“Никогда ни перед кем не пресмыкался и перед тобой не буду!” — кричит Шарапов на малине Горбатому.
В этом и есть весь Владимир Конкин, исполнитель знаменитой роли, замечательный актер. Которому пока так и не дали народного…
— Почему до сих пор столь популярна фраза: “Ну и рожа у тебя, Шарапов”? Вас этот Шарапов самого не достал?
— Был период, когда меня это очень раздражало. Володя Высоцкий, произнесший эту фразу...
— …по сценарию?
— Да, это было в сценарии. Но тем не менее он так сочно это сделал и все время отвлекался на поцарапанную физиономию Шарапова с этим бинтом… В этом было определенное дружеское сострадание, это не было оскорбительной фразой. Но, конечно, когда ты каждый день по сто раз слышишь себе в спину “ну и рожа у тебя”, иногда хотелось…
— В глаз дать?
— У нас ведь иногда наши уважаемые зрители думают, что если они сказали такую фразу, то они сразу же располагают актера, потому что он узнан.
“Находиться в труппе театра более 5 лет для актера преступно”
— Отчего вы часто меняете театры?
— Ну 11 театров за 35 лет, согласитесь, это в общем-то не мало, но и не много — это средне.
— Характер, что ли, неуживчивый?
— Нет, дело не в этом. Находиться в труппе театра более 5 лет, мне кажется, для актера преступно. Почему преступно? Я нисколько не уничижаю достоинства наших многих блистательных актеров, у которых на всю жизнь одна печать после театрального училища. Они в этом театре, Вахтанговском ли, Ермоловском ли, уже как вечность. Да бога ради, но мне кажется, что когда в театр приходят каждый год новые актеры, а ты все там и ты такой уже вождь, такой уже гуру, то перестаешь замечать, что, к сожалению, за твоей позой мало что осталось. Актер должен бедолажить, во всяком случае, это моя позиция. Как только мне становится покойно, благодушно — все, значит, надо убегать, нужен адреналин, как сейчас говорят.
— С женой Аллой вы уже 32 года, а почему не сразу венчались?
— Да нет, 35 уже, извините. Что ж вы так, три года-то скинули? В 1989 году дочка у нас последняя родилась, и мы поняли, что нам это необходимо, чтобы укрепить наши отношения.
— Вас, собственно, знают по двум фильмам — “Как закалялась сталь” и “Место встречи изменить нельзя”?
— Это была уже не первая и не вторая, а, по-моему, 12-я картина. Мы начали снимать “Место встречи” в апреле 1978 года и закончили где-то в конце июля 1979-го. После озвучания мы спешили к Дню милиции — на ноябрьские праздники картина пошла в эфир.
— Вам тогда было…
— 27, а в этом году, 19 августа, на Преображение Господне, мне исполнилось 55.
— С тех пор вы стали очень набожным?
— Ну, наверное, это слишком высокая оценка моих религиозных чувств, потому что нельзя забывать, что я все-таки лицедей. Моя профессия — таскать личину на сцене и в кино, и, естественно, всякая личина может прицепиться и к сердцу, и к душе, и вот здесь как раз религия помогает. Для меня религия — это способ сохранения личности. Иногда мне кажется, что я как будто вчера снялся в “Как закалялась сталь”, хотя этому фильму уже 34 года. Я ловлю себя на мысли, что до сих пор помню сцены, монологи из того же “Места встречи” или “Аты-баты, шли солдаты”. 49 фильмов и около 50 ролей в театре — они так или иначе во мне гнездятся.
“Даже не замечаю, что три часа на службе стою…”
— Ваше лицо для среднего и старшего поколения — лицо Павки Корчагина… Набожный Корчагин — гримасы жизни!
— Наверняка вы, сударыня, заметили, что я далеко не ханжа, я не проповедую — это не моя прерогатива, это дело наших православных служителей, это они просвещают паству.
— Может быть, вашему приходу в религию предшествовали какие-то события?
— Начиная с той же картины “Как закалялась сталь”, в моей жизни все чаще и чаще стали встречаться священнослужители. Вначале я к этому относился как к интересным знакомствам, но постепенно стал нуждаться в этих людях. В их глубине постижения мира, основ его я стал чувствовать, что они меня укрепляют. Не всегда меня даже самый веселый анекдот может развеселить, я иногда хочу вести диалог в тишине. Как раз именно храм дает мне такую возможность. Когда я разговариваю с Господом — я выхожу в мир с новыми силами, даже не замечаю, что три часа на службе стою…
— Вся эта религиозность вам очень идет, вы обходительный, мягкий, правильный, еще правильнее того Шарапова, с которым вас тоже ассоциируют.
— И это все при жизни вы мне говорите? Господи, кто бы такое мог сказать! Ну, кстати, да, я достаточно нежен и обходителен, стараюсь.
— Все же вы актер!
