Как уже сообщалось, спецкор “МК” Владимир Чуприн с научно-исследовательским судном “Академик Иоффе” Института океанологии РАН отправился в северные широты — изучать течение Гольфстрим. Экспедиция добралась до 60-й параллели и при волнении океана 3 балла приступила к работе. Вот что сообщает наш репортер с Атлантического океана.
Разыскать человека на огромном судне (я только вчера узнал, что с 1-й на 7-ю палубу здесь ходит лифт!), почти все равно что найти иголку в стоге сена. Но руководитель нашей экспедиции кандидат географических наук Алексей Соков последние дни пропадает в научной лаборатории корабля — среди дисплеев, осциллографов и компьютеров.
— Начинаем выполнение трансатлантического разреза, — говорит он, отодвигая в сторону какие-то графики. — Будем измерять скорости течений и температуру на разных глубинах океана, прозрачность воды, соленость, насыщение кислородом, проводить гидрохимические анализы. Группа разбита на две вахты: одна будет работать под руководством доктора физико-математических наук профессора Евгения Морозова с 5 утра до 5 вечера, другой руководит кандидат географических наук Сергей Писарев, его вахта — с 5 вечера до 5 утра.
Действительно, сегодня на “Академике Иоффе” праздник. От теоретических дискуссий об изменении климата на планете ученые Института океанологии РАН приступают к конкретному живому делу. Через какие-то 7—8 часов (а работа в океане проводится круглосуточно) мы достигнем первой станции в Атлантическом океане, судно ляжет в дрейф — и за борт будет спущен зондирующий комплекс. Это пребольшая “катушка”, начиненная датчиками, батометрами для забора проб воды на разных глубинах (от 200 метров на шельфе до 4 км в котловине), допплеровским измерителем скорости течения и прочими приборами.
С огорчением узнаю от Алексея Валентиновича, что станция — не крошечный, пусть совершенно необитаемый островок, а простая “точка” в безбрежном океане с координатами 59 градусов 30 минут северной широты и 4 градуса 36 минут западной долготы. Это рядом с северной оконечностью Англии, и говорят, что берега туманного Альбиона будут видны даже без бинокля.
С этого места мы и начинаем мониторинг океана: через каждый градус долготы будем стопорить винты, лебедкой опускать и вытаскивать зонд, брать пробы и так — до самой матушки-Гренландии. Эта зона ответственности в Атлантическом океане (от Англии до Гренландии) Международным научным сообществом закреплена за Россией.
Пока “Академик Иоффе” “на двух машинах” со скоростью 14 узлов (примерно 25 км в час) мчится навстречу к так называемой станции, я расскажу о некоторых особенностях нашего морского путешествия.
* * *
Есть давно позабытая песня, из которой часто цитируются слова: “Ревущие 40-е, 60-е штормовые”. Многие в нашей стране, в которой свято чтут подвиг советского народа в ВОВ, ошибочно полагают, что “ревущие 40-е” — это годы военного лихолетья, а вот “60-е штормовые” — это когда Пленум ЦК снял Хрущева с должности генсека. На самом деле речь в песне не о годах, а о географических широтах — весьма сложных районах Мирового океана, где формируется климат планеты. 60-й градус северной широты, куда наша экспедиция идет уже десятые сутки, спокойным также можно назвать только с большой натяжкой. Именно здесь зарождаются циклоны, по шторм-треку (особой траектории) они выносятся в северном и западном направлении, потом в Европе случаются небывалые снежные заносы и наводнения. Такие они — “60-е штормовые” Северного полушария.
На верхней палубе “Академика Иоффе” уже не позагораешь, как это делали в Балтийском и Северных морях. С каждым часом мы уходим все дальше к Гренландии — и от этого не спрятаться, не скрыться. Любоваться дикими красотами Атлантического океана (особенно поражают буревестники — они просто сидят, а то и спят на трехметровых волнах!) выходим в теплых куртках, шарфах и ботинках. Куда-то запропастилась бабочка, которая “зайцем” села к нам на корабль в Польше. Когда было тепло, она порхала по палубам, а сейчас ее совсем не видно…
Из трубы нашего “Иоффе” валит густой черный дым. В морях с оживленным судоходством мы шли на экологически чистой солярке, которую заправили в Германии. В Атлантике допускается жечь мазут. В общем, “наш паровоз вперед летит”, и с борта судна хорошо видны параллельные полосы на поверхности воды, так называемые “вихри Ленгмюра”. “Вихри” направлены под определенным углом к ветру и на поверхности океана оставляют ярко-желтый след, будто глиняные тропинки. Это цветущий планктон, который собрался в правильные полосы. В нашей группе есть биохимики, они слюнки глотают — им не терпится взять пробу воды с поверхности и на борту судна произвести ее гидрохимический анализ.
Но нельзя нарушать научный график, утвержденный в Москве! Есть дела поважнее — провести мониторинг состояния воды на нашем трансатлантическом разрезе: от Англии до Гренландии.
Передо мной тоже ставится конкретная научная цель: вместе с кандидатом физико-математических наук Виктором Морозовым и преподавателем кафедры океанологии МГУ Иваном Гангнусом подтащить к лебедке тяжелый и неподъемный океанологический зонд. Пыхтя от напряжения, наваливаемся плечом… Наконец, грозное оружие ученых — “карусель” — начинает ползти по палубе.
Она между тем ходит ходуном — во всяком случае, новичку трудно держаться на ногах при волнении океана в три балла. Не исключено, что после таких суровых морских испытаний у меня выработается особая, вразвалочку, морская походка.
— Хорошо, — говорю молодым ученым, — опустим мы на дно океана зонд, узнаем температуру воды. А дальше-то что? Какая связь этой воды с климатом на планете?
Оказывается, самая что ни на есть прямая. Правда, в ученых кругах до сих пор не существует полной ясности по поводу того, кто или что формирует климат. Одни полагают — Солнце. Другие (в их числе мои новые друзья — молодые океанологи) уверены, что океан, который занимает 70% поверхности Земли. “Солнце, — рассуждают они, — выделяет энергию постоянно. Это константа в течение миллионов лет. А климат тем не менее меняется. Значит, сказывается влияние океана”.
Соленость воды — тоже очень важный показатель. В мире даже принята международная шкала солености. Мировой океан в среднем составляет 34—35 промилле (3,5 грамма соли в литре воды), наше Черное море — 18, Балтийское — 14. Откуда в морях-океанах взялось такое количество соли — ученые об этом спорят до сих пор. Но они предупреждают, что морская соль — совсем не та, которая у нас в кухне.
Жаль, конечно. Одно наше судно для технических нужд опресняет в сутки до 25 тонн морской воды. Эту соль можно было бы поставлять в магазины на Красную Пресню (помните жуткий дефицит в Москве в начале нынешнего года?) и отказаться от услуг братской Украины — единственной соледобывающей страны в мире!
…Зонд уходит в морскую пучину, как батискаф. Его первая “остановка” на глубине 10 метров от дна океана, вторая — в 20 метрах, и т.д. до поверхности. Данные по всем характеристикам — давлению, прозрачности, солености, пр. — в режиме нон-стоп передаются на компьютеры, установленные в лаборатории. Полученная информация будет обрабатываться в Москве, а достоянием научной общественности она должна стать не позднее 2008 г. — таковы требования международной научной программы по изучению климата CLIVAR.
Погружение прошло нормально. Чтобы иметь полную картину о состоянии нашего разреза, предстоит еще не менее 50 таких погружений. Последние замеры мы проведем у заснеженных берегов Гренландии, где скорее всего уже плавают айсберги.
