При слове “прокуратура” начинают дрожать не только преступники, но и, на всякий случай, вполне законопослушные граждане. Потому что это слово и слово “наказание” в массовом сознании давно стали синонимами. Разрушить замшелый стереотип попытался “МК”, взяв интервью у нового прокурора Москвы Юрия Семина.
— Юрий Юрьевич, не считаете ли вы, что ваше назначение — своего рода реабилитация и оценка ваших заслуг перед прокуратурой?
— Я же не репрессировался, поэтому о какой реабилитации идет речь? А заслуги и так оценены достаточно — у меня знак “Почетный работник прокуратуры”, который я получил в 97-м году. В 2000-м я был награжден Генпрокурором Устиновым почетным оружием. В период службы в Минюсте был награжден высшей ведомственной наградой — медалью Федора Кони. Есть медаль от адвокатской палаты, профсоюзная медаль. А то, что назначили на должность, какая это заслуга? Просто так сложились обстоятельства.
— В какой форме вам было предложено возглавить прокуратуру?
— В самой обычной, как и другие предложения — стать прокурором района, начальником управления, заместителем прокурора. Естественно, Генпрокурор предложил. Наверное, у нового Генпрокурора были свои, другие виды. Вот он их и реализовал. Просто предложил: “Будешь?” Я ответил: “Буду”.
— Сразу согласились? Не колеблясь? Или вас пришлось уговаривать?
— Уговаривать не пришлось. Отвергать предложение не стал. Наверное, потому, что для меня это возможность профессиональной самореализации. Причем, наверное, последняя возможность. Потому что года через два уже вряд ли бы предложили… И говорить, что это было неожиданно, не буду. Я все-таки 25 лет в прокуратуре Москвы проработал. Технологию — с чего начать, как работать — все знаю, людей знаю. Не берусь утверждать, что смогу идеально все сделать, за это, наверное, никто никогда не может поручиться.
— С семьей советовались?
— Нет. Они вообще не от меня узнали. Я когда принял предложение, решил молчать, пока не утвердят. Но информация появилась в СМИ — кто-то решил ее обнародовать. Тогда смысла не стало отпираться. Говорил: да, есть такое предложение. Состоится — спасибо, не состоится — может, не очень-то и расстроюсь — есть ведь и свои плюсы и минусы в этом…
— Ваша работа соответствует детским, юношеским представлениям о будущем?
— Конечно, не соответствует. Было бы странно, наверное, родиться с мыслью стать прокурором. Космонавтом я, правда, тоже стать не мечтал — когда я родился, такой идеи еще не было. В детстве, как все, хотел быть моряком, путешественником… А вот уже осознанно… Сначала хотел быть врачом, позже — скорее даже не врачом, а биохимиком. Я даже пытался учиться во втором мединституте по этой специальности. А вот идея заняться именно этой профессией появилась у меня после 68-го года. Когда в 18 лет я оказался на службе во внутренних войсках МВД, был в колонии контролером. Там уже интерес к профессии возник. И после службы я пошел учиться на вечерний факультет Всесоюзного заочного юридического института (сейчас Московская государственная юридическая академия). Мог, конечно, и на дневной пойти, но мне уже было 20 лет, и надо было быть более самостоятельным.
— А к медицине остыли?
— Просто не стал стремиться работать по специальности. А когда поступил на юрфак, сразу же стал работать секретарем в военном суде — должность шла в зачет выслуги, которой у меня, собственно, 38 лет будет в декабре.
Я хорошее образование получил — с отличием закончил ВЗЮИ, нас было всего 7 человек отличников. Меня на курсе звали в аспирантуру пойти поучиться, но как-то хотелось на практике…
— Свое первое дело помните?
— Помню. Тогда в подследственность прокуратуры входили дела о преступлениях несовершеннолетних. Мое первое дело было именно таким. Пятеро подростков избили двоих ровесников. Я его расследовал быстро, оно простое было.
— А необычные дела приходилось расследовать?
— Да. Правда, не совсем я расследовал, а следственный отдел Перовского района, где я был прокурором. Дело о полтергейсте.
— Вот как? Расскажите в двух словах.
