Двести лет назад, в августе 1806-го, завершилась первая российская кругосветная экспедиция.
Наши мореплаватели должны были проложить водный путь в русские колонии в Америке.
Скучный политический сюжет.
Если бы не история одной любви, отделившейся от него, как отделяется от большого корабля крошечная шлюпка, спущенная на воду в самостоятельное плавание.
За два прошедших века эта любовь стала поэзией и прозой сразу на двух континентах. Превратилась в первую в СССР рок-оперу, разошлась по свету пронзительным треньканьем мобильных телефонов.
“— Я тебя никогда не увижу! — Я тебя никогда не забуду!”
Песня двух одиночеств. 42-летнего Николая Петровича Резанова и 15-летней Марии де ла Консепсьон Марцелы Аргуэльо.
Кончиты, так и не дождавшейся своих “Юнону” и “Авось”.
Она такая совершенная, история их любви, что почти не требует доказательств.
Кроме одного: была ли эта любовь на самом деле?
Или это был тонкий политический расчет?
Ведь если бы роман Резанова и Кончиты завершился свадьбой, вероятно, русским не пришлось бы продавать Аляску.
А быть может, мы владели бы сейчас частью Америки.
В запасниках Красноярского музея пахнет тленом и временем. Полумрак. Полужизнь. Картины, хранящиеся тут, давно соскучились по человеческому теплу. Но и на солнце им гибельно — краски гаснут.
Много десятков лет здесь лежит портрет неизвестного. Его подарила городу некая гражданка Образцова еще в 30-х годах прошлого века. Недавно криминалисты местного УВД просветили картину лазером и смогли прочесть бумажную наклейку на багете: “Портрет кругосветного путешественника (спутника Крузенштерна)”.
Он далеко не юнец, этот господин с портрета. В темном сюртуке и жабо, с залысинами и уставшим взглядом. Гражданский.
Спутников Крузенштерна, руководителя первой кругосветки, не носивших военный мундир, можно по пальцам перечесть.
Один из них — Николай Резанов. Камергер двора его императорского величества. Не граф, что ему частенько приписывают. Не профессиональный моряк.
Но дипломат. Государственник. Строитель империи.
И действительно командор. Мальтийского креста.
— Возможно, что портрет неизвестного — единственное дошедшее до нас прижизненное изображение Резанова. Как бы узнать?! Существует лишь одна растиражированная литография на камне с его лицом, но ее сделали через полвека после смерти Николая Петровича, — с надеждой вглядывается в осыпающееся полотно Анна Петровна Сурник, филолог из Красноярска.
Ее собственная судьба, между тем, оказалась тесно переплетенной с его, резановской.
В марте 1807 года именно здесь, в заснеженном и стылом Красноярске, командор скоропостижно скончался на постоялом дворе, так и не получив высочайшего разрешения на брак с юной калифорнийской испанкой.
В своем письме домой, продиктованном за пару дней до смерти, он говорит: “Я плавал по морям, как утка; страдал от голода, холода, в то же время от обиды и еще вдвое от сердечных ран моих”.
Почти два века спустя это письмо попадет к филологу Анне Сурник. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Москве, где она готовилась к защите диссертации об особенности реформирования русского языка в конце XVIII — начале XIX века. На примере посланий Николая Резанова, взятых сюда на хранение в незапамятные времена и никому особо не интересных.
Слишком уж серьезная тема, монументальная.
Копировать документы не разрешали. Она переписывала их от руки, три недели подряд с утра до вечера разбирая каллиграфическую вязь резановского почерка и высокий “штиль” его личного дневника. И однажды, читая эти бумаги, Анна вдруг осознала, что в истории командора и Кончиты все могло быть совсем не так.
Все было совсем не так...
— Я ученый, а не поэт, — говорит она. — И не ставила перед собой задачу исследовать последнюю страсть командора. Но через эти личные записи я попыталась понять его характер — яркий, трагический и очень русский... Постепенно образ романтического героя в расстегнутой рубашке, надрывно поющего на рассвете “Аллилуйя любви!”, тускнел, уступая место совсем другому человеку. Более реальному, целеустремленному, жесткому, боровшемуся за место под солнцем и готовому ради достижения цели поставить на карту и честь, и даже жизнь.
Резанов менялся. А вместе с ним менялась и Кончита.
“Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною” — разве так говорят о предмете великих и возвышенных чувств?
В тайных донесениях домой министру коммерции графу Румянцеву командор описал связь с 15-летней девочкой весьма откровенно и недвусмысленно: они вместе, но “отнюдь не по пылкой страсти”.
