Долго я ждал солнца и ясного неба, чтобы увидеть Кремль с Москворецкого моста. Хотел убедиться, действительно ли “башни “Сити” бросают вызов башням Кремля”. На рисунке, дважды публиковавшемся в “Известиях”, над Троицкой башней взгромоздилась куча небоскребов, одинаковых, как панельные дома. Тех самых башен, что строят в котловане на Пресне. Самая высокая из них на рисунке упирается острием в тучу.
Ужасающую картинку вы видите сегодня в “МК”. Воспроизведен не вымысел художника-фантаста, представляющего Москву будущего. Перед вами “ландшафтно-визуальный анализ”, претендующий на документальность. Его произвел по заказу общественного движения “Москва, которой нет” Центр традиционной русской культуры “Преображенское”. Как видим, он носит название села, былой резиденции Петра, прорубившего окно в Европу, откуда задул ветер “нетрадиционной культуры”. Очевидно, таким способом “преображенцы” вносят вклад в борьбу с чуждыми веяниями с Запада, небоскребами. Так с помощью компьютерной графики появились, как нас пугают, “страшные картинки, способные поразить любого не равнодушного к облику Москвы человека: башни будущего делового центра не просто перекрывают самые ценные панорамы столицы — виды на Кремль, они изменяют хрестоматийные виды до неузнаваемости”.
Так ли на самом деле? Когда в котловане на Пресне у Москвы-реки начинали дело, народ пугали, что задуманные небоскребы испортят вид на Кремль с речных просторов в верхнем течении. Но из низины в Мневниках увидеть за холмами и многоэтажными домами центр невозможно. Теперь, когда небоскребы поднимаются в полный рост, оказывается, случилась другая напасть: “Башни Сити “вылезают” практически на всех видах на Кремль”. Ему угрожает “высотный фон”.
Неужели “высотный фон” километров за восемь от центра грозит “страшной картинкой”, способной огорчить при взгляде на Кремль? Все знают: самый пленительный вид на Боровицкий холм открывается с Москворецкого моста. Отсюда как на ладони видны стены и башни, золотые купола и Иван Великий. Еду на мост с “ландшафтно–визуальной” репродукцией, чтобы проверить, так ли все плохо.
Небо ясное. Даль видна. Над садами Кремля угадываю крышу Оружейной палаты. У угловой Свибловой башни возникает четырехугольная башня Министерства обороны, поднятая над Знаменкой после войны архитектором Рудневым. За башней этажерки Арбата. Под темной башней Руднева вижу очертания далекой башни. Другая просматривается на горизонте ничуть не выше. Где же устрашающий Манхэттен, нарисованный аналитиками с помощью компьютеров? Где жуткий “высотный фон”? Быть может, все плохое ждет впереди?
Еду на Третье транспортное кольцо. С высокой эстакады отлично видна панорама колоссальной стройки. Власти города давно задумали высотный комплекс современной архитектуры наподобие парижского “Дефанса”, построенного французами полвека назад в нескольких километрах от Триумфальной арки. Теперь и у нас есть такой куст высоток. Проект, обнародованный в 1993 году, стал реальностью из железобетона и стекла. Пытаюсь сосчитать, сколько башен перед глазами. Ниже всех “Миллениум” у Кутузовского проспекта, завершенный в 2000 году, который ничем Кремлю не навредил. Выше всех, этажей на 60, поднялась башня с названием “Федерация”. У соседних безымянных вершин этажей по сорок. Всего по проекту построят около двадцати таких зданий. Одни почти под крышей, другие отрываются от земли. Объединить все вокруг себя должна архитектурная доминанта, самая высокая башня “Россия”, проектируемая известным Норманном Фостером.
Но когда и этот стоэтажный небоскреб достигнет заданной высоты, ничего подобного страшилке, сфабрикованной в “Преображенском”, не появится. Откуда у меня такая уверенность? Все небоскребы, за исключением одного, ниже видимой сегодня на горизонте “Федерации”, и они в силу этого не смогут “бросить вызов” башням Кремля. Небоскребы, окажутся под башней Руднева. Она никому полвека не мешала любоваться видом Кремля с Москворецкого моста, ее не замечали. Когда поднимется стоэтажная “Россия”, ее шпиль соотнесется с шатром Троицкой башни. Они зазвучат слаженно, как пирамида высотного здания на Смоленской площади играет полвека в унисон с шатром Свибловой башни. “Высотного фона” нет. Есть тень на плетень. Чем объяснить накал страстей вокруг небоскребов “Сити”? Только ли заботой о сохранности видов Кремля?
