Он просто лучший. Самый известный тенор России (после Баскова, конечно, — тот вне конкуренции), замечательный грузин Зураб Соткилава.
Он привык к овациям. Когда-то рукоплескал стадион “Динамо”. Потом ласкал “Ла Скала”.
С ума сходил Большой.
Недавно ему напомнили, что он всего лишь человек. Маленький, слабый. И к тому же — не той национальности.
Мы встречаемся в Белом зале консерватории. Профессор Соткилава только что закончил урок. Сегодня ему 70. Есть повод порадоваться. И погрустить…
— Зураб Лаврентьевич, ваша супруга предупреждала, что перед концертом вам разговаривать долго нельзя. Так что извините…
— А сегодня я столько наговорился и напелся — репетиция все-таки… — Соткилава говорит тихо-тихо, почти шепчет.
— Но вы про голос должны знать все. Как его сберечь?
— Ой… Голосу нужен покой, режим жесточайший. Вот, несмотря на то что я полный, да? — я очень режимлю. Если б не режим, был бы еще больше. Так что режим в питании, режим в работе, режим в поведении…
— На последнем остановимся. Как же вести себя надо?
— Например, меня приглашают часто в разные компании — я отказываюсь. Понимаете, там сидят, там надо разговаривать. Там курят, тебя обкурят. А если еще выпьешь… Всего этого надо избегать. Поэтому, я уже говорил и повторяю, что удел оперного певца все-таки одиночество…
— Как же семья? Были случаи, когда перед важным концертом вам приходилось не разговаривать с домашними несколько дней?
— Нет, у меня не было. А вот был такой великий певец Беньямино Джильи, так он жене записки писал. (Тенор впервые позволил себе громко рассмеяться.) А если они жили в гостинице, то обязательно в разных номерах. Я до такого не дожил еще.
— Знаете, что слышал: оперным певцам даже рекомендуется пить пиво. А вы сказали: никакой выпивки.
— Пиво вообще пить вредно. Пусть пивные бароны меня убьют за это, но, когда я смотрю, как молодые девочки сидят с бутылками, а потом вижу, как они толстеют, какими жирными становятся…
— Так для голоса, имею в виду.
— Нет, это смешно. Есть певцы, которые не могут выйти на сцену, если не выпьют. Я себе никогда в жизни не позволял. Алкоголь вообще не надо употреблять — сосуды портятся, гиперемия…
— Вот это новость: грузин — и не пьет вина! Позвольте не поверить.
— Почему, вино я люблю хорошее, особенно если домашнее. Когда застолье, приятная компания, — конечно, выпиваю. Но представьте себе, однажды у меня был длинный период гастрольный, четыре месяца к вину даже не прикасался.
— Какие профессиональные заболевания у оперных певцов?
— Бронхит, трахеит, воспаление складок — все, что связано с горлом.
— А полнота — это хорошо или плохо? Говорят, чем толще певец, тем лучше голос. Глядя на вас, с этим сложно не согласиться.
— Ну, моя полнота — это потому, что я спортсменом был, футболистом. А после травмы, когда бросил тренировки, меня тут же разнесло, прибавил сразу 50 кг. С тех пор этот вес держится.
— Не один же вы такой — и Паваротти, и Монтсеррат Кабалье…
— У Монтсеррат это уже нарушение, она немножко больная женщина… Да и кто вам сказал, что все певцы полные? Франко Горелли, например, худой был, хорошо выглядел… Но в основном — да, если посмотришь — почти все полные. Почему? Не знаю, наверное, жизнь такая. Вот смотрите: утром я ем где-то в 11 часов. В семь вечера у меня спектакль, домой прихожу голодный, уставший. И на ночь наедаюсь так — килограммы просто взлетают. Потом встаешь на весы — о боже!..
“Первый раз заплакал, когда отчислили из команды”
— Вам и нервничать, наверное, нельзя?— О, для голоса это очень вредно.
— Значит, футбол не смотрите?
— Не-е-ет, ну футбол как не смотреть?! Конечно, переживаю, когда моя команда играет, очень хочется, чтобы наши выиграли. Но если не забивают или проигрывают, до эмоций отрицательных, до больших переживаний себя не довожу. Если сборная Грузии проиграет Италии, с собой точно не покончу. Ха-ха-ха!
