Таль был всеобщим любимцем, самым популярным и остроумным гроссмейстером на планете. И дело не только в удивительном стиле игры — комбинации “волшебника из Риги” были фантастическими, — но и в его человеческих качествах. Вокруг Таля всегда царила атмосфера радушия и доброжелательности, его обаяние и юмор подкупали всех, кто был с ним знаком.
Если молодому читателю не очень известно творчество Таля, то в любом случае он знает его имя из песни Высоцкого, помните: “Честь короны шахматной — на карте, он от пораженья не уйдет: мы сыграли с Талем десять партий — в преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: “Такой не подведет!”
Шуточки Таля никогда не были обидными для собеседника, правда, однажды он сам чуть не пострадал. На вступительных экзаменах в университет, цитируя “Евгения Онегина”, он ради шутки сделал “ошибочный ход”: немного подкорректировал пушкинскую строку, заменив слова “Летний сад” на “детский сад”…
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в детский сад гулять водил.
Но все обошлось — Таля приняли на филфак. То ли преподаватель подзабыл Пушкина, то ли высоко оценил юмор абитуриента.
Таль поверг Ботвинника и стал чемпионом мира в 1960 году. А познакомились два Михаила за два года до своего поединка на шахматной олимпиаде в Мюнхене. Вот первый диалог двух великих игроков. “Зачем вы пожертвовали пешку?” — спросил удивленный патриарх у юного дебютанта сборной. “Извините, просто она мешалась под ногами”, — последовал типичный ответ Таля, которыми он славился уже тогда.
Однажды Михаил Ботвинник написал Салли, первой жене Таля, письмо, выразив озабоченность здоровьем ее супруга и предложил им на время перебраться в Москву, чтобы Миша мог полечиться в столичной больнице. Прочитав письмо, Таль был серьезен лишь мгновение, а потом объяснил Салли суть послания: “Я все понял! Патриарх просто влюбился в тебя и хочет перетащить в Москву. Но сама посуди: стоит ли менять одного экс-чемпиона на другого?!”
На турнире претендентов на острове Кюрасао у Таля начались почечные колики, и он угодил в больницу. А когда полегчало, поспешил выписаться. Ему предложили немного задержаться для детального обследования. Но Таль категорически отказался. Главный врач больницы, милый человек, сказал ему перед выпиской:
— У вас там так страшно, арестовывают и отправляют в Сибирь. Оставьте хоть свою красотку Салли здесь, она мне очень нравится.
— Она вам нравится здесь, — возразил Михаил, — а я, если придется, буду любить ее и в Сибири.
На Рижском взморье мать Таля, Ида Григорьевна, решила познакомить его с интеллигентной грузинской старушкой, носившей когда-то титул княгини. Когда она рассказала сыну о бывшей княгине, Михаил отреагировал мгновенно: “Мамочка! Княгиня не может быть “бывшей”, как не может быть “бывшим” сенбернар. Это же порода, а не должность”.
Таля всю жизнь преследовали болезни, к тому же он никогда не соблюдал “режим гигиены”, и поэтому уже в 50 выглядел на все 70. На одном вечере юного Каспарова спросили, что он думает о Фишере. “Пусть лучше ответят присутствующие здесь живые классики!” — переадресовал Гарри вопрос сидящим рядом Талю и Петросяну. При этих словах дремавший Таль (как обычно, он был слегка подшофе) встрепенулся, поднял голову и пробормотал: “Еле живые классики…” И в очередной раз блеснув остроумием, снова погрузился в сон. Петросян поморщился, но тут же картинно принюхался к своему соседу, махнул рукой и рассмеялся.
Когда между Карповым и Каспаровым пробежала черная кошка, на помощь призвали Таля: “Почему бы вам не стать третейским судьей, — спросили его, — ведь у вас хорошие отношения с обоими чемпионами?” “Но еще лучше у меня отношения с Талем, — дал уклончивый ответ Михаил, — и поэтому мне бы не хотелось вмешиваться в спор”.
Сборная СССР прибывала в аэропорт Белграда, и капитан команды Александр Котов напомнил гроссмейстерам, чтобы они приготовили паспорта. Все выполнили указание, кроме Таля. “Меня и так все знают в Югославии, — объяснил Таль, — и пограничники будут спрашивать не мой паспорт, а мой автограф. А ручка у меня всегда наготове”.
