“Все лучшее — детям!” — сказал в одной из речей товарищ Сталин. Одни эти слова поняли так, что именно детям нужно отдать лучшие дворцы культуры, бассейны и стадионы. А другие, которым подчинялась страна по имени ГУЛАГ, решили, что детям нужно отдать лучшие тюрьмы и самые добротные лагеря, с самой хорошей колючей проволокой.
Топор палача не разбирал, мужчина на плахе или женщина, старик или ребенок, — он рубил.
Передо мной два дела, извлеченных из архива НКВД. Две искалеченные жизни, две судьбы наивных, доверчивых и светлых детей той мрачной и жестокой эпохи.
“Вы пьете кровь всего народа”
Итак, дело №240071 по обвинению Храбровой Анны Андреевны. Заведено оно 23 февраля 1936 года, и вменялась 16-летней девочке печально известная 58-я статья, да еще пункт 10 — это контрреволюционная пропаганда.
Так что же за преступление совершила Аня Храброва, чем подорвала основы государства?
Ее преступление состояло в том, что она написала стихотворение. Вложила листочек в конверт и отправила по почте. Самому товарищу Сталину. “Прошу дать ответ по адресу: Москва, Можайский вал, 2-й тупик, дом 7, квартира №1”.
Ответ явился в образе сотрудника НКВД Смирнова, который предъявил ордер на обыск и арест, перевернул всю квартиру и доставил Аню в Бутырку.
А вот и сама мина, которая могла подорвать устои государства, — пожелтевшая страничка, вырванная из ученической тетради. Неровный детский почерк, фиолетовые чернила, масса грамматических ошибок…
“Москва, Центральный Комитет СССР (так в тексте. — Б.С.), тов. Сталину.
ВОЖДЯМ НАШЕГО СОЮЗА
Весело в Союзе нашем.
Хорошо живется всем.
На словах мы все так красим
Всех измучили совсем.
У деревню заезжая,
Сердце ноет и болит,
Еще жизни всей не зная,
Голова уже трещит.
А зайдешь в какую хатку —
Только жалоба да стон:
Хлеба нет! Взяли лошадку!
Хоть собой корми ворон.
А налоги, боже милый,
Заживо во гроб кладут,
Потому народ все хилый
Последний скот у них возьмут.
На словах товарищ Сталин
Красит жизнь, что хоть куда,
Но на самом деле Каин
Не годится никуда.
Я не боюсь вашей угрозы,
Тюрьма меня не устрашит,
В пути моей уж были грозы
Теперь лишь дождик покропит.
Хоть мало я жила на свете,
Но что за сердце у меня,
Оно сболело все на свете,
Мои прекрасные года.
Товарищ Сталин, что же дальше?
Вам хорошо, что вам до всех.
Пускай мужик умрет на пашне,
Пускай же кровь сойдет со всех.
Вы пьете кровь всего народа,
Когда ж напьетесь вы ее?
Когда же выяснет погода?
Когда ж просветит луч весне?
Пойду навстречу я народу,
С народом мыслю умереть,
Всегда готова я к походу
И следа вам уж не стереть”.
“О природе, о колхозе и о Красной Армии”
На первый допрос Аню вызвали в день ареста. Она отвечала, что отца почти не знает, так как с матерью он в разводе, мать же работает проводником на железной дороге, признается, что свободное время чаще всего проводит дома, много читает и с десятилетнего возраста пишет стихи. О природе, о колхозе и о Красной Армии.
— А писали ли вы стих к вождям?
— Да, я написала такой стих и послала его товарищу Сталину.
— Показывали ли вы его кому-нибудь? Помогал ли кто в обработке стиха?
Аня рассеяла в дым мечты следователя, заявив, что стихотворение написала сама, сама же его отправила.
— Какие причины побудили вас написать этот стих? — гнул свою линию следователь.
— В тот день у меня было очень плохое настроение. К тому же мама отругала меня за то, что я не убрала в комнате. На это я очень обиделась и села писать стих. Потом рассказала об этом маме и тете, они меня очень сильно ругали. После этого я поняла, что написала очень и очень плохое стихотворение.
Следователь задает еще один вопрос-ловушку:
— От кого вам приходилось слышать антисоветские разговоры на те темы, которые вы изложили в стихотворении?
