Родители растят сына восемнадцать лет и, как положено, заботятся о потомстве: кормят, наставляют, переживают с ним его невзгоды, лечат от болезней... Потом наступает день, и сын уходит в армию. И родители тут же теряют все свои права. Сын — наследник и опора, часть их самих, а они ничего не могут для него сделать. Ни защитить от несправедливости, ни уберечь от беспредела, даже к врачу отвести и то не могут. Противоестественно, дико, невыносимо для родителей, но закон не оставляет им права спасать своего ребенка.
Ночью звонок в дверь — короткий и страшный. Вы открываете. На пороге сын — солдат срочной службы, которому сейчас положено находиться в рядах Российской армии. Простуженный напрочь, температура сорок. Черные синяки вокруг глаз — то ли фингалы, то ли сотрясение мозга. Стоять не может, сползает по стене на корточки.
Что делать родителям в такой ситуации?
Или другой вариант: сын-солдат присылает письмо: “Все, больше не могу. Если не заберете, вам меня привезут”. Что значит — привезут? А то и значит, что своими ногами он домой уже не вернется.
Что делать? Не ехать? “Денег нет на билет, терпи, сынок, будь мужчиной”? Ну да, Андрею Сычеву мать так и сказала, когда он просил забрать его из части на новогодние праздники…
А бывает, сын ничего не просит. Родители сами едут проведать, и к ним на КПП выходит некто, кого они не узнают. Распухшая, как у слона, переносица, сломан нос, взгляд затравленный, хромает, кашляет, как чахоточный, садится бочком, опираясь на табуретку. Поедемте, говорит, скорее на рынок, покупать “дедам” колбасу, курицу, кофе, пиво, сигареты, конфеты, телефоны, ремни, пряжки, зубную пасту, все-все. А то меня тут убьют.
Что должны делать мать с отцом?
* * *
Трофимов Дмитрий Вячеславович из деревни Поручиково, Заинский район, Татарстан, прибыл на военную службу 16 декабря 2004 г. в Сызранский военный авиационный институт, автовзвод управления. 29 декабря к нему приехали мать с отцом. Он похудел, хромал и вид имел загнанный. Родители провели с ним день, переночевали в местной гостинице. На следующее утро сына отпустили их проводить. В казарме минувшей ночью его снова били. Дикая головная боль, нижнее белье в моче, видно, валялся без сознания, но где, как — ничего не помнит.
Отец открыл дверь машины, велел садиться. Включил зажигание и повез ребенка домой. А вы бы что сделали на его месте?
Как только закончились “новогодние” выходные, отец отнес в военкомат заявление сына о том, что он покинул часть по настоянию родителей, и объяснение причин на пятнадцати листах. Вот выдержки (орфография сохранена):
“2З.12.2004 примерно в 14 часов нас (трех новобранцев) определили в авто взвод управления… 24.12.2004 г. рядовой Иван Бережной научил меня как нужно ставить “лося” — это когда ладони накладываются одна на другую, скрещивая их примерно под углом 120 градусов, и прикладываются ко лбу, и старослужащий бьет кулаком по внутренней стороне ладони, размахиваясь с плеча так, что от удара относило назад на метр, а иногда и на 1,5—2 метра, после чего голова очень сильно болела. При этом, как объяснил мне рядовой Александр Золотарев, нужно было говорить такие выражения: до получения “лося” — “ставь лося за тупость”, а после получения фразу: “не желаете ли еще”…
Я должен был беспрекословно выполнять следующие действия без напоминания: складывать форму военнослужащих, заправлять и расправлять для всех кровати, подавать старослужащим горячий кофе или чай с сахаром без единой чаинки в постель так, чтоб этого не заметили. При себе всегда иметь сигареты “Next” и зажигалку, чтоб по первому зову я бежал и давал прикурить. При невыполнении в течение одной минуты хотя бы одного поручения можно было получить от одного до десяти “лосей” за один раз…
По казарме мне запрещалось ходить пешком, а все передвижения осуществлялись бегом. Четырем старослужащим, которые прослужили полтора года, каждый день надо было ложить под одеяло по сигарете, троим “Winston” и одному “Camel”, подписывая каждую сигарету числом, сколько дней старослужащим осталось до приказа, и еще заворачивать в бумажку со следующим текстом: “Дорогому дедушке (имя дедушки) до приказа осталось (количество дней)”. Все это нужно было делать, чтобы старослужащие меня не заметили, а иначе поставят несколько “лосей”. Сигареты, чай, кофе, зубную пасту и крем для бритья старослужащих я должен был покупать за деньги из своего кармана, и если даже нет денег, то найди, где хочешь, и принеси...