— В Италии после поражений любимой команды из окон телевизоры выбрасывают. В Грузии, я думаю, тоже…
— В Грузии много было случаев, когда во время матча люди инфаркт получали, умирали даже. Но дело в том, что я сам в прошлом футболист — такого в жизни насмотрелся! Например, когда арестовали Берия, нас, маленьких мальчиков, 14—15-летних, привезли в Москву на товарищеский матч, я был капитаном сборной Грузии. И помню, когда мы выходили на стадион, с трибун неслись такие выкрики! Нас обзывали черножопыми, спекулянтами... Поэтому, пройдя все это, потом уже более спокойно смотришь футбол.
— Сами когда последний раз на поле выходили?
— Ну, я вообще перенес тяжелую операцию, инфаркт был. Плюс у меня еще протез тазобедренного сустава. И года четыре уже в футбол не играю. А до 66 лет…
— Но раньше никому в голову не приходило собрать вас, Паваротти — бывшего игрока “Модены”, Иглесиаса — бывшего вратаря “Реала”, и провести футбольный матч?
— Нет, вместе мы не играли. Но я знаю, что была команда у “Ла Скала”, и с ними играла сборная нашего балета.
— Вы же знаете, что плохих игроков у нас балеринами называют. Кстати, никогда не жалели, что футболист из вас не получился?
— Никогда.
— Даже когда тбилисское “Динамо” выиграло первенство Союза?
— Да, почти все ребята из той команды 56-го года, в которой я был капитаном, в 64-м стали чемпионами. Яманидзе, Месхи, Заур Калоев, Кавазашвили Анзор… Тогда я за них сильно радовался. Но первые слезы в моей жизни тоже были на стадионе. Когда после травмы меня освободили из команды. Было очень больно, что не смогу больше играть.
— Интересно, а кто в Грузии был более популярен: вы или тот же Михаил Месхи?
— Ну что вы! Ко мне популярность пришла потом.
— Хорошо, вы или Давид Кипиани?
— И все равно футбольная слава выше. Если бы я был эстрадный певец, тогда другое дело… Хотя меня знают и из футбола, и из искусства. Поэтому у меня больше популярность, чем у любого другого оперного певца.
— А! Лучший певец среди футболистов и лучший футболист среди певцов?
— Это я не признаю, всех матом ругаю, когда так говорят.
“Баскова поздно учить, теперь он всех учит”
— Когда ушли из футбола, сколько вам было? 19 всего? Ну, это вся жизнь впереди…— Тогда я думал, что жизнь кончилась.
— Зато мама, наверное, вздохнула с облегчением. Ведь грузинские мамы мечтают о том, чтобы сын стал или врачом или деловым человеком. Опера тоже ничего…
— Угадали, мама хотела, чтобы я стал врачом. И проклинала всех, кто способствовал тому, что я попал в консерваторию. Она ведь думала, после учебы я вернусь домой, в Сухуми… А врачом почему не стал? Ха, это длинная история. Был такой Никаноров, великий вратарь ЦДКА, в то время он тренировал СКА (Свердловск). Зимой они играли с нами в Сухуми, Никаноров меня заметил, хотел забрать. Я сказал, что надо поговорить с родителями. Спрашивает: мама хочет, чтобы ты кем стал? Врачом, говорю. Никаноров пообещал маме: возьму его в Свердловск, будет мне как сын родной, устрою в медицинский. И вопрос тут же был снят. 27 июня мы с ребятами пошли на море купаться, вечером уже уезжать в Свердловск. И вдруг по громкой связи раздается: “Зураб, тебя ждет отец на пляже”. “Ты что-нибудь натворил? — спрашивает. — Нас первый секретарь обкома вызывает”. И вот первый секретарь меня в Свердловск не отпустил. Сказал: “Республика не имеет права разбазаривать таланты. Сегодня же купите ему билет в Тбилиси”. Отец растерялся: “Ну, если партия скажет…” А там с медицинским институтом другая история. Я уж думал, если за Тбилиси играю, наверное, без проблем поступлю. Но мне сказали: “Нет, дорогой, это очень дорого стоит”. По-моему, пять или десять тысяч нужно было на лапу дать.
— Оперный певец Зураб Соткилава когда пик популярности пережил?
— Пик популярности — это слово мы уберем, а пик творческой работы — это 70—80-е годы.
— С нынешним Басковым как-то сравнимо?