Но Аня не так глупа, чтобы подставить кого-нибудь из знакомых:
— Когда я была в родной деревне, то слышала контрреволюционные выступления от гражданина другой деревни. Его забрали прямо на собрании, и я не знаю, где он теперь. Признаю, что это стихотворение по своему содержанию является антисоветским. Посылая его, я надеялась, что ошибки Сталиным будут исправлены, а именно его я считала виноватым в том, что у нас в колхозе некоторые люди живут плохо. Теперь я поняла, что это не так...
Аню на некоторое время оставили в покое и взялись за мать, тетку, учителей, подруг… Учитель русского языка заявил: “Если она написала такие стихи, то сочинила их не сама, а откуда-нибудь переписала. Могла найти на улице, могли подбросить в почтовый ящик. В газетах пишут, что враг не дремлет и искоренены еще не все троцкисты, а они на все способны”.
Ничего не дали и допросы матери. Но 2 апреля 1936 года старший майор государственной безопасности Радзивилловский утвердил обвинительное заключение. “Следственное дело по обвинению Храбровой А.А. по ст. 58 п. 10 УК РСФСР представить на рассмотрение Особого совещания, с одновременным перечислением за ним обвиняемой, которая содержится в Бутырском изоляторе”.
Следователи получили редкостную даже по тем временам выписку из протокола Особого совещания от 10 апреля 1936 года: “Храброву Анну Андреевну за контрреволюционную деятельность отдать под гласный надзор по месту жительства сроком на два года, считая срок со дня вынесения настоящего постановления”.
Как сложилась судьба Ани Храбровой в дальнейшем, никто не знает...
Бомба в кармане
С этой семьей Сталин и его клевреты боролись изобретательно, последовательно и безжалостно. Сперва на десять лет без права переписки посадили отца, Григория Мороза, потом на восемь — мать, следом на пять лет — старшего брата, а младших, Володю и Сашу, по спецнаряду НКВД отправили в детский дом в Куйбышевской области.
Москвич Володя Мороз прибыл туда в октябре 1937-го, когда ему еще не было пятнадцати лет. Самые сокровенные мысли не доверял никому, кроме дневника, который вел в форме неотправленных писем.
В детдоме процветало воровство. Однажды у нескольких ребят, в том числе и у Володи, украли брюки. Воспитатели, не поднимая шума, всем пострадавшим выдали новые штаны. Все обворованные этому очень обрадовались — все, кроме Володи. Он маялся, мучился, лазал по темным углам, пытаясь найти старые брюки.
Нашлись они совершенно неожиданно: одна из воспитательниц полезла зачем-то в печь — и наткнулась на ворованную одежду. Сунулась в карманы: у всех пусто, а в штанах Володи какие-то записки. Прочитала — и грохнулась в обморок!
Воспитательница, пионервожатая и директор передали письма Володи в НКВД. Мальчика, подозреваемого в контрреволюционной деятельности, посадили в Кузнецкую тюрьму. А лейтенант госбезопасности Тимофеев, который такое решение принял, прибавил в бумагах Володе целый год — арестовать несовершеннолетнего он не имел права.
— Что вас побудило писать эти контрреволюционные письма? — спросил Володю следователь.
Мальчик решил бросить в лицо палачам все, что о них думает.
— Враждебность и ненависть, которые я питаю к советской власти!
— С какого времени вы стали на этот путь?
— Со времени ареста отца и матери! — рубанул он. — Но еще больше я озлобился на советскую власть после ареста старшего брата.
Напуганные до смерти мальчики и девочки, с которыми Володя дружил, тут же от него отреклись и дали именно те показания, которых так ждал следователь.
Перед тем как направить дело в суд, следователи обратили внимание на собственную подтасовку с возрастом подследственного: такое дело в суде не примут. И тогда на помощь пришла заместитель областного прокурора по спецделам Кузнецова. Она попросила “прислать дело Мороз В.Г., так как преступление он совершил исключительно тяжелое, но по возрасту не может быть привлечен к судебной ответственности; вопрос нужно ставить лично перед Прокурором СССР”.