С 24.12.2005 по З0.12.2005 я получил более 70 “лосей” в разное время от разных сослуживцев и при разных обстоятельствах, от чего голова сильно болела и болит до сих пор…”
* * *
По просьбе “МК” военный прокурор Московского гарнизона Владимир Николаевич Мулов разъяснил, как следует действовать родителям военнослужащего, оставившего часть по причине неуставных отношений.
В первую очередь надо помнить, что, если военнослужащий по призыву самовольно оставляет часть, он считается потерявшимся в течение двух суток. На третьи сутки наступает уголовная ответственность, и тогда дезертир идет под суд. Поэтому любящие родители должны как можно скорее явиться в военную прокуратуру и заявить, что их сын убыл из части — этим они обезопасят себя и ребенка. Прячась, люди только загоняют себя в угол.
Если до военной прокуратуры не добраться, надо заявить в военкомат. Военком сам не может задержать самовольно оставившего часть военнослужащего, он должен сообщить в прокуратуру. Также не могут этого сделать и представители части. Если они приезжают домой и требуют сына — не отдавать. Отдать только представителям военной прокуратуры.
Если военнослужащие “сдаются” или задерживаются на территории Московского гарнизона, их направляют на сборный пункт. В гарнизоне десять сборных пунктов — есть свой у десантников, моряков, ракетчиков, а также у МЧС, ФПС и ВВ МВД.
Сборный пункт сухопутчиков в районе метро “Полежаевская” находится в ведении военной комендатуры Московского гарнизона. Сейчас там содержатся 43 солдата — дезертиры и свидетели, проходящие по делам о неуставных отношениях. 9 из 43 находятся в психиатрических больницах Минобороны. Еще 8 — в госпиталях. Остальные проходят врачебные комиссии и ездят в прокуратуру на допросы.
Поскольку на сборном пункте сплошные страдальцы, дедовщины там нет. С родителями можно встречаться по выходным, по вечерам — созваниваться по телефону. Обстановка настолько спокойная, что многие хотят остаться и продолжать здесь службу. Но если ВВК не признает солдата негодным и не комиссует, через два-три месяца его отправляют со сборного пункта в часть, но ни в коем случае не в ту, из какой он бежал, а непременно в другую.
К сожалению, такие сборные пункты есть только в Московском гарнизоне. Дезертиры, задержанные в других округах, направляются в свою часть, либо — в лучшем случае — в сборный пункт армии, оборудованный на отдельном этаже обычной казармы.
Мне удалось поговорить с одним из военнослужащих, который сейчас находится на сборном пункте Московской комендатуры. Он и два других москвича после учебки были направлены в полк во Владикавказе, где к ним немедленно были применены неуставные отношения. Москвичи терпели недолго, потом покинули расположение и пошли жаловаться в военную прокуратуру, откуда их тут же вернули обратно в часть.
Тогда они поступили иначе: опять ушли и прятались у какой-то сердобольной женщины, пока родители не прислали им паспорта и гражданскую одежду. Потом купили билеты на поезд, приехали в Москву и уже здесь пошли в военную прокуратуру, откуда их и направили на сборный пункт. Двое сейчас в госпиталях, проблемы со здоровьем, а один вполне здоров и спокоен, поскольку ему твердо обещали, что во Владикавказ больше не отправят.
* * *
Трофимовы не знали, как по закону должны действовать родители сына, который систематически подвергается в армии избиениям и унижениям. Поэтому они действовали, повинуясь родительским чувствам. Сразу после праздников отправились с сыном в больницу. Медицинское обследование зафиксировало черепно-мозговую травму, сотрясение мозга, перелом 12-го ребра, травму шейного позвонка, опущение почки.
