Везет же школьникам! Ровным счетом никаких проблем. Сходил в школу, сделал уроки — и гуляй, Вася. Чего скрывать — мы, взрослые, порой мечтаем оказаться на их месте.
Журналистки “МК” на себе проверили: какова она, доля современного московского школяра. Отсидели полный учебный день за партой в средней школе №1211. И поняли, что им, с их университетским образованием, далеко до нынешних тинейджеров.
С вечера мы были бодры и веселы. Укладывали школьные принадлежности в сумки и утюжили блузки — вживались в образ прилежных учениц прямо по Станиславскому...
Нашей прыти заметно поубавилось, когда в полвосьмого утра, засыпая на ходу, мы продирались по московским пробкам к школе, которую семь лет назад закончила одна из нас. Оказалось, что проснуться после выходных к первому уроку — подвиг, достойный ордена. Спроси нас в этот момент, с какой гласной пишется “жи-ши”, мы бы, наверное, ответили: через “ю”. А в смерти старухи-процентщицы обвинили бы организованную преступную группировку Бобчинского и Добчинского.
И вот прозвенел наш первый во взрослой жизни звонок.
Урок первый. Немецкий.
Моя твоя ферштейн с трудом
Школа №1211 — с углубленным изучением немецкого языка. Максимова не боялась ударить в грязь лицом. Она уверена, что хорошо говорит по-немецки, ведь даже работала в Германии. Зато Цикулина, изучавшая в далеком прошлом аж три языка, тряслась как осиновый лист.
На немецком мы оказались в восьмом классе. Главная особенность урока — ни слова на русском. “Надо же! Кое-что понимаю!” — радостно изумилась Цикулина.
— Максимова — к доске! — скомандовала учительница Любовь Валентиновна.
Нужно было письменно перевести простейшее на первый взгляд предложение: “После того как мой старший брат закончил школу, он пошел учиться на журналиста”. И ученица-переросток поплелась отвечать.
Развращенные компьютерной клавиатурой пальцы отказывались выводить мелом мало-мальски читаемые буквы.
Максимова напрягла мозги и таки вспомнила о существовании сравнительной степени прилагательных. И даже не сделала ни одной грамматической ошибки! Зато прокололась на самом легком — употребила неподходящий по смыслу глагол “заканчивать”. А это — сразу же минус один балл.
Вообще иностранный здесь приятно нас удивил. Школа в спальном районе даст фору любым новомодным курсам. И грамматику, и лексику, и домашние задания 12-летки способны обсуждать на немецком. “Я теперь по-другому работаю, — рассказала нам позже учительница, — раньше учеников по максимуму загружала домашней работой, а теперь стараюсь побольше успевать в классе”.
Дальше началось то, чего больше всего боялась Цикулина. Устный опрос на тему, как прошли выходные. Наши “одноклассники” без запинки рассказывали про дачу, друзей и домашних животных. “Ну а как провела уик-энд Света?” — поинтересовалась учительница.
Услышав свое имя, бывшая медалистка Цикулина выдала единственную найденную в памяти и подходящую к случаю фразу: “Ихь хабе майне ома безухт!” (“Я посещала бабушку”).
Ее “триумф” прервал долгожданный звонок.
Урок второй. История.
Галопом по Европам
Историю в десятом классе теперь изучают по “лекционно-семинарской системе”. То есть в течение четверти учительница диктует под запись конспект, а потом устраивает контрольный опрос. Программа сорока пяти минут оказалась просто олимпийской. Мы начали с древних Китая и Индии и закончили древнегреческой мифологией. Китайские мандарины сменялись индийскими кастами, тотемы — легендами Древней Греции, а определения чередовались стрелочками, таблицами и схемами.
Нынешняя программа в отличие от советской задумана так, чтобы впихнуть в выпускников все и сразу — в голове должны быть заготовлены ответы на тесты ЕГЭ и экзаменационные билеты в вуз. Тут уж не до деталей. А вот дает ли такая методика глубокие знания — большой вопрос. Как показывает практика, молодежь не знает толком даже отечественной истории.
К середине урока от скорописи скрючились пальцы. Десятиклассники же в отличие от нас с легкостью справлялись с бешеным темпом истории. “Можно, я у тебя на перемене спишу?” — выбившись из сил, Максимова ткнула карандашом в спину сидящую впереди школьницу.
Орлиный взор исторички моментально уловил хулиганское поползновение ученицы-перестарка и парализовал ее в движениях. “Перекур!” — захлопнув тетрадку, взмолилась по окончании урока Цикулина. И мы помчались на улицу — отгуливать переменку.
Но не тут-то было. Бдительный школьный охранник преградил путь к двери: “Не выпущу! Если курить — то в туалет, а на улицу до конца уроков выходить не положено”.
В дамской комнате на третьем этаже нас окружили семиклассницы. “Курить есть? — строго поинтересовались они и, расстреляв полпачки, посоветовали: — Лучше встаньте поближе к кабинкам, тогда вас не будет видно от входа. Если шухер, успеете бросить бычок в унитаз”.
За перекуром 12-летние девчушки обсуждали не физику с химией, а дела любовные. “Слушай, а ты, что ли, с Михасем встречаешься? — полюбопытствовала одна из них у подруги. — Иду вчера с моим, а вы стоите, целуетесь, ничего вокруг себя не видите...” “А моего опять ревматизм прихватил”, — попыталась поддержать разговор Цикулина. Юные леди это не оценили.
Урок третий. Химия.
Элементарно, Ватсон!
