Кроме писания заметок, расследований и репортажей Геннадий Николаевич занимался еще одним важным делом — брал людей на работу, менял им судьбу. Пристроил и нашего обозревателя.
Если б не Геныч, меня бы здесь не было. Все началось с бродячей грозненской суки. Она перебежала улицу со щенком в зубах и забилась в щель под надписью “мины”. Я запомнил картинку и по пьянке пересказал заезжему московскому репортеру Жаворонкову.
— Эта собака — и есть Чечня, — сказал Геныч. — Напиши про нее, а мы напечатаем. Я договорюсь.
Так я стал журналистом.
* * *
Публицист Жаворонков блистал лет десять. С середины восьмидесятых до середины девяностых. Первым рассказал о расстреле польских офицеров в Катыни. Ездил по уголовным лагерям, писал очерки о советских экономических преступниках, которые по новым российским законам уже считались предпринимателями, но еще досиживали свои сроки по законам советским. В девяностые стал военным корреспондентом. Абхазия, Молдавия, Осетия, Ингушетия, Чечня. Писал точно: “Парень хотел его застрелить, но от волнения рассыпал патроны и принялся их собирать, присев на корточки, как мальчишка в песочнице”.
А потом конъюнктура сменилась. Редакторы потребовали писать короче и отстраненней. Я приспособился, а Геныч редактора послал. Геныча перестали печатать.
* * *
Он слонялся по редакции “Общей газеты” без дела, вел жизнь заслуженного и ненужного пенсионера. В редакции умер завхоз.
— Геныч, напиши некролог, все равно тебе делать нечего.
Он написал. Заметка ошеломила редакционных снобов.
— Геныч, как нежно ты о нем написал! А ведь мы ничего не знали. А он, оказывается, летчиком был. А мы думали, он всегда был завхозом. А ты так хорошо написал. Про какого-то завхоза.
Мы стояли на лестнице у окна, выходящего на Гончарную. Геныч потушил сигарету.
— Пойду-ка я домой. Автор нашумевшего некролога.
* * *
Вскоре Геныч уволился. Я помогал ему выносить вещи из кабинета. Геныч распахнул шкаф и сбрасывал его содержимое — негативы, папки, блокноты — в большую дорожную сумку. Одна такая сумка, уже полная и застегнутая, стояла у дверей. Мы шли по Гончарной к Садовому, остановились перекурить.
— Все у меня прекрасно, — сказал Геныч. — Деньги на первое время есть, а еще я с издательством договорился на две книжки. Ничего особенного, документально-художественное исследование “Россия—Чечня на рубеже веков”. В двух томах. Один том, если хочешь, можешь ты написать, я договорюсь. Материалы я уже подобрал, забирай любую сумку. Только у издателя требование, чтобы текст был цельным, типа повести. Сюжет, интрига, герои, конфликт. Обязательно, чтоб любовь. Какая-нибудь чеченка, в которую влюбляется пленный контрактник из Омска. А у нее брат — телохранитель Басаева. И она его… Короче, женщина необходима.
В этом месте как раз появилась женщина. Опрятная бабушка-попрошайка.
— Сыночки, не поможете?
Геныч достал бумажник с только что полученным расчетом, пошарил между сиреневыми купюрами.
— Слушай, старик, — сказал Геныч. — У меня мелких нет, подай человеку десять рублей, я завтра верну…
* * *
Спасибо, Геныч, за халтуру, но какой из меня писатель. Любой сюжет кажется мне надуманным, а герои знать друг друга не хотят. Едва собираются вместе, тут же у них возникает конфликт. А я устал от конфликтов. Да и нет в моей “России—Чечне” ничего цельного. Все падает и осыпается. Кругом руины и пепел. Пыль и осколки. Стол завален этим прахом. Жена ворчит. Забери, Геныч, себе хотя бы часть и используй как знаешь. После сочтемся.
Десятку, кстати, можешь не возвращать. Женщина за меня уже помолилась.
