В Москве мигранты стали реальностью. Славяне и молдаване, кавказцы и азиаты строят и ремонтируют, подметают и асфальтируют. Торгуют аборигены Китая и Вьетнама. Африка чернеет в белокожей толпе. А было время, когда к нам стремились с Запада. И с Востока рвались во имя идеи: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” В страшный 1919 год, когда люди в Москве умирали от эпидемий, голода и холода, в залах Кремля, затянутых кумачом с призывами к мировой революции, собрались члены коммунистических партий Европы. Уверовав в светлое будущее во главе с Лениным, они провозгласили III Коммунистический Интернационал — Коминтерн. Его вожди взяли курс на вооруженные восстания по примеру российских большевиков.
У Троицких ворот Кремля дом, где сейчас кассы Большого театра, занял штаб Коминтерна. Под его крышей плели сети заговоров, агенты Коминтерна устраивали митинги и забастовки, трясли страны капитала. На фасаде видны мемориальные доски в память тех, кто тайным делом здесь занимался до войны и на штыках Советской Армии вернулся на родину главами государств и правительств.
О прошлом столицы мирового пролетариата напоминают каменный Маркс напротив Большого театра и бронзовый Энгельс напротив храма Христа Спасителя. Монументы болгарину Димитрову на Якиманке и немцу Тельману у станции метро “Аэропорт”. За ними стояли десятки тысяч европейцев. Мировой кризис побуждал безработных пролетариев стремиться в СССР. Они работали на заводах, занимались в Коммунистическом университете трудящихся Востока имени Сталина на Страстной площади, Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада имени Мархлевского в Петроверигском переулке, Университете трудящихся Китая имени Сун Ят Сена на Волхонке.
Общежитиями эмигрантов служили гостиницы “Люкс” на Тверской, “Центральная”, “Балчуг” — в Замоскворечье. Открылись клубы — латышский, эстонский, польский, греческий, венгерский. Немецкий коммунистический клуб находился на Малой Дмитровке, 5. Клуб иностранных рабочих имени Тельмана занимал особняк на Большой Никитской, 18.
Гоголевский бульвар, 14, после того как особняк освободил Верховный суд РСФСР, стал еще одним прибежищем эмигрантов. Как сказано о нем в путеводителе: “Многие приехали в Москву целыми семьями с детьми”. Квартиры оборудовали в дворовых строениях, где прежде жили сотрудники суда. А главный дом усадьбы с парадными залами, гостиными, комнатами отдыха стал клубом с библиотекой и столовой.
Понадобилась бы книга, чтобы рассказать обо всех известных иностранцах, которые жили там, где обитали графы и купцы первой гильдии. Об одном из посетителей клуба, чье лицо четверть века скрывалось, как великая тайна, хочу напомнить.
Немецкие дети учились в школе имени Карла Либкнехта в Мерзляковском переулке. Сюда поступил Маркус Вольф, ходивший в классы из Нижнего Кисловского переулка на Воздвиженке. По-русски говорил без акцента, как на родном немецком языке. О себе не раз повторял фразу: “Я — дитя с Арбата”. Его отца Фридриха Вольфа хорошо знали в Германии как популярного писателя и драматурга. По его пьесе поставили фильм “Профессор Мамлок” — о германском враче–еврее, лечившем пришедших к власти гитлеровцев, не пощадивших спасителя. Картина до войны шла во всех кинотеатрах Советского Союза, я ее видел, проникшись с детства страхом и ненавистью к фашистам.
Чтобы спастись, коммунисту и еврею Вольфу пришлось эмигрировать во Францию, но там ему не обрадовались. Поклонник его таланта Всеволод Вишневский, чья “Оптимистическая трагедия” представлялась во всех театрах страны, помог немецкому другу эмигрировать в СССР. Он выхлопотал беженцу с семьей на одной с ним лестничной площадке квартиру с ванной. “Это было просто роскошью по тогдашним московским условиям”, — в старости вспоминал бывший сын Арбата, занимавший загородный дом под Берлином.
Школу Маркус, которого в классе звали Мишей, закончил до войны, хотел быть авиаконструктором, но законченное образование получил не в Московском авиационном институте, куда поступил, а в секретной 101-й школе Коминтерна. В ней учили будущих агентов компартий азам разведки. После войны в освобожденном Берлине слушатель школы, не порывая связи с разведкой, подвизался на радио и в популярной газете “Берлинер Цайтунг”.