— В своей личной жизни я стараюсь не использовать все эти актерские штучки…
— Вы сказали: “Крыса рожает по 15 крысят каждый месяц, львица раз в 2 года одного льва — хочется быть львицей…” Это про всеядных актеров, которые снимаются в этих сериалах?
— Скажу только про себя — я начал в начале 70-х годов, и для кого-то я до сих пор Корчагин. Есть планка, ниже которой я опускаться не могу, не имею права этого делать. Вот пример: Павла Кадочникова люди старшего и среднего поколения прекрасно помнят, он снялся в “Подвиге разведчика”. Он народный артист Советского Союза, лауреат Ленинской премии и так далее. Всю свою жизнь он снимался только в положительных ролях. И меня определенная зрительская аудитория будет всегда сравнивать с Корчагиным, с Шараповым, с Кирсановым из “Отцов и детей” — с героями, несущими положительный заряд. Я актер характерный, у меня в дипломе было написано амплуа: “лирический герой-простак”.
— Хорошо, почему вы не играете в сериалах положительных героев?
— Когда мне сегодня предлагают роль и говорят: “Ну там в одной сцене надо будет попу показать”, я говорю: “Ребята, покажите свою”, и я еще раз потуже подтягиваю поясочек, продырявливаю там дырочку, и моя семья к этому готова, потому что в конце концов себе дороже. Как сказала мне Фаина Георгиевна Раневская в Театре Моссовета (после “Как закалялась сталь” меня Завадский пригласил туда на роль Раскольникова и обещал квартиру, но ничего я не получил): “Володя, сняться в плохом кино — это то же самое, что плюнуть в вечность”.
“Высоцкий был совершенно непредсказуемый человек”
— Почему в СССР делали хорошие телесериалы? “Место встречи”, например?
— Была определенная культура производства, тогда даже слова “сериал” не существовало — это был “многосерийный телевизионный художественный фильм”. Тут много причин, но важнейшая в том, что кинематограф — это деталь. Можно быть каким угодно гениальным, но если оператор не видит, как у меня вибрирует рука и тянется к бокалу с водой и выдает мое состояние, или — ой-ой, вот божья коровка поползла, а в это время юноша объясняется с девушкой… Сегодняшнее сериальство лишено этих деталей…
— Я надеюсь, вы сейчас не будете увиливать от ответа, но я была приятно удивлена такой дружбе, пронесенной через года, когда давеча увидела вас на квартире Кирпича—Садальского. Оказывается, Высоцкий был против Станислава? Оказывается, если бы не ваше заступничество за него, не видать бы ему этой роли Кирпича, Кости Сапрыкина?
— Да просто так сложились обстоятельства. Когда Стасик появился у нас на съемочной площадке, уже прошло где-то месяцев пять съемок, то есть я уже привык немного к своеобразной манере Владимира Семеновича жить на съемочной площадке и вне ее. Это, в общем-то, мягко скажем, был не очень-то простой человек во всех отношениях, и подойти к нему с какими-то одними лекалами и клише было очень сложно. Мало того, он был совершенно непредсказуемый человек, и что случится через секунду с его настроением, никто не знал, даже его друг Станислав Сергеевич Говорухин. Последний, являясь режиссером-постановщиком, иногда даже терялся от каких-то непонятных, спонтанных взрывов Владимира Семеновича.
У Стасика там, как вы помните, довольно-таки много текста, и он еще должен был это смешно делать. А Высоцкому некогда было, он все время спешил, понимаете… Стасик же одно слово сказать забыл, второе, что-то перепутал, и Высоцкий начал очень нервничать, мягко скажем. Я понял, что Стасик уже начинает бледнеть, синеть, заикаться и запинаться, я ему шепнул: “Стасенька, попроси у Говорухина полчасика перерывчика, подышать воздухом”, — и Стасик выдавил из себя просьбу, он был очень интеллигентный, робкий, несмелый, и я его очень люблю за это, потому что в нем есть эти качества. Те, кто думает, что Стасик — это такой фонтанирующий, каскадный актер, импровизатор, с юмором, иногда очень острым, это не всегда так — он и нежный, и ранимый, и ничто человеческое и лирическое ему не чуждо. И вот он попросил перерыв, и я его за ручонку взял и за сарай (дело было на Одесской киностудии) отвел.
Дело в том, что ко мне к тому времени прониклись уважением бильярдисты местного клуба. Сначала они обхаживали Высоцкого, но он послал их на три буквы, и они на него обиделись. С тех пор они стали любить меня и таскать с Привоза овощи, фрукты и, как всегда, бутылочку шампанского. Все это накрывалось на Одесской студии за сараем.