Любви не названа цена
Однообразна и скучна жизнь в президио Святого Франциска. Вокруг одни бедные рыбаки и тупые вояки. Разве могут те быть достойными кавалерами в танцах?
Дворик крепости отрезан от мира заляпанной грязью стеной и похож на загон для скота. В их доме нет окон. В сезон дождей, который, как всегда, кажется бесконечным, солнечный свет почти не проникает внутрь.
“Бальная зала” жилища устлана соломой. В другой комнате находится клозет. И почти невозможно запереться одной, двенадцать братьев и сестер как угорелые носятся следом.
Как она устала от вечных беременностей матери, доньи Марии. От карьерных потуг отца, дона Хосе, пять лет назад второй раз получившего должность коменданта крепости Святого Франциска и гордящегося этим так, будто он, ей-богу, вице-король Испании!
15-летняя Кончита, самая прелестная девушка округи, поправила алую розу, прикрепленную на ее груди в бутоньерке.
Еще недавно цветок был так нежен и свеж, ведь его сорвали только утром, и вот уже вянет...
Неужели и она поникнет скоро, как эта роза? Окруженная выводком сопливых ребятишек, уныло состарится в этой провинциальной дыре.
Хоть бы кто-нибудь появился на горизонте, чтобы навсегда увезти ее отсюда...
Хоть бы кто-нибудь...
Изможденный. Почти лысый. С зубами, изъеденными цингой, и кровоточащими деснами. С уродливой походкой, искривленной подагрой. Худое тело покрыто мелкой шелушащейся сыпью.
Именно таким летом 1806 года увидела Кончита своего прекрасного принца.
— К моменту приезда Резанова в Америку и их знакомства с Кончитой положение Николая Петровича нельзя было называть прочным, а настроение — радужным, — продолжает Анна Сурник. — Вместе с Иваном Крузенштерном он был назначен начальником первой кругосветной экспедиции россиян в 1803 году. Крузенштерн управлял судами на море, Резанов — на суше. Целью экспедиции было не только доплыть до Америки, но и установить дипломатические отношения с закрытой тогда Японией. Николай Петрович должен был стать официальным посланником там.
Но команда корабля наотрез отказалась принять сухопутную власть Резанова. Морские офицеры не жаждали подчиняться ему. “Чем этот Резанов известен? Чем знаменит?” — роптали моряки.
То, что они знали о Резанове, авторитета в их глазах ему отнюдь не прибавляло: из обедневших дворян, несостоятельных и незначительных, зато женился на дочке иркутского миллионщика, купца Григория Шелихова. Получил после смерти тестя Русско-американскую торговую компанию и 935700 рублей капитала. Уломал остальных наследников и объединил под единым началом разрозненные ранее промысловые фирмы.
Проще говоря, стал олигархом в нарождающихся российско-американских коммерческих связях.
Хитер, однако. И весьма ловок. С юных лет подвизается при императорском дворе, служил при канцелярии самого Гаврилы Романовича Державина, еще в детстве льстивые письма тому писал.
Да и первый раз браком Резанов сочетался наверняка тоже по расчету и лести. Жена его, купчиха Анна Григорьевна Шелихова — в 15 лет ее взял, — и девяти годков в замужестве не прожила, сгорела в родовой горячке.
А Николай Петрович, вместо того чтобы рыдать на супружеской могиле, тут же принял предложение императора участвовать в кругосветном плавании. В оснащении экспедиции непосредственное участие принимал — в том числе и на шелиховские деньги приобретены были два брига — “Нева” и “Надежда”.
За это, наверное, он и тайный императорский циркуляр получил — управлять шхунами и моряками наравне с Крузенштерном.
Разве ж можно такое настоящим гардемаринам стерпеть?
Согласен ли, раб божий Николай?
— Характер у Николая Петровича действительно был не из легких. Он, зная о предвзятом отношении, даже не попытался наладить дружбу с экипажем, — объясняет Анна Сурник. — Был сам по себе. И что у него на самом деле лежало на сердце — не догадывался никто.
Только почтовая бумага скрипела под нажимом пера. Ей одной открывал он свою душу. Страдая о жене, досрочно умершей Анне. “Милый, бесценный друг мой живет в сердце моем! — переживал Резанов. — Я день, взявшись за перо, лью слезы. Сегодня день первой свадьбы моей, живо смотрю я на картину прежнего счастья моего, смотрю на все и плачу”.
По сибирскому обычаю, после венчания невеста, если выходила замуж по любви, брала с собой в новый мужнин дом говорящего сверчка. Имелся такой сверчок и у Анны Шелеховой. “Сверчок родительский прибыл с нами в столицу благополучно и, спущенный за печь, к хору поварни тотчас присоединился, — восторженно писал когда-то новобрачный Резанов. — Аннет моя уверяет, что голос его, исполненный сибирской дикости, и посейчас от прочих отличается...”