— Дело было возбуждено по жалобе жильцов одной квартиры. Там происходили странные вещи, и связаны они были с повреждениями имущества. То что-то загоралось, то вода откуда-то лилась. Мы его достаточно долго расследовали. Причем, когда обращались в вышестоящую прокуратуру за продлением, нам говорили: “Вы что, с ума посходили?” Потом читали дело: да, шуба сгорела, да, имущество пострадало. Соглашались — надо расследовать.
— И чем закончилось?
— Прекратили мы его. Потому что не было конкретных лиц, виновных в преступлении. Мы пригласили специалистов-уфологов, и выяснилось, что действительно все это происходит, но прокуратуре там нечего делать. Не было там состава преступления.
— Случалось ли вам терпеть поражения, когда ваше дело разваливалось в суде?
— По тем делам, которые я лично расследовал, как-то не вышло поражение потерпеть. Когда я уже работал руководителем, приходилось и публичные дела расследовать. Следователи, которыми я руководил, прокуроры, которые поддерживали обвинение, конечно, иногда терпели поражения. Но смотря что поражением называть. Это не были дела, которые совсем разваливались. Какие-то эпизоды исключались из обвинения, были переквалификации. Наверное, были и оправдательные приговоры, ну, может, один-два-три, было их совсем немного.
— Почему именно в Москве прокуратура так часто терпит поражение в судах присяжных?
— Что именно в Москве — это неверно. Просто Москва — такое место. Здесь очень известные дела, суды присяжных чаще. И что часто — тоже, наверное, неправильно. В свое время, когда только затевалась сама судебная реформа, считалось, что наше правосудие не так эффективно и не так хорошо в сравнении с их правосудием потому, что у нас оправдательных приговоров всего 0,8% а у них — целых 30%. У них, говорили, нормально, а у нас — очень плохо. А потом, когда мы стали подниматься к 5%, вдруг возник вопрос к прокуратуре: а почему так часто терпите поражение? Как видите, в сравнении — это не так уж часто. Суд присяжных — это суд, который совершается в иных условиях — состязательного правосудия. А эти условия неизбежно приводят к тому, что будет больше оправдательных приговоров.
— Вы сами являетесь сторонником или противником такой формы судопроизводства?
— Правосудие есть правосудие. Суд перестал быть органом, который продолжал осуществлять доказывание, а стал арбитром. Суд не связан задачей доказывания вины, а тем более суд присяжных. Это не профессиональный суд. Но в то же время я уверен, что в некоторых делах с точки зрения обвинения суд присяжных предпочтительнее профессионального. Потому что более независим от каких-то вещей субъективных и в то же время более зависим от мастеров, которые в нем участвуют. Мастерство в суде присяжных иногда выше истины.
— Согласны ли вы, что в соревновании “адвокат—прокурор” последний, как правило, подготовлен гораздо хуже?
— Не согласен. Уровень прокуроров и адвокатов примерно один. Они возникли и жили в одной системе, вместе воспитывались, учились. Но в каком-то деле может показаться, что адвокат подготовлен лучше прокурора на данный момент. И среди адвокатов полно бывших прокуроров, и наоборот.
— Планируется ли специально “натаскивать” гособвинителей на выступление перед присяжными? Не стоит ли готовить сотрудников для таких процессов отдельно?
— Абсолютно правильно. Кстати, это уже и делается, подготовка идет. Но мало в целом абстрактно учить их этому. Очень важно, чтобы гособвинители готовились к конкретному делу еще на стадии следствия. Это поможет выступать перед присяжными более профессионально.
— Наверняка вам приходилось сталкиваться с “телефонным правом”, попытками подкупа?
— С “телефонным правом” приходилось. Причем в постсоветское время значительно больше, чем в советское. И с попытками подкупа. Прямых — чтобы кто-то пришел и сказал, — честно говоря, не было. Были разговоры, которые со мною об этом вели, я старался их пресечь, закончить. Озвучить? Вы знаете, если бы я это все коллекционировал… Ну, были какие-то звонки, какие-то разговоры, но это уже все история…
— Кстати, об истории. В чем основные, на ваш взгляд, отличия сегодняшних органов прокуратуры и тех, где вы начинали?