Там я Стасику стакан шампанского и налил. Он тяпнул, я говорю: “Стасенька, выдохни, и все в порядке, ты все прекрасно знаешь”. Мы с ним только познакомились, у нас никаких отношений не было, просто я уже знал эту школу картины “Место встречи” — как тут хребты ломают. И он как-то воспарил, у него пошло с речью. Высоцкий говорит: “Что, тебе язык, что ли, прикусили?” — и Стасик блистательно, сочно и вкусно сыграл. И это родилось оттого, что Стасик талантливый, оттого, что немного, может, выпил шампанского... Я к чему это говорю? Вот так же и мне помог, оказался в очень тяжелую минуту в этой картине рядом со мной покойный Витенька Павлов, которого мы похоронили буквально несколько месяцев…
— А с вами-то что было?
— А я вообще из картины хотел уходить. Я уже не считал возможным работать с этими людьми. Но приехал Витя Павлов и говорит: “Ты что? У нас завтра с тобой съемка”. А мы с ним тоже только что познакомились, и он: “Ну-ка пойдем на воздух”. Взял сценарий, а мы жили в Одессе в гостинице “Аркадия”. Рядом с ней была высшая партийная академия и перед входом черный из мрамора бюст Ленина и белый из мрамора бюст Карла Маркса. И вот Витя, опираясь то на одну лысину, то на другую волосатость, начал читать сценарий, и я понял, что я сейчас умру со смеху. Оказывается, это комедия! Только Витя Павлов мог так это прочитать — это был настолько искрометно и смешно, что он из меня выбил этот клин. И тогда я сказал себе: “Э, нет, не дождетесь”. Как теперь говорят все наши проходимцы, “не дождетесь” — наворовали, а чести-то нет, сами не уходят...
— Слушайте, Володя, а что это Высоцкий вас всех так запугал? Вас за комсомольского холуя посчитал, Станиславу сниматься не давал, что это он вообще себе такое позволял-то?
— Ну это его право, я не сужу этого человека, тем более его на белом свете нет уже 26 лет. Важно, что произошло главное: этот дуэт, два Володи, он состоялся.
— А Говорухин больше не предлагал вам сниматься?
— Я у него снялся в 81-м году в “Томе Сойере”, сыграл доктора Робинсона, с тех пор он почему-то не зовет меня, но, честно признаюсь, я и не нуждаюсь в этом.
— Я слышу по голосу некоторую обиду на него. Как же так, он же вам прямо как отец родной?
— Да какой отец родной? Отец родной для меня — это Мащенко, моя первая картина. А Говорухин на нас стал Говорухиным. Без нас он так бы и был режиссером Одесской киностудии, в крохотной квартире которого не было даже телефона. Это смешно, это мы его родили, а не он нас.
“Насколько вы поняли, я человек неглупый…”
— Популярная характеристика теперешнего времени: были времена худшие, но не было подлее, да?
— Я думаю, что, как всякое заболевание, это пройдет. Я, кстати, тоже не снимаю с себя ответственности за свою страну. Я вон уже четвертую внучку поджидаю, поэтому мне нужно что-то оставить им, достойное и нормальное, потому что страна великая, прекрасная, замечательная, и в ней много хороших людей.
— Даже среди политиков?
— Вот политики — это большая головная боль, потому что, к сожалению величайшему, я обратил внимание: как только политик начинает добиваться прихода во власть — он сразу о народе думает. А как только попадает в эту стаю… у них там какие-то свои общие законы. Они тут же теряют индивидуальность, это очень плохая театральная труппа. Все очень похожи: дядьки на теток, тетки на дядек, они даже могут портки переодеть на юбки — будет одно и то же. Право, не знаю, чем дело кончится, но этот театр мне не очень нравится, честно признаюсь.
— Тем не менее вы выдвигались депутатом Мосгордумы в 2004 году, а зачем? Вас гложут амбиции?
— Нет, не гложут. Насколько вы поняли, я человек неглупый, и, может, я бы принес определенную пользу… Увы, моя индивидуальность не пришлась ко двору.
— Все потому, что за словом в карман вы не полезете!
— Это раз. А потом, вы прекрасно знаете, что наши выборы — это большое условное шоу…
— По Москве передвигаетесь на машине?
— Нет, ни в коем случае. Я отказал себе в этом неудобстве. По Москве теперь — только муниципальным транспортом.
— А шапочку на глаза не натягиваете, чтобы вас не узнавали?
— Вы знаете, нет — я гордо смотрю вперед.
— Дача имеется?
— Есть, небольшая.
— Так у вас все есть?
— Ну вот видите, когда все есть — и поговорить не о чем!
— А я теперь думаю, что в церковь надо чаще ходить. Боженька хорошему человеку всегда даст…
— Я бы всем знаете, что еще посоветовал? Мои дорогие, радуйтесь! И в скорбях своих радуйтесь, эта божья заповедь никому еще не помешала… Вон посмотрите, за окошком целый месяц у нас висит какая-то туча, и ни одного солнечного лучика, но мы-то с вами прекрасно знаем, что не навсегда это!