Поставили. И конечно же, разрешение получили. А потом появилось решение Особого совещания, в котором говорится: “Мороз В.Г. за контрреволюционную агитацию заключить в исправ-труд-лагерь сроком на 3 года”.
Так Володя оказался за воротами ГУЛАГа. А письма, что стало с письмами, которые он так и не отправил? Они не пропали.
“Сталин — скверный ученик”
“Снова в голову настойчиво лезет: “В чем я еще виноват? За что меня послали сюда, в эту незаслуженную ссылку?” По-моему, для того, чтобы я окончательно отупел, чтобы не понимал происходящего, чтобы не мог бороться против несправедливости и лжи...
Вчера получил письмо от брата. Он сообщает, что А.В. и В.Г. вместе с А. последовали за мужьями. Ненасытные звери, вам мало жертв?! Уничтожайте, грабьте, убивайте, но помните, что час расплаты настанет”.
Ну и что, спросите вы, за это письмо, к тому же неотправленное, в тюрьму? Да, и за него тоже. Недаром тетрадные странички так тщательно подшиты к делу, недаром в марте 1940 года, когда мать Володи просила пересмотреть его дело, один из самых страшных людей того времени, заместитель наркома внутренних дел Меркулов лично начертал на просьбе: “Отказать ввиду озлобленной враждебности к руководителям ВКП(б) и Советского правительства”.
Но вернемся к письмам… Мне кажется, что главной причиной, побудившей Меркулова отказать матери Володи в пересмотре его дела, было второе письмо, написанное в декабре 1937-го.
“Лишь упорной и трудной работой в нашей стране отравляется молодость несчастных детей, и наоборот: подхалимство, ложь, клевета, склоки, сплетни и прочие дрязги процветают. А почему? Потому ли, что народ низок? Нет, потому, что низка кучка негодяев, держащая власть в своих руках. Если бы человек, заснувший летаргическим сном лет 12 назад, проснулся, он был бы просто поражен переменами, произошедшими за это время.
Старого руководства он бы не нашел. Он увидел бы в правительстве безусых глупцов, ничего не сделавших для победы революции, или пожилых негодяев, продавших товарищей за свое собственное благополучие...
Тысячи людей несчастны. Тысячи людей озлоблены сильно, до жуткости. И это озлобление прорвется и огромною волною смоет всю эту грязь и вонь. Счастье восторжествует!..
Ручаюсь, что, если бы Ленин был жив, он не допустил бы этого. А Сталин? Сталин, к несчастью, только ученик Ленина, к тому же скверный ученик.
Поразительно! Кучка сытых, наглых людей правит государством. Девяносто процентов населения — несчастные люди. Молчалинство, хлестаковщина и лицемерие процветают. Под видом общего прогресса скрывается упадок моразизма (так в тексте. — Б.С.) в нашей стране. Очень хочется воскликнуть:
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ?
И людями, как скотами,
Долго ли будут торговать?!
Меня, собственно, заставили пойти по антисоветской дорожке. Может быть, все, что я описал, ложь. Но я вынужден смотреть на эти вещи с особой точки зрения, с точки зрения человека, ненавидящего существующие порядки.
Я, быть может, остался бы честным, работоспособным тружеником, если бы Сталин и Ежов, к которым я обращался за помощью, помогли мне. Но счастливый глух к добру”.
Володя Мороз, открытый, честный, смелый и искренний паренек, ушел в мир иной 28 апреля 1938 года: он не выдержал ужасающих условий тюрьмы, заболел туберкулезом и умер на руках своих сокамерников.
На этом печальный рассказ о короткой жизни Володи Мороза можно было закончить, но я не могу не бросить камень, если так можно выразиться, в огород первых лиц руководства НКВД. Помните резолюцию заместителя наркома внутренних дел Меркулова на просьбе матери Володи о пересмотре его дела?
Давайте-ка сопоставим даты: Володя умер в апреле 1938-го, а заявление от его матери поступило в марте 1940-го. Два года, почти два года, как мальчика нет на свете, а вурдалак, занимающий должность первого заместителя наркома внутренних дел, вместо того чтобы с сожалением сказать об этом матери, пишет изуверскую резолюцию с отказом о пересмотре дела покойника.
Такие тогда были времена. Такие нравы. И такие люди сидели в кабинетах с высокими потолками.