Но все это в прошлом. Анна покоится под мраморной плитой Невской лавры.
А сам командор — на капитанском мостике, открытый всем ветрам.
Надменный гордец, как кажется, исключивший возможность личного счастья. Раб империи, ее верный пес.
Такой, если надо, загрызет.
— Во время плавания все офицеры “Надежды” вели дневники, — продолжает Анна Сурник. — Многие из них для потомков не интересны — слишком сухи. Но вот Ермолай Левенштерн, участник экспедиции, красочно описывал скандалы между Резановым и командой шхуны. Оказывается, Николай Петрович был страшным матерщинником. Он требовал беспрекословного послушания себе и при этом нормативно с людьми не общался.
Самая невинная его фраза — прямо как у нашего президента: “Я тебя посажу головой в нужник”.
Только, заметьте, было это двести лет назад, когда дворянский этикет ценился превыше всего, а представители голубых кровей беседовали между собой исключительно по-французски и на “вы”.
Власть Николая Петровича на корабле не признали не только офицеры, но и простые матросы. Над ним издевались, ему плевали в спину. И он отвечал взаимностью. Своего слугу Сашку Резанов лупил смертным боем за любую провинность. Наутро выкидывал его из каюты, помятым и взъерошенным. Доставалось и Крузенштерну. Как-то Резанов чуть не арестовал адмирала за неповиновение собственной персоне.
Команда демонстративно прекратила разговаривать с командором. В портах Резанов беседовал только с девицами легкого поведения. А вернувшись на палубу, скрывался от ненавидящих его подчиненных в темной каюте. Там он просидел половину пути до Японии.
Единственный человек, осмелившийся прервать этот бойкот, лейтенант Головачев, покончил с собой. Команда его затравила, и парень не выдержал, застрелился. Вот вам и “дедовщина” XIX века.
Все бы ничего, авось, и смог бы преодолеть внутренние разногласия экипаж “Надежды”, но японская миссия Резанова закончилась полным провалом. Император Страны восходящего солнца дары России не принял и общаться с командором не пожелал.
Проторчав в порту Нагасаки полгода, с октября 1804-го по апрель 1805-го, русские мореплаватели вынуждены были убраться восвояси. Неуспех экспедиции приписали высокомерию Николая Петровича. Это было явно несправедливо.
Обиженный Резанов доплыл с “Надеждой” лишь до Камчатки. Дальше он отправился самостоятельно инспектировать наши владения в Америке, на Алеутские острова, купив по дороге фрегат “Юнону” и тендер “Авось”.
Участники первой русской кругосветки, славно завершенной в августе 1806-го, были пожалованы орденами и званиями, обласканы государем.
— А честолюбивому Резанову прислали от Александра Первого лишь табакерку, украшенную бриллиантами, по сравнению с другими почестями эта была ничтожной, — разводит руками Анна Сурник.
Он хотел отличиться, но как? Неудачи, преследовавшие его с момента смерти первой жены, не прекращались.
Какую еще жертву надо было принести этой самой отчизне, чтобы заслужить ее похвалу?
Только одну. Жертву любовью.
“Согласен ли, раб божий Николай?” — это из Андрея Вознесенского.
Жизнь одна
Они были предназначены друг другу свыше.
Черноволосая, большеглазая, в белом платье, по моде того времени перетянутом пояском выше талии, и с алой розой на груди, Кончита.
И исхудавший, униженный командор, плешивый, с подагрой, мечтавший расквитаться со своими обидчиками.
Перипетий его прежней жизни Кончита не знала — для нее он был высокопоставленным заморским гостем, близким ко двору манившей к себе далекой империи.
— Исходя из сохранившихся документов, невозможно представить, чтобы калифорнийская красавица полюбила Резанова с первого взгляда и что он, человек с опытом, ни с того ни с сего тоже потерял голову, — размышляет Анна Сурник. — К тому же Резанов совсем не говорил по-испански, так что предположить, будто Николай Петрович очаровал девушку комплиментами или признаниями, увы, нельзя.
Он грезил о белом коне, на котором победителем вернется в Санкт-Петербург. Присоединив к России часть земель северной Калифорнии, богатых и политически вакантных.
И Кончита могла ему в этом помочь.
Она грезила о прекрасном принце, способном увезти ее из опостылевшего провинциального гарнизона.
А в тот год на Алеутских островах загибались от голода русские колонисты. Рыба не пришла на нерест. Люди ели ракушки, выброшенные на берег, воронью падаль, землю.
