Он взял понемногу от каждого из знаменитых телевизионных персонажей. Он един во всех лицах и поработал на всех значимых каналах. Последние 10 лет он пытается делать свое телевидение, играть музыку, писать книги и философствовать. Не все получается, но Дмитрий Дибров упорно движется вперед!
— Я должна сказать, ты очень хорошо выглядишь!
— В ходу только растительные ингредиенты.
— И брючки-то, поди ж, какого хорошего качества!
— Я все покупаю только в одном месте. Стараюсь вырваться из этого проклятого круга — бесполезно. Уже думаю: ну где-то должен появиться иной модельер, где-то должны быть какие-нибудь новые интересные люди? Но нет, все армянское на мне…
— Тяга к армянскому у тебя после Ростова-на-Дону, ведь ты оттуда родом?
— Да, прямо из центра города.
— Как родственники поживают?
— Они все умерли, только мама и тетя остались.
— Бываешь там?
— Конечно.
— Что говорит мама?
— Ну смотря в какой период моей телевизионной биографии. Иногда она говорит: “Митенька, прекрати смотреть в потолок. Ну почему, ну никто этого не делает, только ты вертишься на своем этом стуле и все время смотришь в потолок”. В следующий раз, значит, она говорит: “Ты не мог бы перестать так причесываться? Смотри, вот у всех людей нормальные прически, только у тебя странная”.
— Интересная у тебя мама! А по содержанию программ она тебя что спрашивает?
— “А вот эти люди, что к тебе приходят, это что, действительно хорошие музыканты?” Я говорю: “Да, мама, хорошие”. Она: “Ну а почему же они неизвестные?” Я говорю: “Мам, ну так вот в этом и фокус моей миссии на телевидении. Они до меня неизвестны, а после их уже больше знают, вот ты, например, их узнаешь”. — “А почему тебе не дают говорить с такими, по-настоящему интересными музыкантами, как Николай Басков, например, или вот сейчас интересные — “Фабрика звезд” — с такими тебе не дают говорить?” Я, конечно, с тихой грустью отвечаю: “Нет, мама, знаешь, как-то меня держат в стороне от них”.
— Ты подарки-то возишь мамке? Гостинчики какие-нибудь?
— Ну да, в основном-то это, конечно, конфеты и конвертики, к которым мы в Москве привыкли.
— На жизнь… Что, если бы не дети, наши мамы делали, а, Дим?
— Да, я считаю, что дети — это инвестиция. Но они должны возвращаться не только конвертиками. Если человек посвящает всю жизнь ребенку, он вправе надеяться, что его надежды на большее будут оправданы. Не знаю, в какой мере я для мамы оправдание — ведь я смотрю в потолок, не говорю с Басковым…
— И еще вертишься на стульчике… А помнишь, у тебя был рок-период: пластинки с Чижом, ты везде фотографировался с гитарой электронной. Где же пластинки, записи, диски?
— Музыкальная жизнь оказалась вещью деспотичной. Я ее попробовал 4 года назад — связался с профессиональным продюсером, он для меня сделал гастрольный график. Но когда я походил и поездил на концерты, то понял, что жизнь отечественного музыканта проходит в оскорбительных для него эстетических условиях. Я понимаю моего друга Чижа, у которого в лирике в основном “снова поезд”. Сегодня на север, завтра на юг. Это действительно соковыжималка. Есть только один так называемый “музыкантский” день — вторник. А пятницу-субботу желательно отработать т.н. куст. Это когда ты не можешь приехать только в Вологду — тебе тогда надо и в Кострому по дороге залететь, и в Череповец же. Если б ты видела, что такое отечественная гримерка — в типичном концертном зале…
— Ну я видела — в “Останкино”.
— Это “Останкино”. А вот поехала б ты в Нижний Новгород и там посмотрела обстановку, в которой музыканты сидят перед выходом на концерт. А ведь надо выдавать энергетику. Кроме того, мне бы очень хотелось, чтобы девушки снимали лифчики на концерте, а не после.
— Обычно они это делают и до и после?!
— У меня нет.
— Значит, нет энергетики?
— Наверное. Вот именно в этом все дело. Я понял, что лучше мне не продолжать. Однако дома у меня по-прежнему есть студия, я сижу поделываю свои штукенции…
— И девчонок можно спокойно пригласить… С лифчиками или без?
— Ну сначала, конечно… об этом не думаешь, а к концу дня это иногда приходит в голову… Это великое благо для меня, что “это” все еще приходит мне в голову…
— Что это мы все о лифчиках-то, Дим?
— Тот день и час, когда мужчина прекращает думать об этом предмете туалета…
— …Это все. Сливай воду.
— Точно — сливай воду, больше вряд ли что получится. Знаешь, что такое валентность? Это способность химических реактивов вступать в соединение друг с другом или не вступать!