Названия башен — “Федерация”, “Россия”, замышляемое переименование “Сити” в “Новую Москву” дали кажущийся повод тем, кто вбивает клин между Боровицким и Тверским холмами, заявить публично: “Будущая цитадель московской власти бросает вызов цитадели федеральной власти — Кремлю”. Эту власть укоряют, побуждают принять меры, у нее спрашивают: “Не беспокоят ли бетонные громады, украсившие панорамы, видные из кремлевских окон и с Красной площади?” Не беспокоят, могу уверенно ответить за тех, кто заседает за кремлевскими окнами, потому что из окон Администрации Президента и с Красной площади не видно никаких бетонных громад. На площади каждый может в этом убедиться.
Никто не спорит, архитектура уникальных общественных зданий связана с политикой, будь то храм, дворец или уникальная башня. В замерзающей, голодавшей Москве Ленин возвел высочайшую в мире башню, чтобы призывать пролетариев всех стран к мировой революции. Сталин Дворцом Советов со стометровой статуей Ленина хотел доказать, кто продолжатель его дела, что Москва — “столица мирового пролетариата”. В Лужниках крупнейший стадион Европы построен потому, что Хрущев рвался выступать перед стотысячной аудиторией. Не было бы Кремлевского дворца, если бы партии не понадобился зал на 6 тысяч мест для съездов КПСС. Наконец, Ельцин, позиционируя себя демократом, собирался соорудить Народный дом в Москве…
На Пресне в 1993 году все помнят, что происходило. После выигранного сражения Москва затеяла колоссальное дело не только во имя политики. Тогда не существовало никакого противостояния между властными центрами в Кремле и на Тверской улице. Побуждала Москву заиметь деловой центр мирового уровня, давно функционирующий в Лондоне, Париже, Нью–Йорке, возникшая капиталистическая реальность. Новорожденному бизнесу понадобилась колыбель для роста. В пределах Садового кольца для нее нет свободного пространства. Нашли площадку в отдалении от центра, на Пресне, в промышленной зоне, где вырыли колоссальный котлован. Над ним потешались тогда, предрекая крах, поминая гениальный образ Андрея Платонова, те самые лица, которые сегодня заказывают “визуально–ландшафтный анализ”, расходуя на это непростое дело тысячи долларов.
Ставки в давно затеянной игре высоки, потому что на кону не архитектура, а политика. “Городская власть лишь исполняла кремлевскую волю. Теперь исполняет свою собственную”. Вот с чем надо кончать. Но не призывают, как было в 1917 году и в 1991 году, — долой! Лозунг выдвигается вполне мирный — “Москва, которой нет”. Борьба идет с применением демократических технологий. Формируется общественное движение “Москва, которой нет”. Проводятся уличные акции “Москва, которой нет”. В Интернете заводится сайт “Москва, которой нет”. В СМИ оплакивают “Москву, которой нет”. Издаются книги серии “Москва, которой нет”. В музее архитектурном выставляют надгробия “Москвы, которой нет”. “Ландшафтно-визуальный анализ” из той же оперы. “Нет больше родной Москвы, — внушают с экрана и страниц печатных изданий. — Подлинники заменяются новоделами! Рушат дома, связанные с великими именами Пушкина, Баженова, Казакова… Сломано городской властью 700 исторических зданий!” На Арбате до 1917 года насчитывалось 54 владения. На Воздвиженке — 20. Фасадных строений на этих улицах не намного больше. Выходит, на наших глазах исчезли десять улиц таких, как Арбат, и десять таких, как Воздвиженка. Кто в это поверит?
Хорошо, что выходят книги, автор которых, Константин Михайлов, публикует фотографии утрат. Но что он пишет? “Знаете ли вы, что в ХХ веке архитектурный ансамбль Кремля был уничтожен более чем наполовину”. Нет, не знаю. При Сталине разрушен Спас на Бору внутри двора, церкви у стен. Взорваны Чудов и Вознесенский монастыри, Малый дворец. Но, к счастью, Большой дворец, Иван Великий, соборы все на месте. Хрущев сломал старую Оружейную палату. Но все эти утраты не были “более чем половиной кремлевского ансамбля”.
Я не стал бы уточнять, более или менее половины Кремля варварски уничтожено вождями, если бы речь шла о прошлом, когда действительно рушились стены Китай-города, Сухаревой башни, Красных Ворот, монастырей и храмов. Но спорить приходится, потому что на основе некорректного видения минувшего навязывают искаженную картину настоящего. “И самое страшное, — утверждает Михайлов, — процесс беспощадной вырубки города, начавшейся при Ленине, продолжается до сих пор”.
При Ленине “беспощадной вырубки города” не производилось, ни одной церкви не сломали. Рубка началась при Сталине, и не сразу. Сухареву башню, Красные Ворота, Казанский собор у Красной площади при молодой советской власти научно отреставрировали, а когда генеральная линия партии выгнулась дугой, памятники разобрали на кирпичи. Взорвали храм Христа, массу церквей и часовен после “года великого перелома”. В центре Москвы с тех пор кровоточат раны, нанесенные вандалами в борьбе за “образцовый социалистический” и “образцовый коммунистический город”. Не пощадил великий вождь Соборную площадь Кремля и Красную площадь. Не стало Красного крыльца и Воскресенских ворот.