Прославился Маркус Вольф не отчетами с Нюрнбергского процесса, где обязанности корреспондента газеты совмещал с агентурной работой. Из Берлина его перевели в Москву, в посольство ГДР, потом снова направили в Берлин. И поручили возглавить во внешней разведке под названием “Институт внешнеэкономических исследований, отдел по проникновению в западные спецслужбы”. С тех пор никто шефа отдела не снимал. В его разросшемся со временем штате числилось 4000 агентов, они наводили страх на спецслужбы великих держав.
Называли главу внешней разведки Восточной Германии “человеком без лица”, “волком в тени”. (Вольф на немецком языке — волк.) Вольф вдохновил Джона Ле Карре сочинить образ разведчика-злодея Восточной Германии. Его книгу Маркус не без интереса прочитал, но себя прототипом не считал, пальму первенства отдал нашему разведчику Михаилу Любимову, отцу известного тележурналиста.
Агенты в роли совратителей веками использовались секретными службами. Даже в целомудренные и лицемерные времена в гостиницах “Интуриста” иностранцы не оставались без неотложной сексуальной помощи.
С женщинами расплачивались наличными долларами и закрытой информацией.
Что нового мог в столь древнем деле изобрести “дитя Арбата”? По его признанию, секс в тайной войне он и его сотрудники довели до совершенства, акцентируя внимание не на пример Мата Хари, а на любовников-мужчин.
Сексапильных разведчиков, “агентов-Ромео”, обучали науке страсти нежной, умению обольщать женщин-секретарей влиятельных политиков, сотрудниц важных министерств.
И с террористами тесно контактировал геноссе Маркус, с самыми кровавыми злодеями. По его словам, не для того, чтобы учить их убивать, как практиковалось великими державами в “холодной войне”. Он вербовал среди них своих агентов. “Американские спецслужбы, — писал Вольф, — тесно сотрудничали с “Аль–Каидой” в борьбе против советского военного присутствия в Афганистане. Почему разведслужбы США не обзавелись собственной агентурой в этой организации? Для меня это необъяснимо, непостижимо, имей они свою агентурную сеть в “Аль-Каиде”, трагедии 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке могло бы и не произойти”. Раньше многих генералов и политиков Вольф понял, что авианосцами, танками и ракетами с террористами не справиться, ими бен Ладена не умертвить.
Три года Вольфу, генерал-полковнику, заместителю министра безопасности ГДР, правительство, с которым шеф разведки разошелся во взглядах на социализм, не давало отставки. После падения Берлинской стены и государства, которому он успешно служил, Маркус вернулся на вторую родину, в Москву. Но, увидев, что творится вокруг, в 1993 году, когда горел Белый дом, снова уехал в Германию. Там сдался добровольно властям, бывшим противникам. Его судили “за измену родине”, а фактически за несговорчивость. Из своих агентов генерал не сдал ни одного.
В разведке Берлина многие служили не за деньги. Из убеждений. Как в лучшие времена Лубянки. Вольфа профессионалы сравнивают с Андроповым. Генерал на скамье подсудимых не изменил взгляды. За хранимые секреты и имена американцы сулили дом в Калифорнии, и не меньше миллиона долларов.
Вольф на покое писал книги не только о тайной войне. Одна о секретах русской кухни. Он скончался год тому назад во сне от старости, как умирают хорошие люди.
После Победы все оставшиеся в живых политэмигранты, пережившие “большой террор” и войну, уехали строить социализм в Восточной Европе. Дом на Гоголевском бульваре передали “Дальстрою”. Как гласит книжка “Гоголевский бульвар, 14”, то был государственный трест, “созданный для освоения отдаленных районов страны, богатых природными ресурсами”. Цитирую по советскому изданию, где не без пафоса сказано: “Это была особая трудовая страница в биографии старинного особняка”. Действительно особая. Даже спустя много лет после того, как открылись двери лагерей и миллионы заключенных, осужденных беспощадными “тройками”, “особыми совещаниями”, вышли на свободу, называть вещи своими именами литераторы в СССР не спешили.
Решение о создании треста “Дальстрой” по дорожному и промышленному строительству в районах Верхней Колымы принималось высшими инстанциями СССР после того, как геологи нашли там золото. В сущности то был никакой не трест, а государство в государстве со столицей в Магадане. Его владения простирались в Дальневосточном крае на территории площадью три миллиона квадратных километров.