Эту науку мы не могли понять даже в свою школьную бытность. Слова “валентность” и “диоксиды” нам до сих пор кажутся ругательными. Так что грызть химический гранит мы решили с азов и отправились в восьмой класс, в котором как раз и начинается этот чудный предмет.
Мензурки и колбочки завораживали. Учительница объяснила, как распознать вещество с помощью индикатора. И что вы думаете? Оказывается, это проще пареной репы! Льешь из одной баклажки в другую — оно розовеет, переливаешь обратно — цвет исчезает. И как мы этого раньше не понимали?!
“Все плывут кора-а-а-аблики...” — неожиданно заблеял мобильник Максимовой.
— Что это??? — у учительницы удивленно поползли вверх брови. — Петров, это ты опять безобразничаешь?
— Это они, — без зазрения совести сдал нас “одноклассник”.
“Стукач... У нас в школе за это били”, — шепнула Максимова и выключила мобильник.
— А вот какое действие оказывает фенолфталеин, я вам не скажу, а то вы у меня всю лабораторию растащите! — продолжила урок учительница. — Намекну только, что он в аптеке продается.
Нам, как старшим по званию, химичка после урока раскрыла страшный секрет. Под невыговариваемым термином скрывалось... слабительное.
На самом деле нам непривычно было видеть, как на химии показывают опыты. В наши времена всеобщий дефицит сказывался и на химических реактивах, поэтому мы помним только одну лабораторную работу — выпаривание соли из воды. Может, поэтому химия давалась с таким трудом?
Урок четвертый. Геометрия.
Противно доказывать!
“Это очень слабенький десятый класс”, — извинилась перед нами молоденькая математичка.
Мы с опасением уставились на доску, где уже было написано условие задачи. Это была очень простая, по словам учительницы, тема: параллельность прямой и, прости господи, плоскости.
“Параллельные — значит, не пересекаются, тангенс — это не котангенс, а пифагоровы штаны вообще во все стороны равны, — мы напряженно восстанавливали в памяти свой школьный багаж. — Ура, что-то вспоминается!”
Задача начиналась со слова “дано”. Дано было не густо. “А это еще что за загогулина между треугольниками?” — изумилась Цикулина, показывая пальцем на непонятный значок.
Когда мы с горем пополам сумели расшифровать все значки и символы, нам показалось, что из этого “дано” не следует ровным счетом ничего. “Задача не имеет решения!” — сообразили мы.
Сидящий за второй партой десятиклассник покосился на нас, поднял руку и изрек: “Данная задача может иметь два принципиально отличающихся друг от друга решения”. И предложил доказывать от противного.
Его мысль мы совершенно не поняли.
— Сейчас я все эти “дано” изображу на листочке, и мы сами разберемся, — обнадежила Максимова. И мы погрузились в рисование. Посмотрев на результат наших трудов, учительница, с трудом сдерживая улыбку, предложила нам “задержаться на пятнадцать минут после урока”. Вспомнилось, что так всегда подтягивали отстающих. Но мы понимали, что ни 15, ни 150 минут нас уже не спасут.
Приятно удивило домашнее задание — нужно было только еще раз доказать пройденную теорему письменно и сдать на следующий день. Учительница заверила, что это займет от силы полчаса. Нам-то в свое время приходилось корпеть над уроками до ночи…
Урок пятый. Литература.
А змей был очень ничего!
Ну уж на литературе-то мы блеснем перед молодежью! Как-никак, у обеих высшее филологическое и дипломные работы по Льву Толстому. Так что школьная программа — дело пустячное: хоть за пятый класс, хоть за десятый.
Мы вызывающе плюхнулись за первую парту. Сидящий сзади малец дернул одну из нас за локон и поинтересовался:
— А вы из “Секса в большом городе”, да?
— Нет, из “В бой идут одни старики”...
Оказалось, что программа седьмого класса уже изрядно подзабылась. Мы готовы были часами рассуждать о влиянии повести “Крейцерова соната” на общественное сознание, перечислять круги ада “Божественной комедии” и даже декламировать нетленное для советской эпохи: “Под вечер в гестапо ее привели...”.
Но — позорище! — мы попали на урок древнерусской литературы, на “Повесть о Петре и Февронии Муромских”. Сконцентрировались и попытались вспомнить хоть какую-то информацию по этому вопросу. “Там кто-то пошел по всему телу струпьями и язвами!” — наскребла по сусекам памяти Максимова.
Семиклашки читали текст по очереди вслух. Потом учительская указка выбрала Цикулину. Она уставилась в книгу и, покрываясь красными пятнами, начала читать доставшийся ей отрывок: “Дьявол вселился в неприязненного змея, летающего к жене князя на блуд. И являлся он ей в своем естественном облике, а людям, приходящим к князю, являлся князем, сидящим с женой своей. Жена этого не таила и рассказала обо всем мужу своему. Змей же неприязненный насилие творил над ней”.
Это был недетский любовный треугольник. Князь Павел, его родной брат, Змей и жемчужина этой шведской семьи — красавица Феврония. Ничего себе сказочка!
Зато дети воспринимали древнерусскую повесть совершенно спокойно. Да и учительница Ирина Вячеславовна вела себя так, будто читают они сказку про репку…
— Внимание, трудный момент, — только и уточнила она, — не запутайтесь: Павел — князь, а Петр — его родной брат.
Пролистав учебник, мы очень удивились, что за этот год семиклашки начнут с Петра и Февронии, а закончат аж Алексеем Толстым. “Так составлена программа, — развела руками учительница, — чтобы у них хотя бы общее представление о литературе появилось”. Интересно, что будут помнить из нее эти школяры спустя этак 5—10 лет?
