Память нужна и живым, и мертвым — в равной степени. Память как последний солдат на поле боя — если она исчезает, то меркнут все боевые подвиги и победы. Отец Валентины Ивановны Птушкиной — старший лейтенант Старцев, летчик — погиб в 1942-м, возвращаясь с бомбежки. Его и остальных членов экипажа дальнего бомбардировщика похоронили на аэродроме в Монине — с почестями и ружейными залпами. Сегодня военное ведомство “потеряло” могилы героев, а его дочь пытается восстановить память павших в высоких инстанциях. Но это, похоже, никому уже не нужно…
…4 февраля 1942 года дальние бомбардировщики 748-го авиаполка 3-й авиационной дивизии дальнего действия возвращались с боевого задания на свою базу, в подмосковное Монино. Экипажи отбомбились по занятому немцами Смоленску и станции Колодня. Из рейда вернулись без потерь, и видны уже были посадочные огни родного аэродрома. Самолет старшего лейтенанта Карпа Олешко шел последним. На хвост ему “сел” немецкий истребитель, и, когда машины стали заходить на посадку, “мессершмит” расстрелял его чуть ли не в упор. Штурман экипажа старший лейтенант Иван Старцев, стрелок-радист старший сержант Петр Чигирь и стрелок сержант Семен Фарафонов погибли. Командир корабля Карп Олешко был тяжело ранен и чудом остался жив.
Похоронили летчиков в Монине на военном кладбище. Только вот с памятью вышла небольшая загогулина — век у нее оказался по большому счету совсем недолгим.
Все началось с того, что в мае 2004 года, накануне Дня Победы, дочь штурмана экипажа Валентина Ивановна Птушкина решила установить точное место захоронения отца. Так вышло, что ее мать — жена летчика Старцева — умерла в 1949 году. Пока была жива бабушка — возила малолетнюю внучку в Монино. И маленькая Валентина накрепко запомнила три могильных холма и скромный обелиск над ними, выкрашенный серебряной краской. Со временем дожди и ветер сбили краску с камней, подевалась куда-то табличка с фамилиями погребенных под ними людей. Валентина Птушкина говорит, что, изредка приезжая на кладбище, оставляла траурные гвоздики, по сути, не только отцу, но и всем похороненным там героям.
В 2004-м выяснилось, что никаких документов, подтверждающих захоронение летчиков Старцева, Чигиря и Фарафонова на гарнизонном кладбище, не имеется. Академия ВВС копией учетной карточки воинских захоронений на территории поселка Монино не располагает.
Валентина Птушкина обратилась в Щелковский объединенный военный комиссариат: так, мол, и так, ищу могилу отца. Помощник военного комиссара Гузель Брюхова и сотрудница комиссариата Елена Круглова готовы были показать три безымянные могилы времен войны — они знали о них, поскольку незадолго до этого проводили паспортизацию кладбища. И действительно, в присутствии представителя академии капитана Игоря Рудакова Валентине Ивановне показали три безымянных холма, над которыми возвышался полуразрушенный обелиск.
— Брюхова тогда же рассказала, что в нише обелиска была металлическая табличка с именами погребенных, — вспоминает Птушкина. — Только со временем эта табличка затерялась.
Валентина Ивановна добилась встречи с главой администрации поселка Монино Василием Литвиновым. Как представитель народа и власти он мог бы помочь ей в этом деле. Но разговора, увы, не получилось.
— Василий Андреевич, — вспоминает Птушкина, — не слушая меня, показал на дачный массив, граница которого располагается буквально в десятке метров от могил, и заявил, что своей первостепенной задачей считает заботу о дачном кооперативе “Монино”. Вот вывести дачные земли “из подчинения” Минобороны и сделать их муниципальными — это да. Что же касается кладбища — то академия должна еще ему доказать законность воинских захоронений на территории вверенного ему поселка.
Дальше — больше. Птушкина добилась встречи с руководителем военно-мемориального центра Минобороны генерал-майором Александром Кирилиным: помогите восстановить справедливость!
— Генерал, — рассказывает Валентина Ивановна, — в присутствии своего подчиненного полковника Черножукова заявил, что в нашей стране розыск останков погибших проводят энтузиасты на общественных началах, а у Министерства обороны на восстановление могил нет денег. Да еще проехался по памяти отца: подумаешь, какой-то старший лейтенант… К тому же в списках не значится. Так что вы еще докажите, что он на самом деле похоронен именно там.
Каково было это слышать дочери фронтовика — опускаем. Важно, что из всей этой дикой ситуации Птушкина сделала вывод: надо обязательно доказать, что под одним из трех, ставших безымянными, холмов лежит ее отец. И вот в подольском архиве ей удается отыскать оригинал оперативной сводки штаба третьей авиационной дивизии дальнего действия, датированной 5 февраля 1942 года. Из сухих строк армейского рапорта следует, что в ночь с 4 на 5 февраля пилоты дивизии бомбили железнодорожный узел Смоленск и станцию Колодня.