— Отличия? Во-первых, та прокуратура была моложе, там студентов брали, сейчас студентов не берут.
— А это плюс или минус?
— Я вам сейчас расскажу. С одной стороны, приходило определенное количество людей очень молодого возраста. С другой стороны, руководителями были люди очень пожившие, работали в прокуратуре по 20—30 лет. Молодым было у кого учиться. И прежде всего морально. Именно моральный климат был более сформировавшийся — было кому задать тон.
Это первое. Второе — люди были более преданны прокуратуре, что ли. Зарплата была очень маленькой, даже за классные чины не платили, люди получали один оклад. И все. Никаких доплат ни за сложность, ни за выслугу лет, ни за что. Многие, проработав два-три года, уходили. В адвокаты, юрисконсульты — везде можно было заработать. Но оставались те, кто прирастал к прокуратуре, они были очень преданными, и таких людей до сих пор много.
Вот, наверное, в чем главные, ключевые отличия. Те, кто задерживался в прокуратуре, вырастали в профессионалов, а с точки зрения своих моральных качеств — в людей очень стойких.
— Как можно реально, на ваш взгляд, бороться с коррупцией в силовых структурах? Только ли повышением зарплат?
— Абсолютно нет. Сейчас зарплата в прокуратуре очень высокая. Наверное, самая высокая в сравнении с другими силовыми структурами, госслужбами. Но это не значит, что, повысив зарплату, можно механически решить проблему. Должна быть совокупность мер, и если делать все очень последовательно, это работа на очень большой период.
— Ну а что конкретно нужно менять?
— А все нужно менять. Во-первых, нужно, чтобы человек свое дело любил и уважал. И себя в этом деле уважал. Прежде всего, конечно, вопросы искоренения коррупции лежат в нравственной области. Это нравственная беда всего общества, и госслужащих в том числе.
— Что вы можете сказать о “неофициальных расценках”, согласно которым должность, например, начальника ОВД стоит 50 тысяч “зеленых”, а прокурора района — от 70 до 100 тысяч?
— Я вам так скажу: я сейчас представил для назначения человек, наверное, 15, но уверяю, что 1,5 миллиона мне никто не заплатил за это. Я не получал.
— По-вашему, это просто слухи?
— Я не брал денег, говорю откровенно. Сами считайте, слухи это или не слухи. Мне можно верить, можно не верить, я вам рассказываю то, что было у меня. Мне пришлось и в Министерстве юстиции работать — там тоже говорят, что за должность нужно 200 тысяч долларов заплатить. Но я готов в любом суде выступить. Я и выступал в свое время в Бабушкинском, в качестве свидетеля, сказал, что это мифы.
Просто всегда найдутся недовольные чьим-то назначением. Кому-то кажется, что его, такого умного и честного, обошли незаслуженно.
— Как вы оцениваете взаимоотношения между прокуратурой и московскими властями? Не кажется ли вам, что зачастую прокуратура слепо занимает ту же позицию, что и мэрия?
— Не соглашусь, что слепо. Я думаю, просто не нужно по каждому поводу пикироваться только затем, чтобы показаться самостоятельным и независимым… Надо из закона исходить.
— Как прокуратура расценивает с правовой точки зрения события в Южном Бутове?
— Они неоднозначны, и там еще не все закончилось. Если в целом — изъятие земель для госнужд законно. Иначе город не будет развиваться. Тем более эти решения даже не это правительство принимало, это было еще очень давно. Все эти земли включены в городскую черту для развития города — и Бутово, и Жулебино, и Долгопрудный, и Куркино, и Митино, — это все для города, понимаете?
С правовой точки зрения действовать нужно более обоснованно и правильно. Наверное, такие конфликты будут и в дальнейшем, и они не вчера возникли. Сказать, что правительство Москвы только не право, я не могу.
— Информация о задержаниях за различные правонарушения сотрудников милиции появляется в московских СМИ почти ежедневно. Планирует ли прокуратура озаботиться кадровой политикой ГУВД?