— Ну что вы! Оперный певец ни один так не раскручивался… Меня начали узнавать, когда Утесов сказал, что его любимый певец Зураб Соткилава. После этого все начали: кто такой, откуда?
— И все-таки к Баскову как относитесь, он же теперь у нас “золотой голос”?
— Нормально отношусь, парень хороший. Коля в свое время ходил в наш дом, на втором этаже жила его педагог, мы с этой женщиной дружили. Как-то спрашивает меня: что с ним делать? А он спел уже Ленского. Я говорю: ну, давайте теперь “Травиату”. Они схватились за это: да-да! Через месяц встречаю: как, чего? Трудно, говорит. “Коля, — сказал я ему, — на тебе такие деньги зарабатывают, езжай к лучшим педагогам: в Италию, в Англию, где великие тенора преподают”. Год прошел, смотрю: его имя стоит в репертуаре. “О, молодец!” — хвалю. “Нет, — отвечает, — я петь не смогу: попробовал — не получилось”. Жалко: он способный человек, и у него голос есть…
— Ну так позанимайтесь с ним, возьмите в ученики.
— Если бы сначала, взял бы. А теперь уже все, поздно. Теперь он будет учить, как надо петь.
“На Западе думали, что мы людоеды”
— Интересно: у вас, как у Лемешева и Козловского, были свои “сыры”, — поклонницы, которые караулили у подъезда, мотались за вами по стране?— Нет, ну Лемешев и Козловский были все-таки симпатичные, красивые ребята. Я красотой никогда не блистал, я брал голосом. Но у меня были настоящие поклонники. И сейчас есть…
— И все-таки о девушках. Грузин — и не любвеобильный?
— Очень любвеобильный. Я очень люблю свою семью, детей. Люблю друзей своих. А что касается девушек, то лишнего себе никогда не позволял, старался быть честным по отношению к семье. Это в молодости все может быть. И все было. Потом уже остепенился.
— Вы несколько лет стажировались в Италии, в “Ла Скала” выступали. Вам никогда не предлагали остаться на Западе?
— Я посчитал, получилось — семь раз. В Германии, в Америке... Знаете, после того как Рейган объявил СССР империей зла, дорога на Запад была открыта. И такие выступали на лучших сценах, которых в Большом не подпустили бы и к кулисам… В Италии было, после “Отелло” особенно. Появляются, знаете, какие-то фаны, поют в честь тебя здравицы. А потом, как бы между прочим, скажут: если хочешь, через Турцию можно семью перевезти. Почему-то на Западе тогда им очень хотелось заполучить советских певцов. Они же думали, мы — людоеды, медведи у нас ходят по улицам. Курьезных случаев много было, с испанцами особенно. А одна история была просто гениальная. Когда мы с Образцовой впервые поехали в Испанию на конкурс, там еще руководил Франко, дипотношений между нашими странами не было, и визу нам делали в Париже. Надо было сняться на карточку. А тогда только появились эти будки с моментальной фотографией. Для нас, конечно, диво дивное: не знали, как туда войти, как голову поставить… Мы такие уроды получились — ну просто ужас! Эти снимки послали в Испанию. И когда приземлился самолет, они просто от счастья умирали. Думали, сейчас выйдут такие гангстеры: с такими скулами, с глазами кровавыми…
— И все-таки, если бы остались, вмиг разбогатели бы. Признайтесь, думали об этом?
— Нет, никогда не думал. Несмотря на то что первые большие деньги я заработал как раз на Западе. Однажды я за сезон спел 52 спектакля. Представляете? Моя стоимость тогда была очень высокая — 7 тысяч долларов за выступление. Из которых, правда, я получал только 150. Но подружился с бухгалтершей, она сказала: ты дурак. И применила один способ секретный. Вот тогда у меня и “Волга” появилась, и квартира, и югославская мебель… Но уехать насовсем — правда не думал. Это мой характер, чисто грузинский. Тем более этот капитализм, когда человек человеку волк, мне никогда не нравился. Я все-таки, наверное, такой социалистический тип: за равенство, за братство.
“На Россию не обижаюсь”
— Как раз про равенство-братство. На Запад, говорите, не хотели. А недавно не было желания из Москвы в Тбилиси вернуться? Когда у нас шла антигрузинская кампания.— Я в это время в Мурманске был. И такая странная вещь получилась. Грузинская диаспора пригласила меня в ресторан. Туда пришел ОМОН, проверили наши паспорта. Смотрели на меня, смотрели. Я говорю: “Может, вам чего-нибудь надо?” Нет, говорят, и ушли. То есть меня абсолютно не трогали…
— Садальский говорил, что вас ОМОН лицом на землю положил.