Отец Вячеслав Борисович возмущен был до глубины души. Зачем он сына растил? Чтоб какие-то подонки унижали его и калечили? Нет, он не против службы в армии. Но прислуживать “дорогим “дедушкам” — не есть обучение военному делу. Это, извините, не армия. И не служба.
С позиции отца Вячеслав Борисович был совершенно прав. Но не с позиции закона. Поэтому блюстители правопорядка тут же стали его атаковать. Военком, участковый милиционер, следователь угрозыска, офицеры из части, где служил Дмитрий, приезжали, пугали, угрожали, устраивали засады, гонялись за ним с пистолетом по городу, рвались в дом и требовали от родителей выдать сына, не предъявляя при этом ни ордеров, ни постановлений.
В конце концов Трофимовы обратились в прокуратуру — уже не в военную, а в территориальную: просили защитить от неправомерных действий. Почему их преследуют, как опасных преступников? Сын дал объяснение причин, по которым родители забрали его из армии. Сдано в военкомат в первых числах января 2005 года. Он получил травмы, с которыми продолжать службу не может, — есть медицинское заключение, оно тоже передано в военкомат. Ребенка им покалечили. Чего еще от них надо военным? Мало покалечили? Хотят добить сына, а заодно родителей?
До сентября 2005 года Трофимовы даже не знали, что на Дмитрия возбуждено уголовное дело “за самовольное оставление места службы” и следователь военной прокуратуры Сызранского гарнизона вынес постановление о его розыске и привлечении в качестве обвиняемого.
…С того момента, как родители забрали рядового Трофимова из армии, прошло полтора года. До сегодняшнего дня они не сдались и сына не вернули, прячут по родным и знакомым. Но встает вопрос: сколько он может прятаться? Ведь это тоже не жизнь для парня. К тому же ему надо лечиться, а его ни в больницу нельзя положить без паспорта, ни в Москву отвезти к специалистам.
* * *
“…Пьяный Иван Бережной то ли от скуки, то ли от нечего делать в течение минут пяти отвешивал мне “лосей”, ржа и наслаждаясь процессом говорил, что это за “тупость” и все тут. В этот момент у меня от “лосей” на лбу появилась мозоль со светло-коричневой коркой, в связи с этим пьяный Иван Бережной пробил с плеча кулаком мне в грудь. Я закашлялся и окончательно потерялся, очнулся от сильной боли в правом и левом боку. Что со мной сделали, я не знаю и не помню, т.к. уже плохо соображал.
После этого кто-то из военнослужащих толкнул меня, и я упал. Упал неудачно, разодрав мозоль на мизинце... Сначала я не почувствовал, что идет кровь, и стоял еще минуту, получая “лосей”, и после чего побежал готовить кофе, но кофе мне приготовить так и не удалось, т.к. меня позвали. Где я стоял, натекла лужа крови, и сержант с соседнего кубрика сорвал со своей койки одеяло и вытер им пол, сказав: “Я из-за тебя, сука, одеяло испачкал кровью! Слушай сюда! Сегодня ночью дневальный будит тебя в 1.00, и ты стираешь одеяло. Как — меня не е…т, а утром чтоб оно сушилось на шведской стенке в спорткубрике чистое. Понял?”
Кровь шла еще минут пять, даже холодная вода не помогала. Старослужащий Василий Терехин разрешил мне лечь спать до отбоя, сказал, чтобы меня никто не трогал. Но двум старослужащим это очень не понравилось, и после отбоя рядовой Костя Таныгин заехал мне сонному пару раз подушкой по голове со всей дури, и Иван Бережной перевернул койку вместе со мной вверх тормашками, т.к. они говорили, что у меня все в порядке и ничего не болит, а я просто “кошу”, отвесили мне “лосей”, успокоились и заснули. Дежурный офицер в течение всего этого времени находился в канцелярии и ни разу не прошел по казарме.
