65 лет назад Москве приходилось туго. Несколько недель в начале зимы 1941 года город был “на волоске”. Немцы яростно штурмовали ближние подступы к Москве, ежедневно бомбили. Одним из решающих факторов в своей победе фашистские военачальники считали артобстрелы Белокаменной из мощных орудий. Но ничего не вышло из этой затеи. Есть сведения, что германским воякам все карты спутал простой телефонный звонок.
3 декабря в Моссовете в комнате дежурного задребезжал телефон. Звонившая женщина была явно взволнована: “Под Лобней, в Красной Поляне, фашисты устанавливают дальнобойные пушки для обстрела Москвы! Они располагаются…” Сотрудник сразу же передал эту информацию военным, она ушла на самый “верх”. По приказу Ставки командующий 16-й армией генерал Рокоссовский подтянул из резерва на этот участок фронта танковую бригаду, 4 дивизиона “катюш” и предпринял контрудар. Позиции немецкой супербатареи были перепаханы артиллерийским огнем и захвачены нашими танкистами.
В архиве Министерства обороны сохранились рапорты военных лет, которые подтверждают: в Красной Поляне советские войска захватили в качестве трофея дальнобойное орудие калибром 200 мм. Этот монстр действительно мог достать своими снарядами до самого Кремля. А вот по поводу удивительного телефонного звонка, якобы спасшего Кремль от обстрела, документальных подтверждений нет. Однако корреспонденту “МК” довелось встречаться с ветераном-краеведом из Мытищинского района Сергеем Лавровым, который много лет назад нашел “концы” этой любопытной истории.
— Еще в 1970-е я пытался разобраться, мог ли быть такой “исторический” звонок. Косвенным подтверждением служит тот факт, что все краснополянцы — очевидцы событий, подтвердили: наши пушки и “катюши” били прицельно — не вообще по поселку, а по конкретному участку за лесной опушкой, примыкавшей к Красной Поляне с запада от развилки Рогачевского и Дмитровского шоссе. Значит, был “наводчик”! Однако то, что из самой Красной Поляны никому не удалось бы позвонить 3 декабря 1941 года в Москву, — абсолютно точно. Старые сотрудники местного узла связи в свое время подтвердили, что по распоряжению военных телефонный кабель был перерублен еще накануне захвата поселка немцами. Значит, если кто-то звонил в Моссовет — то из самой столицы. Историю прояснила Евгения Горохова, с которой мы встретились. Перед фашистским нападением она работала учительницей немецкого языка в краснополянской школе и в эвакуацию не поехала.
Евгения Владимировна вспомнила, что вскоре после захвата Красной Поляны немцами к ней в избу зашел германский офицер и потребовал: “Немедленно убирайтесь отсюда! Рядом с вашим домом будет располагаться артиллерийская позиция”. Однако Горохова не послушалась. Солдаты, строившие батарею, время от времени забегали в дом погреться, из их разговоров Горохова поняла, что эта дальнобойная батарея предназначается для обстрела Москвы. Они даже от русской женщины этого не скрывали: “Кремль — бум! Бум! Капут!” Надо было как-то сообщить советскому командованию, но как? Тут в дом постучалась незнакомая женщина — вот, мол, работала по мобилизации на рытье противотанковых рвов, а теперь пробираюсь домой в Москву. Женщина просила указать ей наиболее безопасную дорогу. Евгения Владимировна не только указала, но еще дала незнакомке записку для своей родственницы, живущей в столице: “Оленька! В Красной Поляне немцы. Обязательно сообщи военным: за нашим домом, в лесу, где была футбольная площадка, устанавливают большие пушки для обстрела Кремля”. Этот текст Горохова дала прочитать женщине и попросила обязательно передать важные сведения по назначению.
9 декабря фашистов отогнали от Красной Поляны. А вскоре после этого Евгения Горохова встретилась с адресатом той своей записки, и Ольга подтвердила: едва получив послание, она сразу же передала важную информацию в Наркомат обороны.
— Значит, и в Моссовет тоже она звонила?
— Нет. Евгения Владимировна была уверена, что это сделала незнакомка, которая сумела пронести записку через фронтовую полосу в Москву. Видимо, передав бумагу Ольге, она решила продублировать сообщение о немецкой дальнобойной батарее и дозвонилась по телефону туда, где этой информации могли “дать ход”, — в Моссовет. Вот только имя этой отважной москвички осталось для нас неизвестным: Евгения Горохова так и не смогла за давностью лет вспомнить, как же она назвала себя, постучав в дверь избы в тот декабрьский день 1941 года.