И грезили о простом черном хлебе.
“Династический” брак, навеки связавший два “берега” Америки — нищий русский и плодородный испанский, — мог бы спасти несчастных островитян. Брак Резанова и Кончиты.
Везти продукты колонистам через всю Сибирь, а потом на парусниках от Камчатки — слишком дорого. Гораздо проще было бы покупать их здесь, так сказать, по-родственному.
“Обручается раб божий рабе божьей Пере Марии де ля Консепсьон...” С помолвки, оставшейся в веках, до отъезда Резанова за разрешением на свадьбу прошло всего-то недели две. Летом 1806 года, поцеловав невесту, он покинул президио Святого Франциска.
Уехал — за своим триумфом.
А Кончита, как в стоячую воду, вошла в бесконечное ожидание...
— Родители девушки были, судя по всему, мудрыми людьми, изучившими характер своей честолюбивой дочери, — улыбается Анна Сурник. — Они, как известно, установили срок: венчание произойдет через два года с благословения Папы Римского. Все было чинно и благородно. Версия о том, что Резанов соблазнил девочку, прежде чем просить ее руки, я думаю, не подтверждается ничем. Кстати, и Вознесенского за такой поворот сюжета историки критиковали.
А вот еще поворот, до которого не додумались поэты.
Личный врач Резанова, доктор Георг фон Лангсдорф. Любитель зоологии. Ему чуть за двадцать. Хорош собой и прекрасно говорит на испанском. Перед помолвкой именно он, не жених, проводит с Кончитой дни. Он переводит ей обязательные любовные признания командора. И весело играет с чужой нареченной в подвижные игры на свежем воздухе.
Резанов гневается, но терпит. В конце концов, когда будущая испанская родня приходит с визитом на русский корабль, командор устраивает Лангсдорфу обструкцию.
Резанов демонстративно вышвырнул за борт чучела птиц и зверей, которые собирал доктор Георг для своей зоологической коллекции. Под предлогом того, что тушки воняют. И золотокрылого дятла выбросил — про него доктор рассказывал Кончите...
“Все, что делалось им для меня после этого, только изнуряло меня, — напишет Лангсдорф позже, став российским консулом в Бразилии. — Я утратил бумаги, на которых высушивал экспонаты... и окончательно воспротивился приказанию камергера фон Резанова...”
“Честь имею!” — доктор Георг отказался выполнять функции переводчика и личного врача командора.
Последний преданный человек покинул Резанова. Для того чтобы спустя полгода, в марте 1807-го, упав с лошади и ударившись головой, командор умер от скоротечной горячки в Красноярске.
Надлежащей медицинской помощи ему оказано не было.
Перед смертью Николай Петрович диктовал письма родным, в которых, может быть, впервые в жизни говорил о своем месте в истории. “Я в этом мире не безделка. Гордость в том, чтобы в самом себе находить награды, а не от монарха получать их”.
Нет, он не был романтиком или святочным персонажем. Человеком, который старается всем показаться приятным.
Но именно этим, наверное, Резанов и интересен. Несгибаемой и жестокой волей своей, стремлением принести пользу отчизне. Тем, чего так не хватает нам, нынешним...
Да, он совершал ошибки. Но и искупил их. Собственной жизнью.
Не хоронили Резанова долго, недели две. Все ждали распоряжений из Петербурга — все-таки царский посланник скончался, мало ли что. Но приказов свыше так и не поступило.
Шестьдесят лет спустя после смерти командора российское правительство было вынуждено отдать по дешевке недоступную Аляску и Алеутские острова США.
В памяти благодарных потомков Резанов мечтал остаться великим государственным деятелем, а остался — героем-любовником.
Полюбивши нас через столетия
Любовь — отличный маркетинговый ход.
Иначе как бы продавали абсолютное большинство книг? Зачем бы мы ходили в кино и в театры? Слушали слащавые поп-диски?
Любовь в искусстве обычно заканчивается свадьбой.
Или трагическим многоточием...
И чем невероятнее чувства, чем сложнее препятствия, преодолеваемые возлюбленными, чем трагичнее финал, тем острее сосет под ложечкой у впечатлительного читателя и зрителя: мол, вот дано же кому-то испытать такое, несбыточное...
Даже не задумываясь о том, а бывает ли так на самом деле?
— История Кончиты и Резанова хороша тем, что в ней отсутствует середина. Есть только начало и сентиментальный конец, — вздыхает Анна Сурник. — Никто не знает, как бы жили эти совершенно разные люди, если бы поженились? Были бы они счастливы? Слишком уж оба упрямые, независимые и сильные натуры. Слишком разными мотивами они руководствовались, соглашаясь соединить свои судьбы.
