Кому праздник, а кому — в духовку.
Спецкоры “МК”, утерев щедрые девичьи слезы, тоже переоделись свинарками и помогали свиньям отправиться в последний путь.
— Скажи, а у свиньи есть душа?
— ???
— А в чем тогда смысл ее жизни?
— Ну, это просто — быть съеденной, принести пользу людям.
— Так, значит, мы и есть те самые свиные боги, которые решают: стать ей жареным поросенком на рождественском столе, сочной отбивной на ужин холостяка или хрустящими ушками под соевым соусом из китайского ресторана…
Что до нас, авторов этого репортажа, то я, Катя Сажнева, девушка сугубо городская поросят до этого видела только на картинках и в шашлыке. А вот Даша Добрина, человек близкий к натурпродукту, всю юность провела на казачьей станице близ Ростова. Среди немодифицированной флоры и фауны.
И знавала она там одну свинью по имени Машка...
Не просто Мария
Обычно свиньям, если их в хозяйстве много, клички не положены по статусу. Слишком короток их век. Десять месяцев — и на бойню. Но эта Мария неожиданно стала исключением.В округе эта свинья слыла долгожительницей. Было Машке два с половиной года. И была та неизлечимо больна. Не росла. И не толстела.
Это в городе мини-пигам хозяева радуются, а на селе с хворой свинкой никто связываться не хотел. Визгу от нее много, а мяса ни хрена. Хотя из дома Марию не выгоняли. Привязались со временем.
Так и похрюкивала она рядом с собаками, встречала из школы хозяйкиных дочек, радостно махая им куцым хвостиком. Машкины собратья день-деньской сидели в сарае, а болящую животину хозяева даже в сад попастись выпускали: мол, все равно где подохнет!
Но зараза Машка на корнеплодах и клубнике поперла вдруг в весе. И неожиданно для всех пошла на поправку. А потом — под нож.
Так положено.
…Как рыдала хозяйка, освежевывая ее хладную тушу! Никто из домашних так и не прикоснулся к самодельной колбасе. Все, что осталось от бедолаги, по дешевке сбагрили перекупщикам на рынок. “Мы ее слишком любили, чтобы съесть”, — искренне горевала семья. И делилась своим горем со всеми, кто готов был выпить за помин Машкиной души.
— Может, не стоило так… сурово? Пусть бы уж лучше умерла сама собой от старости? — спрашивали городские туристы у скорбящих хозяев.
— Это закон природы, — мудро отвечали те. — Для людей свой. А для свиней — свой.
Историю об уникальной Машке, мир праху ее, и вспомнили мы, когда подъехали на ночь глядя к свиноферме в Домодедовском районе, где по графику забивали очередную партию упитанных праздничных поросят. Приехали — и сразу же копыта на боковую.
За стенкой, в отдельных катухах — загончиках, похрюкивали-похрапывали будущие герои нашего репортажа. Еще не ведавшие, что готовит им грядущий день.
Свиньи как люди
Утром мы проснулись от нечеловеческого визга. И характерного запаха. В окружении сплошных хрюшек.С рукомойника пялился на нас новый русский хряк. Кокетливая свинка-блондинка — гламурная барышня с подведенными шоколадными глазками — презрительно взирала сверху вниз. С серванта — на диван.
Свиньи эти были фарфоровыми, сувенирными, ненастоящими. Но что еще дарить на скотном дворе?
Зато крик вокруг стоял чисто конкретный. За стеной, буквально в нескольких метрах от нас, доживали свои последние минуты породистые символы 2007 года.
— С эстонцами закончим, начнем бить голландцев, — как истинный полководец описывал фронт предстоящей работы рыжий красавец Юра, здешний главнокомандующий.
Его подручные — шесть парней в резиновых фартуках, резиновых сапогах и резиновых же по локоть перчатках — тащили на убой очередную хрюкающую жертву соответствующей породы. На спине приговоренной отчетливо выделялась красная полоска — черная свиная метка. “Заказчики заранее приезжают и выбирают для себя подходящие окорока, — объясняет Юра. — Чтобы с другими не перепутать, мои ребята отложенный товар перед забоем метят”.
Стоп! Мы мечтали узреть пасторальный пейзаж Подмосковья, поухаживать за живыми зверюшками на скотном дворике, покормить из резиновых сосок розовощеких поросят, одновременно завязывая бантик на шее их дородной свиномамаши.
Алый бантик, да — но отнюдь не алую метку.
Мы ехали делать жизнеутверждающий материал о том, что свинья перед Новым годом — это не только 300 кг ценного мяса с прослойкой высококалорийного сала, а еще и личность.
Но вокруг чавкала зимняя подмосковная грязь вперемешку с невинной свиной кровью.
— Конечно, все хотят, чтобы свинина росла на деревьях, но кому-то и такую работу надо выполнять, — подмигнул нам “генерал” Юра и предложил тоже облачиться в резиновые спецсапоги.
Юра — философ. Широкой русской души человек. Он может часами говорить о двух вещах на свете. О свиньях. И о женщинах. Причем с одинаковым восторгом.
— Вот как кабан обхаживает свинью? — рассуждает Юра со знанием дела. — Она ж гордая, сразу кавалеру не дается. Он к ней и так подойдет, и эдак, сто раз обнюхает, поищет, так сказать, общие точки соприкосновения — и только потом “в постель”. А подружка его еще и не принять может. У людей же теперь все гораздо проще. Оттого они и страдают. У нас за животными раньше девушка ухаживала, таджичка Диля. Все ее готовы были на руках носить. Но просто так. А она предпочла моим парням какого-то заезжего гастарбайтера-строителя. Тот ей пообещал, что, пока сам работает в Москве, будет отдавать пять тысяч рублей в месяц, половину своей зарплаты, на содержание, и еще на кормежку добавит. Диля к нему с радостью пошла — вот и вся любовь! Расчет сплошной. А у нас не стало свинарки…
Свинарка — вымирающая ныне в Подмосковье профессия. Всем по столицам, по офисам надо. Если и ухаживают за скотом бабы, то уже сильно в возрасте. Или приезжие гастарбайтерши. И ни одной красотки, прививающей свиньям эстетический вкус.
