, и Хазанова, и Жванецкого, и Альтова. Но в то же время с горечью вижу, как люди — мои современники, которые слушают те же монологи, — в лучшем случае мнутся. И я понимаю, что да — юмор сегодня другой.
— По какому принципу вы отбираете для себя монологи?
— Чтобы было смешно мне.
— Не думал, что вас так легко рассмешить. Может, вы смеетесь и когда смотрите “Аншлаг” и “Кривое зеркало”?
— Я не смеюсь. Я, честно говоря, вообще смеюсь очень редко. У меня какое-то свое чувство юмора. Я иногда в театре смеюсь там, где никто не смеется. Или раньше на несколько секунд, чем остальные. Не так давно, например, я смотрела спектакль “Квартет” в БДТ. Там играли Зинаида Шарко, Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили, Кирилл Лавров. Действие происходило в доме престарелых, и все они — бывшие оперные звезды… Блистательно играла Зинаида Шарко, я ловила каждое ее движение. И мне было смешно, как ее персонаж решен в костюме — в этом для меня была клоунада, юмор другого качества. Потом, там настолько изящная драматургия и безукоризненная актерская игра…
— Если были бы простой зрительницей, пошли бы на концерт артистки Елены Воробей?
— Воробей? Я бы пошла. Если говорить о Воробей, чего-то все время придумывает она, как-то эпатирует. Мне кажется, в ней что-то есть. И пародирует, смотри, и какие-то персонажи смешные у нее рождаются.
— В общем, молодец девушка?
— По-моему, она выделяется. Заметная. Слушайте, мне кажется, она либо раздражает, либо нравится — равнодушных нет.
— Но мне кажется, ей этого мало.
— Мне тоже так кажется.
— Так в чем же дело — бросайте эту эстраду, идите в театр и умрите в нем, как завещал Белинский.
— Я не исключаю этого. Я уйду тогда, когда сама себе честно скажу: все, что могла, я уже сделала. А я найду в себе силы признаться в этом. Но тут еще и другой момент. Вы знаете, я, конечно, преклоняюсь перед Геннадием Хазановым, который взял да и ушел с эстрады, сказал — и отрезал. Однажды мы с ним очень откровенно разговаривали. О том, что эстрада сегодня — перекошенная вся, о том, что бьют ее и ноги об нее вытирают. И он мне сказал: куда же ты идешь, единственный верный путь — это театр. На что я ответила абсолютно искренне: “Геннадий Викторович, вы к этому выводу пришли спустя десятилетия, пройдя весь этот путь. А не набив шишек, не попробовав что-либо в полной мере, невозможно от этого отказаться”. Чтобы уйти с эстрады, надо быть к этому готовым. Пока я не готова.
* * *
— Могли бы свой успех променять на обычное бабье счастье?
— Сомневаюсь. Мы люди больные, не здоровые — точно, куда-то нас все время тянет. Мне хорошо в дороге: в поезде, в самолете, в автобусе, в машине. Я скучаю по дому. Но скучаю только тогда, когда уезжаю. А если все время буду сидеть дома, свихнусь, наверное.
— Дочка не жалуется, что мама вечно в разъездах?
— Каждый день с ней разговариваю. Конечно, хотелось бы видеть чаще. Но как? Завтра опять уезжаю. А потом, Соня пока еще слишком маленькая, чтобы предъявлять претензии, три годика недавно исполнилось. Хотя, кстати говоря, уже собирается идти по маминым стопам.
— Какие-то данные имеются?
— Не знаю насчет данных, настроена она решительно. Говорит: я буду выступать на сцене вместе с тобой.
— А Соня не спрашивает: где папа?
— Спрашивает. Сегодня спрашивала. Сказала, что на охоте, в лес поехал.
— Ну и где папа?
— М-м-м… На охоте.
— Вас можно назвать матерью-одиночкой?
— Меня?! Да я мама-папа! Я же Близнецы, я коллектив, человек-театр. Я могу ребенку своему быть и подругой, и мамой, и бабушкой. Со мной тяжело, потому что я самодостаточная. Но, конечно, ребенку нужен отец…
— Есть перспективы? И кто он?
— Он — это Он. С большой буквы. Для меня он — это тот человек, которого хочется видеть, слышать, ощущать 24 часа в сутки. От которого хочется уехать, чтобы потом вернуться. Человек, который в грустную минуту может сказать важные слова и привести тебя в чувства. Который может поддержать, когда тебе очень плохо.
— Он — это всерьез и надолго?
— Да. Пока он с большой буквы, и я для него с большой буквы.
