У давнего друга всей редакции “МК”, ну, может, и не всей, но большей ее части, поэта-песенника Александра Шаганова, — праздник. Выходит в свет Сашина книга “Я Шаганов по Москве”. Сколько замечательных стихов написал Сашка, сколько песен спето именитыми эстрадными исполнителями на его, опять же, стихи, а в прозе у поэта дебют. В новой книге Саша с присущим себе чувством юмора вспоминает детские и школьные годы, рассказывает о том, как были написаны самые первые стихи, приоткрывает тайны музыкального олимпа. Сквозь книжные строчки мелькают лица — Сашины коллеги и друзья, известные исполнители, продюсеры, просто интересные люди.
Вы можете спросить, что за фамильярность такая. С какой, собственно говоря, стати такое панибратство: Сашка, Санечка, Санек... Господи, человек вроде совсем недавно пятый десяток разменял, а обратиться к нему по имени-отчеству даже в голову не приходит. Сашка и Сашка. А он не обижается. И все потому, что он такой, как и герои его песен. Песен, которые мы знаем и любим: “Комбат”, “Атас”, “Батька Махно”, “Улочки московские”, “Малыш”, “Дорога”, “До завтра!” и так далее...
Одним словом, парень с нашего двора.
В этом номере “МК” мы представляем фрагмент новой книги нашего друга.
Вообще-то в нашем деле очень важно придумать первую настоящую песню. Хорошо бы сочинить так, как до тебя никто не писал. Сразу обратят внимание. Никуда не денешься. Журналисты задавали любопытные вопросы: “Вы поэт или рок-поэт?” — я смущался. Теперь спрашивают: “Как вас лучше представить — поэт или поэт-песенник?” Последнее несколько смахивает на словосочетание “мать-одиночка”. Я особо не трепыхался, тем, кто хотел услышать “рок-поэт”, отвечал утвердительно, другим также кивал, не разрушая замысла их интервью. Так поступаю и по сей день.
Мне было все равно, как назовут. Но всегда тянуло к нормальному живому слову, хотелось разговорных оборотов, приближенных к языку улицы, фольклору. Что называется, “хочу быть понят моей страной”, говоря стихами Маяковского. Поэтому с клише “рок-поэт” простился я без сожаления, не переставая любить музыку юности и те “команды”, что звучали на пленках катушечной “Астры”, купленной по великому случаю моей матушкой в магазине “Орбита” на Смоленке к моему шестнадцатилетию.
Андрей Лукинов — тогда руководитель замечательной студии “Звук” — познакомил меня с Маликовым. Дима записывал свои первые песни. Мы встретились на Большой Грузинской, дома у Андрея. Дима приехал с папой. Они были очень любезны и учтивы. Неизменно улыбающийся Юрий Федорович долго тряс мою руку и предложил подготовить номер к “Новогоднему огоньку”. Дела у “Самоцветов” шли не очень, время других гитар. А Дима через месяц-другой после выхода в эфир “До завтра!” стал настоящим кумиром девчонок.
В этот же период — не знаю, каким образом — возник в моей записной книжке и телефон Игоря Матвиенко. Он занимался проектом “Класс” и “ЧП”. Репетиционная база была в ДК АЗЛК. Окна обширной комнаты выходили на стадион и футбольное поле, где я подростком гонял мяч, от всей души защищая цвета производителя московских малолитражек, теперь уже уступившего место французскому автопрому. Стоппер (передний защитник) Шаганов в футболке за номером три сражался, не жалея своих ног и соперника. Свой не свой, а в штрафной не стой!
Игорь мне не понравился при знакомстве. Никакого соавтора в этом бледном субтильном персонаже я не разглядел. Он остался похожего мнения и обо мне. Наверное, я выглядел излишне самоуверенным.
Мы жили недалеко друг от друга, я — на Новокузьминской, Игорь — в конце Рязанского проспекта. Однажды он позвонил совсем рано, к его маленькой дочурке должен был прийти доктор. Игорь спросил, не могу ли я выручить его, одолжив до вечера немного денег для педиатра. Я подумал, что, наверное, ему совсем туго. Или же все-таки из нашей первой встречи не надо делать безапелляционных выводов — соавторы мы или не соавторы? Первое впечатление, не зря говорят, обманчиво. Смитинговались, короче.
Стали сочинять, как подорванные. Кое-что пригодилось для “Класса”, а другие песни просто ждали своего часа. И полтора года в портфелях композитора и поэта пылились уже сочиненные и “Батька Махно”, и “Дуся-агрегат”, и многое остальное, что составило дебютную пластинку “Любэ”. У нас просто не было средств, чтобы осуществить запись. Конечно, если бы мы могли предположить будущий успех, то наверняка эти несчастные денежки нашлись бы. Хотя бы и из бюджета семьи, а так…
Такая оказия случилась, когда я предложил Лукинову посотрудничать. Андрей всегда тепло относился к моим песням, возможность студийного воплощения у него была. Он согласился, строго по-хозяйски обозначив недельный срок для записи. В студии “Звук” вовсю накручивал киловатт-часы Летягин со своим “Миражом”.
Кстати, одни из первых творений Маликова на мои стихи тоже появились в каморке на последнем этаже ДК МЭЛЗ, все в той же студии “Звук”. Как и пластинки Талькова и многих других. А сама студия — небольшая комнатка странного вида, ведущая вверх, а там клочок пола, где мог разместиться пульт да по бокам клавишная стойка. И столик со стульчиком. Пульт — восемь каналов на всё про всё, микрофонного помещения как такового не было вовсе. И при записи вокала все остальные присутствующие сидели ни гугу. Сложней, если возникал шум в коридоре. И так далее и так далее… Но ничего, записи тех лет до сих пор издаются.
Как Лукинов умудрялся в то время отлавливать таланты — необъяснимо для меня и сегодня. Обликом зажиточный крестьянин и пожизненный любитель хардрокового тремела, Андрей руководит ныне центром Игоря Матвиенко и еще чем-то сопутствующим. А тогда, осуществляя свойственное ему кураторство, он предложил мне потрудиться оператором тиражной мастерской. И несколько месяцев я заправлял пленочки. Директор “Любэ” Олег Головко удивлялся, встречая меня за таким небогемным занятием:
— У тебя такая фишка, да?
Что я мог ответить? Прослушивая огромным потоком музыкальные излияния своих сограждан и заграничных, талантливых и не очень или совсем никудышных, песенное ощущение настаивалось во мне необычным образом. По Горькому, это были мои “университеты”. Потом я поругался с Лукиновым, характер у него не самый мягкий. Да и надоело уже. С Андреем мы не разговаривали полгода. Надо же уметь и дружить, и ссориться.
Потом помирились.