Не успели мы прийти в себя от рассказа о “ветреной” Диле, как на скотный двор дружным коллективом ворвались телевизионщики одного канала. Они тоже искали пасторальную идиллию. “Ни одной подходящей натуры — красивой, молодой свинарки в самом соку — на область, представляете? — жаловался оператор, направляя на нас объектив. — А нам положительный репортаж о передовых женщинах и свиньях позарез нужен. На свиней нынче аншлаг. Попозируйте хоть вы, девчонки!”
Взяв лопату — оружие свинарок, — мы с полчаса гонялись по загону за резвыми поросятами. Выбирали тех, кто без меток. А они гонялись от нас. Наконец поймали, обняли и сказали дружно в камеру: “Чи-и-из!”
— Наш репортаж мы ведем из показательного подмосковного свинарника, работники которого готовятся к встрече Нового года вместе со своими питомцами. К 2007 году они подошли с неизменно высокими показателями, — поставленным голосом произнес в экран красивый молодой журналист.
…Но себя по телевизору мы так и не увидели. В кадре были одни хрюкающие пятачки. Позже репортеры извинились: “Начальство сказало, что у вас лица слишком интеллигентные!”
В ритме похоронного вальса
Нет, интеллигентность свинству не помеха. Усатый Виктор в гуцульской шапке разделывает свиную тушу на ровные куски виртуозно — будто на музыкальном инструменте играет. Когда-то он заведовал Домом культуры. У себя в селе, в далекой Молдавии.Потом Молдавия стала Молдовой. Виктор — безработным. Дома остались трое детей, и всех надо учить. И никому не нужна была его игра на любимом саксофоне, который молча покрывался пылью, лежа на шкафу.
— Сюда я приехал в прошлом мае. Земляки сказали, что в России нужны забойщики, — говорит Виктор. — А местные жители на это дело не идут. Считают, что платят мало. Вашим все на бутылку не хватает. А мы что: с головы по 200 рублей имеем — и довольны. Чужих в бригаду не берем. Да и у себя дисциплину держим. Чтоб не пить, не курить, не гулять. Хотя иногда голова кругом. Попробуйте с утра до вечера такими вещами заниматься…
А душа у Виктора все равно поет.
Да не теперешнее, новомодное: “Стоят девчонки, юбки по колено” — что с удовольствием врубают его молодые коллеги Марьян и Сергей, а вечное.
— Евгений Дога. Мой земляк. Вальс из кинофильма “Мой ласковый и нежный зверь”, — закрывает экс-директор глаза, прислушиваясь к внутренней музыке в своем организме. — Гармошку бы сюда, я б вам так такого Догу сыграл! Я вообще считаю, что работать в нашем деле лучше под классику. Так человечнее!
Раз-два-три. Кружатся туши, подвешенные на железных крюках к перекладинам вдоль стен. Работник Сергей бережно снимает каждую и — как невесту — в обнимку тащит в огромный грузовик-рефрижератор. Полчетвертого вечера. Надо успеть доделать до утра заказы на еще три московских рынка. Раз-два-три…
Вот и последняя на сегодня партия свинок обрела вечный покой — и можно уже перекусить, прикорнув на маленькой кухоньке. Где на новом календаре, что старательно приклеили на стену перед самыми праздниками, запечатлены многочисленные поросячьи рыльца.
С Новым годом, свиньи!
А живут молдавские гастарбайтеры по соседству со своими “клиентами”. В маленьких комнатушках на троих. Едят все вместе — и резчики-молдаване, и два узбека-мусульманина, ухаживающие за поголовьем. “У вас же свиньи — грязные животные?..” — спрашиваем у хитрого Шукрада, перемешивающего плов со шкварками на плите.— Да мы, пока в России, все — русские, — усмехается узбек. — Эх, если бы вы знали, какие у нас в Самарканде лепешки! Неделю лежат и не черствеют, — ностальгически вспоминает он, накладывая на ржаной хлеб очередной шматок вареного сала.
Интернациональная убойная команда. К Новому году они достанут из закромов “контрабандное” молдавское вино. Домашнее, настоящее, сухое. Под свежанину. И нарядят елку на столе своей тесной “столовой”.
В город не поедут. Чтобы не иметь лишних проблем с милицией. Со свиньями — оно как-то спокойнее.
Те не спросят регистрацию. И не потребуют новогоднего “гонорара”. А самое главное — они умеют прощать.
Еще ни одна свинья не отомстила невольным своим палачам за гибель собратьев.
“А что в вашей Москве и окрестностях — то же самое свинство”, — говорят гастарбайтеры. И кивают на соседнее село, где когда-то были знаменитый колхоз и Дом культуры.
А теперь одно развлечение: напиваться до поросячьего визга. И в праздники, и в будни.
Только за последние три месяца шесть человек в пьяных авариях здесь насмерть разбились. Сплошь молодняк.
А свиньи все слышат. И все понимают.
Умные животные. Когда мы уезжали со скотного двора, оставшиеся особи многозначительно похрюкивали вслед, вспоминая наш утренний диалог и будто выясняя меж собой: “Скажи, а у людей есть душа? И в чем тогда смысл их жизни?”