“Контепсия мила, как ангел, прекрасна, но я плачу о том, что нет ей места в сердце моем. Любовь моя в Невском, под куском мрамора, а здесь новая жертва Отечеству”, — в горячечном бреду каялся командор Резанов.
Впрочем, обет верности Кончита дала всего на два года. Ей едва исполнится семнадцать, она ничего не потеряет. Только это и успокаивало умирающего командора.
— А ведь о гибели Резанова Мария Аргуэльо узнала как раз года через два, никакие 35 лет в бессмысленном ожидании его она не провела, это выдумки, — говорит Анна Сурник. — Министр коммерции Румянцев написал о смерти посланника правителю российских колоний Америки, а тот сразу же сообщил об этом отцу Кончиты. Письмо хранится в Москве, в Российском архиве древних актов.
Так что вовсе не неизвестность заставила ее оставаться одной.
— Я прекрасно понимаю Кончиту, которая так и не вышла замуж, — качает головой Анна Сурник. — Дело не в том, что она не знала, что Резанов умер. Или так уж безумно любила его. Есть два типа женщин: одни стремятся найти себе пару во что бы то ни стало. Другие упрямо ждут своего прекрасного принца. А если нет принца, то и никого не надо — вот так! Заморский гость поставил перед этой гордой девочкой планку, которую она просто не захотела опустить. И я не думаю, что она была так уж несчастлива в своей несуетной монашеской жизни... В конце концов, если бы не ее бесплодная верность, кто бы, кроме специалистов-историков, помнил сейчас про Николая Резанова и Кончиту?
Я всматриваюсь в лицо филолога Анны Петровны Сурник. У нее темные волосы и большие глаза, похожие на карие вишни. С ранней юности она посвятила себя памяти давно умершего командора, возвращению его настоящего, а не придуманного, из небытия...
Она стала заниматься наукой, потеряв когда-то человека, которого любила. Между прочим, его тоже звали Николай.
Можно сказать, что Резанов, его письма и дневники и есть теперь ее жизнь. “Бывают женщины, которые не хотят опускать поставленную однажды планку...”
И я понимаю, что именно такой могла бы стать сестра Мария Доминга, облаченная в белые монашеские одеяния ордена Святого Доминика дочь бывшего коменданта крепости святого Франциска Кончита.
...До середины ХХ века на ярмарках в Сан-Франциско изображали “живую картину”: самая красивая девушка округи, склонясь на пушку, смотрела на север. Никто из публики уже и не помнил, что символизировала эта постановка и о какой женщине идет речь.
А ведущий номера читал вслух поэму американца Брета Гарта “Маленькая танцующая святая”, сюжет которой почти в точности повторяет русскую “Юнону” и “Авось”.
СПРАВКА "МК"
В марте 2007 года в Красноярске планируют с помпой отметить 200-летнюю годовщину гибели Николая Резанова. К сожалению, сама могила командора в городе не сохранилась: ее уничтожил бульдозер, прокладывавший траншею для канализации. Вместо нее на Стрелке (так называется этот район Красноярска) был построен грандиозный концертный зал.
Много лет решался вопрос о том, чтобы воплотить Резанова в бронзе. Средства на памятник с населения собирали в 80-е годы комсомольцы — однако из-за начавшейся перестройки монумент воздвигнут так и не был.
Недавно красноярский скульптор Константин Зинич выиграл конкурс на проект нового памятника Резанову. По его замыслу, величественный и грустный командор смотрит вдаль, а над головой, как ангел, витает верная Кончита.
Памятник несбывшимся надеждам...
“Я много лет вынашивал эту идею, — говорит Зинич. — Макет уже сделан, но не в натуральную величину, так как на большой памятник пока нет денег. Я готов даже работать без гонорара, но этого все равно недостаточно. И будет очень обидно, если из-за отсутствия средств память командора Резанова, истинного строителя империи и ее верного слуги, так и не будет увековечена”.
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ, поэт:
— Я абсолютно уверен в том, что роман меж Резановым и Кончитой все-таки случился, сумасшедший роман… Но в переписке с царем и министром Румянцевым Николай Петрович, как человек порядочный, ни за что бы не стал открывать свои истинные чувства к юной девушке. Он посчитал бы это неприличным. Резанов только что похоронил жену и не хотел, чтобы внезапная влюбленность его стала предметом обсуждения людей государственных. Наверное, это и правильно!
Если бы Резанов остался жив, возможно, вся история, и нашей страны, и мира, повернулась бы по-другому. Его нелепая гибель — просто злой рок по отношению к будущему России.