Мало кто на этой необъятной земле жил, и чтобы привлечь рабочую силу и специалистов, Лубянка создала Северо-Восточный исправительно-трудовой лагерь. Первые заключенные прибыли на Дальний Восток морским путем в порт Ванино. Туда на пароходах начали доставлять из лагерей тысячи заключенных. Отсюда шли пешком на прииски, рудники, обогатительные фабрики, добывать золото и олово. В безлюдном холодном крае несчастные люди в состоянии рабов строили дороги, электростанции, аэродромы. И тысячами умирали.
Стала народной песня “Колыма”. Насчитывается много вариантов этой трагической баллады, ее первый куплет начинается с таких слов:
Я помню тот Ванинский порт
И вид пароходов угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
Первым директором “Дальстроя” в Москве назначили комиссара государственной безопасности 3 ранга Эдуарда Берзина, бывшего командира артиллерийского дивизиона латышских стрелков, охранявших Кремль в 1918 году. Этот Берзин сыграл две роли в нашей истории. Первый раз в так называемом “заговоре Локкарта”.
По версии советских историков, глава английской миссии Локкарт в 1918 году подготовил заговор против победившей молодой пролетарской власти. Латышские стрелки должны были открыть ворота Кремля.
Вооруженный отряд белогвардейцев, прибывший из Петрограда, захватывал правительство, а Ленина убивал.
По версии Локкарта, к нему с подобным предложением обратился сам Берзин, выполняя провокационное задание Дзержинского. Согласился получить в награду себе и латышским стрелкам 1 миллион 200 тысяч тогда не обесцененных до конца рублей из рук британского дипломата. Арестованный чекистами британец избежал казни, его выслали, другим участникам заговора не поздоровилось. Многих расстреляли.
Второй раз Берзин сыграл историческую роль, основав в бухте Нагаево поселок Магадан, откуда начинался Колымский тракт. В сентябре 1937 года Сталин, Молотов и Ежов прислали “Дальстрою” и его руководителям “большевистский привет” и поздравление по случаю успешной работы. Тогда они добыли за год свыше 50 тысяч тонн золота. А в декабре ничего не подозревавшего Берзина вызвали из отпуска в Москву и расстреляли как предателя, японского шпиона. Павел Мальков, игравший не последнюю роль при Ленине, в “Записках коменданта Кремля” назвал Берзина “честным советским командиром …сыгравшим выдающуюся роль в раскрытии заговора Локкарта”.
Через магаданские лагеря с 1931 по 1957 год прошло, как установили историки по архивным документам, 800 тысяч заключенных. 130 тысяч из них умерли от болезней, каторжного труда. Свыше 11 тысяч расстреляны как “враги народа” В одном из лагерей “Дальстроя” томился Варлам Шаламов, автор “Колымских рассказов”.
Недалеко от особняка, который заняло после войны московское представительство “Дальстроя” на Гоголевском бульваре, произошел эпизод в жизни Осипа Мандельштама, описанный Анной Ахматовой. “Мы шли по Пречистенке. О чем говорили, не помню. Свернули на Гоголевский бульвар, и Осип сказал: “Я к смерти готов”.
Угроза смерти нависла за стихотворение, которое стало известно Лубянке и Сталину. Никто прежде не писал о генеральном секретаре партии так, как посмел поэт, когда вокруг гремели овации и провозглашались здравицы в честь великого вождя:
Мы живем под собою, не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А как хватит на полразговорца,
Так припомнят великого горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища,
И сияют его голенища.
Эти стихи прочел поэт на Тверском бульваре Борису Пастернаку и услышал от него: “Я этого не слыхал. Вы мне этого не читали”. Тогда Пастернак писал о Сталине стихи другого свойства.
Из Бутырской тюрьмы в октябре 1937 года по железной дороге партию Мандельштама отправили во Владивосток. Здесь заключенных сортировали, сильных мужчин пешком направляли на Колыму.
“В Колыму меня не взяли, — успел написать поэт, — возможна зимовка”. Но холода не перенес. Умер в декабре. Погребен в братской могиле лагеря “Вторая речка”. Памятник Осипу Мандельштаму — голова на кривых камнях — хотят поставить в малолюдном углу Москвы, где он квартировал у брата. А надо бы на Гоголевском или Тверском бульваре, где бывал и жил, в одном ряду с великими поэтами.