Они сегодня на прежнем месте. “Москва, которой нет” — о них не скажешь. Исчез на углу Красной площади пустырь с общественным туалетом. Воссозданный Казанский собор наполнился духом былых времен. На Соборной площади толпятся люди у Красного крыльца со львами и Воскресенских ворот с двуглавыми орлами, подпадая на самом притягательном месте города под обаяние старины. Эти памятники вернула нам городская власть, она же возродила храм Христа под вопли ревнителей подлинности.
Ревнители прошлого возмущаются, что сгнившие бревна особняков при реконструкции заменяются бетоном, невидимым под новой штукатуркой.
Но можно ли на этом шатком основании ставить знак равенства между градостроительной политикой Сталина и Хрущева, нацеленной на беспощадное уничтожение “купеческой Москвы”, и той подвижнической реконструкцией, которой занимаются неустанно Лужков и Ресин?
Двести с лишним лет пребывал в руинах Большой дворец в Царицыне, недостроенной резиденции Екатерины II, для которой Баженов и Казаков возвели ансамбль зданий, соперничавший с загородными дворцами Петербурга. Кирпичные стены дворца уродовали когтями ботинок альпинисты, которым дворец служил горой для тренировок. Сорок лет тому назад возмущался этим Илья Глазунов на собрании интеллигенции, собранной в ЦК партии на Старой площади. Советская власть на закате пыталась восстановить Царицыно, кое-что удалось сделать. Но Большой дворец пребывал в руинах до недавних лет. Две тысячи рабочих днем, тысяча рабочих ночью восстанавливают шедевр архитектуры, где городская власть задумала отрыть московский Версаль.
Другой разобранный за ветхостью Екатериной II чудный царский дворец из бревен сто лет простоял в Коломенском. За сказочную красоту его называли “восьмым чудом света”. Город намерен вернуть замечательный памятник русской архитектуры XVII века. Что плохого? А вот что:
“В Коломенском городские власти собираются вновь строить деревянный “дворец Алексея Михайловича”, в Царицыне — “восстанавливать” первоначальный вид кровли казаковского дворца. Как втолковать этим инициативным людям, что царицынские руины — это подлинный памятник, неотъемлемая часть образа усадьбы чуть ли не двести лет. Что история коломенского “восьмого чуда света” — часть подлинной московской истории, которая не нуждается в переписывании силами ударников столичного градостроительного комплекса”.
Неприкаянные руины в Царицыне — памятник?! Неужели законсервированные обезображенные стены дворца без крыши, пустырь на могиле Казанского собора, пролом взамен крепостных ворот Китай-города, собор на месте ямы лучше?
Понадобились время, смена вех, воля и разум потомков, покаяние, чтобы вернуть долг Москве, часть утрат. Казалось бы, такие усилия должны радовать. А они вызывают вспышку ярости, ослепляющей глаза тех, кто пишет: “С этой точки зрения нынешняя реконструкция ничем не отличается от сталинской. Москва 1930-х с ее многочисленными тогда историческими памятниками также казалась помехой грандиозным планам “столицы мирового коммунизма”.
Где находится такая своеобразная точка зрения, из какого окна надо смотреть на Москву, чтобы поставить знак равенства между воссозданием и разрушением памятников?
Кажется, это окно находится в офисе Бориса Федорова. Его копирайт на “Хронике уничтожения старой Москвы: 1990—2006”. В ней такие его высказывания: “Тошно смотреть на безобразия (если сказать мягко), которые совершаются в Москве”, “Сплошь и рядом творятся преступления (по меньшей мере нравственные) в отношении нашего наследия”.
Кто этот ярый защитник старины? Человек известный. В правительствах России до дефолта ведал финансами, налогами, избирался депутатом. По его словам, из политики ушел, занимается бизнесом. Но его копирайт стоит на “Хронике”, где после 30 (!) персональных обвинений в беспощадной вырубке города ставится вопрос: “А вот что такое политика Кремля по отношению к столице России?”
По-моему, политика нормальная, всем видно. “Москва, которой нет”, действительно есть. Это тысяча снесенных пятиэтажных коробок, демонтируемая гостиница “Россия”, исчезнувшие пустыри на Тверской, Петровке и Неглинной, застроенные гостиницами, былые свалки, превращенные в Марьинский парк. Где еще в мире столько возводят жилых домов, небоскребов, огромных торговых центров, воссоздают разрушенные дворцы и храмы? На очереди собор монастыря на Остоженке, церковь Флора и Лавра у Мясницких Ворот, Николы Мокрого в Зарядье. Жду, когда дойдет очередь до Сухаревой башни, Красных Ворот и церкви Успения. Ее Баженов ставил в один ряд с Василием Блаженным. Интересно, чем все это отзовется в “Москве, которой нет”?
