Первым в Москве из “крупняков” открыл театральный сезон Вахтанговский театр. Во всяком случае, вчера на Арбате наблюдался большой сход артистов — такого академический театр не припомнит за последние годы. Еще бы, в кресло худрука сел новый начальник. Все пришли на него посмотреть.
Зрительское фойе гудит как улей. Мизансцена такова: за столом тройка — чиновник Швыдкой, директор Сосновский, а между ними художник Туминас. Визави — труппа, техобслуга, телевизионщики и журналисты. На все это сверху смотрят четыре портрета, один из которых — Михаил Ульянов. Да, грустновато: ведь при нем в последние годы такой активности со стороны актерской братии не наблюдалось. Но перед лицом нового начальства почти все добросовестно построились. И радовались как дети, особенно когда начали раздавать букеты цветов по разным приятным случаям: у кого-то день рождения, кто-то оттрубил в театре …дцать лет. Все рекорды побила Галина Коновалова (действующая актриса и завтруппой), отслужившая в Вахтанговском аж 70 лет. И не надо высчитывать, сколько ей лет — красивая дама, энергии хоть отбавляй.
На такой вот волне эйфории начинает Михаил Швыдкой, для начала изложивший историю назначения иностранца Туминаса в русский репертуарный театр, который “наряду с Малым и Художественным решает судьбу русского театра вообще”. Оказывается, переговоры имели два раунда, и только после последнего Туминас согласился, правда, сразу оговорив для себя условия — никакой хозяйственной деятельности.
— Мне его представлять не надо, — говорит Швыдкой. — Он художник романтического театра. Имеет много премий и по званию его можно сравнить… ну разве что с полковником. (Дружный смех.)
Однако “полковнику” не до смеха. Он очень серьезен, крутит в руках очки, и кажется, что даже похудел. Смотрит в пол. Не улыбается. Контраст между ним и как бы праздничной массой разителен. То, что он скажет через несколько минут, на нет сведет улыбки.
Речь варяга, окончившего, правда, русскую театральную школу, продолжалась 23 минуты и носила исключительно программный характер. О серьезности намерений говорило то, что из речи литовца Туминаса практически исчез акцент. Лексика его была образна, но скорее из области трагедии или даже трэша.
— Праздник кончается, — начинает он. — Я человек со стороны и буду всегда со стороны.
И переходит к изложению основных положений своей программы. Судя по всему, легкой жизни и зимней спячки в Вахтанговском не обещает. Актер, согласно Туминасу, должен быть нервным, и эту самую нервную почву он ему всегда готов устроить. Будет дистанция, не будет вторых и третьих составов на одну роль (“если на эту роль назначен один артист, значит, только он должен играть ее”). Худсовет отменяется как рудимент. Его заменит некая общественная структура из “светлых людей”, скорее всего не из театральной среды. Еще при театре будет создана студия для молодых, а из режиссеров новый худрук будет звать иностранцев. В частности, бельгийца и венгра. С действующими коллегами из самого театра (Владимир Иванов) мастер пообещал встретиться через неделю.
Закончил он совсем мрачно — адом, в котором будут существовать актеры. Потому что “рай только для зрителей”.
23 минуты спича прошли в тишине, которая изредка прерывалась чьим-то нервным смешком. Впрочем, все настроены хотя и настороженно, но оптимистично. “По-любому нескучно будет”, — сказала одна актриса.
Надо заметить, что Туминас не хитрил с труппой и буквально по числам обозначил свой график движения. А именно: сдает премьеру в Литве и одновременно слагает с себя полномочия руководителя литовского театра.
Затем уходит в “Современник” доделывать “Горе от ума”, дабы сдержать давно данное слово Галине Волчек. А уже в октябре-ноябре вплотную займется Вахтанговским — отсмотрит репертуар и приступит к будущим спектаклям на его сцене. Оглашенный список возможного репертуара впечатляет: Шекспир, Аристофан, Манн, Стринберг, Гольдони…
— Я бы начал с “Чайки”. Но “Чайка” у вас уже есть.