— Правильная валентность позволяет оставаться мужчине мужчиной!
— Творцу творцом.
— Ага! Тогда скажи, творец, где обещанные романы Диброва?
— Не романы, мной обещана книжка про телевидение.
— И где она?
— Тюкаю сижу. Я в какой-то момент полагал, что она уже написана. Потом смотрю: да куда написана? Я эти главы в основном в Интернете выкладываю или раздаю друзьям.
— Может, организовать, как раньше было модно, авторские чтения?
— Да, как у Саши Черного: “Читаю, читаю, читаю, а бес меня в руку толкает. Ну ткни ему лампой в ухо, ну ткни кочергой ему в брюхо”. Мне бы не хотелось так.
— В общем, в этой жизни ты, Дмитрий Дибров, ни от чего неотказываешься?
— Как это не отказываюсь? Я, например, отказался, когда уходил с Первого канала, я обошел абсолютно все дециметровые каналы, все абсолютно. Да, я хотел начать сначала. Мне казалось, что на дециметровых каналах можно сделать телевизионную революцию. Выяснилось, что абсолютно все дециметровые каналы, как один, копируют больших дядей. Сериалы-мариалы и дурацкие викторины — ты понимаешь? И мне нигде не удалось принять предложения.
— А может быть, ты просто просил больших гонораров?
— Ты с ума сошла! Какие гонорары… Все знают, сколько я стою.
— А сколько ты стоишь?
— Ровно столько, чтобы не вести реалити-шоу типа “12 поросят”. Также я не хочу делать дурацкую викторину, где людей окунали бы башкой в воду, а они при этом должны были бы считать в уме — складывать и умножать… Я тебе сейчас все расскажу, чем я сейчас занимаюсь, а то ты спрашиваешь меня про лифчики…
— Занимаешься ты тем, что “эфиришь” по ночам. И вообще — дом не построил, дерево не посадил…
— У меня нет дачи.
— Сына-то хоть родил?
— Как это я не родил сына, голубка…
— А я думала, у тебя только девочка от первой жены.
— Нет, вот как раз от первой-то жены сын.
— Твой сынок на тебя похож? Такой же красавчик?
— Об этом судить нашим телезрителям. Он заканчивает ГИТР - Государственный институт телевидения и радио.
— Когда будет в эфире? Пристроишь?
— Я не умею этого делать. Сегодня немодно…
— Ты же воспитан советской системой — по блату, по звонку.
— Нет-нет, сегодня никто на телевидении не скажет: только возьми моего мальчика — знаешь, как раньше, — потому что через два дня мне же позвонят: Димок, ну он же не тянет у тебя. Сегодня только деньги говорят. Тем не менее он сейчас работает режиссером, если меня правильно информируют, на выпуске новостей REN-TV и, кажется, держится. Ему 22, а дочке 17 лет. Вот это должна быть звезда. Это, мальчики всего мира, берегитесь!
— Что, фотомодель?
— Совершенно, фотомодель. У нее есть абсолютно все внешние достоинства и, что радует, внутренние тоже.
— Ты хоть занимаешься воспитанием дочки?
— Ее обучает мой великий друг — знаменитый французский педагог месье Клод-Марк Камински. Владелец старейшей, авангарднейшей частной школы Франции. Откуда вышли всякие художники, модельеры, дизайнеры и политики.
— Это что, современный Смольный?
— Там учат математике, играя на лужайке на гитаре. Там ипподромы, аэродромы, бассейны — это все ерунда. Самое главное — там парты стоят не в затылок друг к другу. Клод так построил педагогику, что парты стоят по периметру. Чтобы дети видели этого 25-летнего авангардиста педагога и одновременно чтобы они видели друг друга, могли дискутировать. Это фантастическая школа!
— Это просвет!
— Это просвет. Просто, понимаешь, Франция — это Франция. Я люблю эту страну. Всю жизнь Америку любил, а последние 10 лет — Францию! И самое главное во Франции — это даже не вино. Самое главное во Франции — это интеллект.
— Как ты проник-то в их мыслительный процесс? Ты же французского не знаешь!
— Как это я не знаю? Я отмантулил в Париже в позапрошлом году целый сезон изучения французского языка в университете для иностранцев.
— В “Единую Россию” уже вступил?
— Нет.
— А почему? Ты же на государственном канале работаешь!
— Ну дело в том, что я по убеждению анархист, и мне не кажется, что какая-либо партия — включая анархическую, кстати, — может принести сколько-нибудь пользы кому-либо. Моя работа никаким образом не связана ни с властными структурами, ни с лозунгами, ни с заклинаниями, ни с коллективными камланиями — что характерно для партии власти.
— Ты хоть счастлив от того, что ты делаешь, скажи мне?
— Ты каждый раз при встрече меня про это спрашиваешь. Что заставляет тебя думать, что нет?