Дневальный поднял меня в 1.00, и я, взяв одеяло, мыло и зубную щетку, пошел в туалет… Провозился до З-х ночи, затем попросил дневального, чтоб он разбудил меня в 5 часов утра, чтоб к 6 утра я успел приготовить чашку кофе Ивану Бережному, подписать бумажки “дедам”, постирать себе подшиву, умыться и побриться, принести швабру, ведро и тряпку для утренней уборки кубрика…”
* * *
Рядовой Дмитрий Трофимов — не преступник, а жертва преступников, но доказать это совершенно невозможно. Отец, впрочем, пытался. Направил обращение Генеральному прокурору по поводу применения “неуставных методов воздействия к его сыну”. Ответ пришел из военной прокуратуры Сызранского гарнизона: “По Вашему заявлению о нарушении в отношении Вашего сына Трофимова Д.В. уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности со стороны военнослужащих автомобильного взвода Сызранского ВВАУЛ в возбуждении уголовного дела в их отношении отказано за отсутствием состава преступления”.
“…В ходе проведенной проверки было установлено, что по прибытию в автомобильный взвод СВВАУЛ Трофимов Д.В. с первого дня зарекомендовал себя ленивым военнослужащим, требующим контроля при выполнении поставленной задачи, человеком, трудно адаптирующимся к условиям военной службы и в воинском коллективе. …Трофимов Д.В. ни разу не заявлял командиру взвода и другим должностным лицам (начальникам) о применении к нему неуставных отношений. Опрошенные в полном составе сослуживцы Трофимова Д.В. пояснили, что неуставные отношения к нему не применялись”.
Ага, можно подумать, следователь, проводивший проверку в части, рассчитывал, что сослуживцы в полном составе ему скажут: “Отличный был парень, этот Трофимов, но его тут так лупили, так лупили...”
Офицеры и старослужащие никогда не признают “неуставняк”, потому что тогда их самих надо наказывать. Другие свидетели молчат, потому что запуганы. Но если никто не подтверждает наличие неуставных отношений в подразделении, это не значит, что их нет. И кстати, сам рядовой Трофимов в своей объяснительной, похоже, так и не дошедшей до военной прокуратуры, очень доходчиво разъяснил, почему не жаловался командирам:
“Весь беспорядок в казарме создают и поддерживают сами офицеры, т.к. они знают про дедовщину и беспредельные приколы, но на все закрывают глаза. Им на все глубоко наплевать: дежурят так, лишь бы день прошел…
Вот, например, в моем случае, когда прапорщик увидел, что Коля Таныгин заставляет меня приседать с табуретом в руках, вызвал меня к себе и спросил, что случилось. Я сказал, все в порядке. Ну зачем же спрашивать, если все видел своими глазами, кто меня заставлял. А вопрос “что случилось?” задавался для того, чтоб я в дальнейшем не мог пожаловаться выше, т.к. если ничего не случилось, значит, ничего и не было. А скажи я ему, все как было, с именами и фамилиями в деталях, это все равно бы ничего не изменило; старослужащему просто погрозили бы пальцем и сказали, что так делать нехорошо, а я вряд ли бы дожил до утра. И какой в этом смысл?!”
Смысла нет. Но, с другой стороны, где он есть? Какой, скажем, смысл уйме взрослых серьезных людей — следователям, участковым, военкомам, офицерам — самоотверженно тратить силы и время, загоняя в армию пацана, чтоб он там делал кофе и чай великовозрастным дегенератам, стелил постели и клал под одеяло сигареты “дорогому “дедушке”?
* * *
У Дмитрия Трофимова теперь вариантов немного. Если он без паспорта доберется до Москвы и здесь сдастся военной прокуратуре, его отправят на сборный пункт, проведут медицинское обследование и, возможно, комиссуют. Если не комиссуют — тогда суд и три месяца дисбата, а потом обратно в ряды — дослуживать.
Если он сдастся в Заинске — тогда его, по всей видимости, отправят обратно в Сызрань. Несмотря на то что пытавшие его “деды” уже демобилизовались, в части придется несладко.
Можно уехать в другой регион, купить фальшивый паспорт или жить без паспорта.
Можно каким-то образом перебраться за границу. Интерпол не разыскивает лиц, совершивших воинские преступления.
Но все это плохие варианты. А хороших, легких — нет. Так же, как нет надежного способа защитить своего ребенка от дедовщины в армии. Законы не оставляют родителям такой возможности. Все, что они могут, — постараться не сделать хуже. Не прятать сына. Не усугублять его беду — беду человека, загнанного в угол.