— Ну, он немножко усугубил — ничего подобного не было. Потом через телевидение Мурманска весь народ извинялся. И та овация, которую устроили мне после концерта, — было как солидарность. Да и в Москве ничего такого не было: домой никто не приходил, даже участковый.
— Но вы знаете, конечно, про Зураба Церетели, про Акунина…
— Ну, они много зарабатывают, ведут свои дела. А у меня какие дела — я артист: стою и пою.
— Не только они: спортивный комментатор Твалтвадзе говорил, что его дочку чуть из института не выгнали.
— Да, я знаю. И мне звонили: как у тебя с работой, как в театре, хотят ли от тебя избавиться? И, конечно, вся эта ситуация меня возмутила.
— Вы — любимец публики, слышали только приятные слова. И вдруг в вас видят не Зураба Соткилаву, а лицо кавказской, даже грузинской национальности. В душе ничего не перевернулось, не обиделись на Россию?
— Переживал, конечно. Но потом посмотрел: ничего ведь не исправишь: как есть, так есть — никому ничего не докажешь.
— И обиду проглотили?
— А что делать?.. Иной раз думал: неужели руководство нашей страны так ненавидит грузин? Меня удивляло: почему, откуда вдруг такая злость? Ну хорошо, два человека друг на друга обиделись. А почему народ страдает? Грузины — несчастные люди: дома тяжело, нет работы, они приехали сюда, чтобы копейки зарабатывать. Какие 10 миллиардов?! Откуда взялись?! Что грузины могут заработать? Несколько человек — да, но в основном же трудяги.
— Не испугались тогда?
— Не-е-ет, ну что могли сделать? Мы в семье говорили: ну придут, выгонят из квартиры? Несерьезно. Я не верил, что такое может быть…
“Я хуже, чем ребенок”
— Зураб Лаврентьевич, у вас жена, две дочки. Как себя чувствуете в таком малиннике?— Да, мне говорят: хотя бы собачку взял кобелька, а не сучку. Но для отца, я думаю, лучше дочерей быть ничего не может.
— Как же сын, наследник?
— Конечно, как грузин, я хотел бы сына. Не судьба. Думаю, девочки подарят мне внуков.
— А жена, насколько я знаю, у вас из княжеского рода Багратиони?
— Она об этом не вспоминала в советское время, сейчас гордится.
— Аристократка! И это чувствуется?
— Да, даже сегодня она очень красивая, очень элегантная. Сразу видно, что чистых кровей. Она строже, чем я, очень прямая, очень деликатная женщина. А потом: представьте себе, Элисо была замечательной пианисткой. И бросила все ради меня. За мной ведь надо было присматривать, я хуже, чем ребенок…
— Это еще почему?
— О, певец-тенор — это несчастье в семье. Покровский Борис Александрович замечательно рассказывал. В Большом ставили грузинскую оперу “Похищение Луны”, он хотел познакомиться с народом, с обычаями, с местностью. Я его повез в Сванетию, по потрясающим местам, оттуда мы спустились в Мегрелию. И люди, видимо, зная, что я еду, выходили к нашей машине: мол, остановитесь у нас, вы должны быть нашими гостями. И после того, как в очередной раз мы застряли на два-три дня в какой-то семье, Покровский сказал: “Да, тенором быть трудно, я это знал. Но тенором-грузином быть в десять раз труднее”.
— Глядя на вас, не скажешь. В 70 лет ни одного седого волоса.
— Хм, я подкрашиваюсь, честно говоря.
— Но как-то чувствуете возраст? Или по-другому: ваш голос чувствует возраст?
— Не чувствовал я ничего до 66, пока не получил инфаркт. А после операции сразу все почувствовал. Во-первых, у меня пружинка на сердце стоит — это мешает. Это лишнее давление, это работа диафрагмы, это дыхание. Я так молчу, но иногда бывает очень больно, очень тяжело...
Вы знаете, в моем возрасте говорить о планах, конечно, — глупость большая. Но я так скажу: сейчас главное — дожить до 21-го. Если доживу, еще тридцать лет буду жить.
