Совершенно не сговариваясь, два художника в разных весовых и возрастных категориях — Питер Брук и Джозеф Надж — демонстрируют в Авионьоне два типа театра, за которыми, по их мнению, — будущее. С какого начать? Конечно, с грязного.
Все рекорды по грязи и свинству бьет спектакль с танцевальным названием “Пасо Добль”. А самый грязный артист — не кто иной, как художественный руководитель 60-го юбилейного фестиваля — Джозеф Надж. Его “Пасо Добль” не имеет никакого отношения к танцам, как и к самому театру. Он даже не спектакль — скорее, перфоманс, который, тем не менее, определяет ведущие тенденции современного театра. Какие? — спросите вы. Да захватнические, господа, захватнические. Театру своей территории явно мало, вот он и захватывает сопредельные. У Наджа это выглядит так.
Средневековый собор в центре Авиньона, обилеченные счастливчики сначала попадают на выставку глиняных скульптур известного скульптора Микеля Барчело. Такие абстракции из глины Хрущев давил бы бульдозером. Точнее, не сам лысый генсек, но его последователи. Хорошо, что сатрапы от идеологии в СССР не дожили до того дня, чтобы увидеть на сцене грязные мужские игры Наджа и Барчело. Это, конечно, шутка. А серьезно — под сводами католического храма из декораций — только огромное панно, покрытое белой глиной и укрепленное под небольшим наклоном на огромной глиняной основе, но уже терракотовой. Выходят два прилично одетых господина в черных, идеально сидящих костюмах и белых рубашках. Надж — сухопарый и высокий, его подельник — коренастый крепыш со светлыми волосами, стриженными под ежик. Скрываются за панно и оттуда кулаками лупцуют его же что есть силы под звуки воды, скрипа, стука. Зритель может видеть лишь вспученную глину да фрагменты мужских кулаков.
Дальше, вооружившись орудиями труда, они рубят терракотовую глину и швыряют ее на белое. Черные костюмы уже грязные, а ребята несут заготовленные заранее глиняные сосуды, напяливают на головы и с их помощью делают из еще незастывшей глины прижизненные маски. Маски снова летят на панно.
Надж вкалывает на сцене, не халтуря, обливается потом, когда рубит глину, кряхтит, поднимая тяжести. И добровольно отдается на растерзание другу Барчело, который в конце обмазывает Наджа глиной и из брандспойта покрывает белой краской. В общем, перед нами керамическое воплощение темы “художник и его детище, рабом и жертвой которого он сам же и становится”. А еще — “из какой грязи рождаются шедевры?”. Родился ли шедевр — сказать трудно, но наблюдать — прикольно.
Глиняные издевательства продолжаются час, и на костюмах мужчин не остается живого места. Волосы и лица — рыжие от глины. Если с темой и импровизацией все понятно, то вот как обстоят дела с костюмчиком? Каждый раз новый?
— Нисколько, — говорит мне помощница Наджа, — костюмы стирают. А вот, кстати, девушка, которая это делает.
Девушка подтверждает, что костюмчик всего один и она его стирает сначала руками, а потом в машине.
— Неужели глина отстирывается?
— Ну да, хотя руками очень тяжело. Часа четыре уходит на всю работу, — вздыхает она, хотя явно довольна своей причастностью к этим художественным безобразиям...
Зато патриарха европейского театра Питера Брука ни в какой грязи — конкретной и образной — обвинить нельзя. 81-летний Брук представил образец чистоты стиля и минимализма под названием “Сизве Бонзе мертв” о проблемах апартеида на юге Африки 25-летней давности. Несмотря на страшное название в сочетании с ужасающей историей апартеида, никаких смертей и умертвлений на сцене не происходит. Напротив, к публике выходит знаменитый хип-хопер Питчо, и его ослепительная белозубая улыбка на черном лице обещает земные радости.
Благодаря хип-хоповской закваске и выучке, Питчо — выходец из Конго, живущий в Бельгии, — движется как ртуть, пластичен, прекрасно артикулирует и изображает то автобус, то фотокамеру, а также полицейских, респектабельных господ и еще массу персонажей. Чуть позднее к нему присоединяется второй чернокожий артист, наивный и простодушный — эдакий вариант Фореста Гампа. Быстрые диалоги, остроумный, несложный текст, никаких декораций и музыкальных подзвучек. Лишь три легких звуковых эскиза на полтора часа действия воспринимаются как отметки поворотов на дороге. Поворот от комедии к трагедии, заключенный в том, что человек ради получения документов вынужден отказываться от своего имени.
Брук взялся за эту вещь, потому что уверен, что сегодня человек не может просто так жить на земле там, где он хочет, ему необходимы документы, бумажки. А получение их приводят к трагедии целых народов. Вот такая маленькая незамысловатая история, которую Брук выводит на философский масштаб, при этом возвращая театр к его древней природе — детской наивной игре. Где артисты с открытостью детской души не представляют предлагаемые обстоятельства, а живут и растворяются в них. Этот, безусловно, аскетизм высшего пилотажа в других руках выглядел бы не более чем банальной социалкой. Вопрос только в том, способен ли усталый, перегруженный информацией и циничный зритель принять правила этой игры на театре.
А вокруг великих имен и их произведений в Авиньоне, несмотря на ужасающую жару, продолжает кипеть бурная театральная уличная жизнь — грубая, простая. О том, как существуют и зарабатывают репутацию и деньги уличные комедианты, — в ближайшем репортаже из Авиньона.