— Что касается кадровой политики ГУВД, контроль за подбором сотрудников осуществлять мы не будем — у нас и права такого нет. Да и смысл? Там же есть руководитель ГУВД, он тоже профессионал и не заинтересован, чтобы там мордобой был, чтобы бандиты работали. Но то, что неотвратимость наказания мы будем обеспечивать, — это точно. На все жалобы граждан будем реагировать в соответствии с требованиями закона.
— Нормальна ли ситуация, когда сразу после института молодого следователя бросают на раскрытие очень сложных преступлений?
— Специально у опытных людей отнимать дело и отдавать молодым, чтоб завалить, — никто не ставит такой цели. Я бы сказал, что все делается по мере возможности. Если есть возможность более сложное дело поручать специалисту, никто не будет вредить себе и людям. Но если нет другой возможности, конечно, будут молодые заниматься.
— А как сейчас выглядит портрет среднего работника прокуратуры столицы?
— Могу сказать, что в прокуратуре сейчас, на мой взгляд, люди стали более опытными. В наше время, я вам рассказывал, студенты работали. Поэтому 80% следователей имели стаж работы до года, половина не имела высшего образования. Сейчас ситуация изменилась. Все с высшим образованием. Но стало меньше наставников, людей, которые прошли очень большую школу. Опытных кадров действительно не хватает. Но, я думаю, нам удастся изменить ситуацию.
— Как вы относитесь к идее забрать у прокуратуры следствие и оставить ей только надзорные функции?
— Надзорная функция — основная, и ее никто не может больше исполнять, а что касается следствия, то не мешало бы уменьшить компетенцию прокуратуры. Но так принципиально вопрос никогда не стоял — совсем следствие у прокуратуры забрать. Прокуратуре нужно оставить дела должностные, коррупцию и очень сложные.
— В Москве за последнее время произошло множество техногенных катастроф. Однако обвиняемым по этим делам грозят более чем скромные наказания. Нет ли смысла ужесточить Уголовный кодекс?
— Все эти лица в основном привлечены за халатность, и их вина все-таки неумышленная, по неосторожности, связанная с нарушением каких-то правил. Ужесточать кодекс? Куда? Ведь в сравнении с кодексом 61-го года он и так ужесточился до неузнаваемости. Раньше самым суровым наказанием, не считая смертной казни, было 15 лет лишения свободы. Сейчас — пожизненное заключение, 25 лет. За халатность предусмотрены серьезные меры наказания, я не вижу оснований еще ужесточать. Более обоснован вопрос о неотвратимости наказания, о материальных компенсациях, возмещении морального ущерба.
— Вы производите впечатление очень мягкого человека. Какой вы на самом деле?
— Наверное, такой и есть. Я стал намного взрослей. 20 лет назад я был совсем другим. Раньше мог погорячиться, накричать, сейчас — нет.
— Почему? Терпимее стали к людям?
— Как начальник, я, хотя и никогда не повышаю голос — во всяком случае, последние 10 лет, — очень требовательный и жесткий. Но считаю, что гораздо эффективнее на самом деле разговаривать не очень громко. Я заметил: когда громко говоришь, бывает, тебя и не слышат. А когда тихо — люди замолкают, прислушиваются.
СПРАВКА "МК"
СЕМИН Юрий Юрьевич родился в Москве в 1950 году.
В 1977 году с отличием окончил Всесоюзный заочный юридический институт.
С 1976 года работал в органах Московской прокуратуры. Работал прокурором отдела по надзору за следствием и дознанием в органах внутренних дел Следственного управления столичной прокуратуры, прокурором Перовского района Москвы.
C 1995 по 2001 год занимал должность зампрокурора Москвы. После отставки из Мосгорпрокуратуры пять лет работал в Минюсте в качестве замначальника управления по Москве.
Почему в 2001 году Юрий Семин ушел из прокуратуры.
При расследовании теракта в переходе на Пушкинской площади зампрокурора Москвы Семин санкционировал 26 обысков, в том числе в квартире полпреда Чечни Магомадова. По некоторым данным, после этого Магомадов отправился к первому заместителю Генпрокурора Устинова Бирюкову. В результате следователю, который вел дело, объявили строгий выговор и приказали немедленно вернуть полпреду все изъятые при обыске вещи. Через месяц, после неоднократных “наездов”, Семин ушел в отставку.