Седьмым же пунктом доклада значится буквально следующее: “Один самолет “ДБ-3Ф” (командир корабля Олешко) в момент посадки на своем аэродроме в Монине был атакован и сбит неизвестным самолетом. Самолет, штурман и два стрелка сгорели, летчик тяжело ранен…” Отыскался и еще один важный документ. В выписке из книги учета потерь личного состава 748-го полка читаем: “Старцев Иван Исидорович, штурман, старший лейтенант… 4 февраля 1942 года погиб при выполнении боевого задания; похоронен: Монино Московской области, братское кладбище…”
Что же получается? По архивным документам 40-х годов, летчики похоронены именно на монинском кладбище, а по бумагам современных, так сказать, наследников ратной славы отцов — не значатся, понимаешь… Может быть, это происходит потому, что нынешние генералы с большим удовольствием видят себя наследниками не славы и традиций, а земель и угодий, закрепленных за военным ведомством?
И тогда Валентина Ивановна написала письмо министру обороны. В нем просила “содействия в восстановлении могилы отца, посмертно награжденного орденом Красного Знамени, и могил членов его экипажа…” Посетовала также, что “в настоящее время в связи с небрежным уходом за территорией военного кладбища в гарнизоне имена захороненных известны только работникам архива Министерства обороны…”
Ответ, как ни странно, пришел от начальника Академии ВВС генерала Барсукова. “Разрешите выразить вам слова глубокой благодарности за ваши заботу и внимание к проблемам восстановление (авторский стиль сохранен. — В.П.) памяти и справедливости в отношении всех погибших и забытых героев Великой Отечественной войны, — сообщал генерал Барсуков. — К сожалению, командование академии по многим причинам, и в первую очередь финансовым, пока не в состоянии решить многие проблемы гарнизона. Все мои обращения и ходатайства ветеранской общественности в различные органы законодательной и исполнительной власти остаются без реализации”.
Надо понимать, что, когда в сортирах академии протекают трубы и подъезды загажены, — это проблемы гарнизона. А когда забывают могилы павших героев — это уже проблемы совести. И ставить в один ряд трубы и память, согласитесь, как-то некорректно.
А вот еще один образчик чиновничьего крючкотворства. Когда Птушкина, что называется, дошла до самых верхов, ей отписал даже сам генерал Кирилин. Хорошо хоть при этом уже не ругался в письме. Но… “Само понятие “братское кладбище”, — вразумлял генерал, — … в отличие от индивидуального места захоронения подразумевает, что на нем в одной могиле захоронены несколько (иногда десятки, сотни и тысячи) погибших.
Захоронения в братские могилы производились в годы Великой Отечественной войны, когда в связи со сложной военной обстановкой не было времени на изготовление гробов и рытье индивидуальных могил или не удавалось идентифицировать погибших”.
Вот уж действительно в огороде бузина, а в Киеве дядька. Кирилину толкуют, что могилы найдены, а он рассказывает о тонкостях погребения в суровое военное время. Но самое страшное, по словам Птушкиной, случилось 6 декабря 2004 года. Когда письма, разосланные ею во многие инстанции, невольно потребовали хоть какой-то реакции, когда она дошла и до президентской администрации, и до представителя президента в ЦФО Георгия Полтавченко — она снова оказалась в академии, в Монине.
— Я приехала в академию, и меня пригласили пройти на кладбище, — говорит Валентина Ивановна. — По поручению начальника академии меня сопровождал полковник Александр Разбойников. Он подвел меня к месту захоронения отца и показал носком ботинка ровную землю: мол, видите? Никаких ваших холмов здесь нет. А стало быть, и никаких могил здесь никогда не было. Они просто срыли могильные холмы, уничтожили захоронения фронтовиков!
Если честно, то совершенно непонятно, на что рассчитывали и чего добивались в академии, сражаясь с настойчивой посетительницей. Весной, когда стаял снег, три контура срытых холмов все равно проявились. На этот счет имеются фотографии и видеопленка. А кроме того, три могильных холма видели слишком много людей, и они не могут одновременно забыть об их существовании.
Для Птушкиной начался второй круг хождений. Обращения, письма, депеши… Адресаты — президент, министр, главком, прокуроры… Их все пересылали в академию. Какие ответы следуют оттуда — догадаться несложно. И Птушкина получает примерно одинаковые ответы, как, например, из военной прокуратуры Московского военного округа: “…Факта срытия могил не установлено… Воинские захоронения на территории братского кладбища учтены в Щелковском ОВК Московской области и регулярно обследуются. Шефство над захоронением закреплено за 1 факультетом ВВА им. Ю.А.Гагарина”.
Побывали в Монине и мы. Миновав КПП, пришли на кладбище. В глаза бросились полуразрушенные памятники на могилах фронтовиков, которые сиротливо ютятся среди свежих обелисков. Дачные крыши, которые, образно говоря, едва ли не нависают над кладбищем. Мусорная куча на задах погоста, где и по сей день валяются сброшенные со старых могил полусгнившие деревянные пирамидки памятников.
Попытались отыскать и последний приют экипажа. Возле общей кладбищенской скульптуры установлена мраморная дощечка с тремя фамилиями: Старцев, Чигирь, Фарафонов... Три могилы совсем в другом месте, да вдобавок теперь оно замощено серыми плитками. Уцелел только старый обелиск из кирпича. На нем — ни табличек, ни имен, ни фамилий. Чепуха какая-то! Если вы столько лет бились, доказывая, что никаких могил не существует, зачем тогда устанавливать безобразный мрамор? И, получается, права была Валентина Ивановна Птушкина, утверждая, что фронтовые могилы сровняли с землей?
— Да она просто психическая, — дал свою оценку заместитель начальника академии генерал-лейтенант Геннадий Курзенков.
Конечно, сумасшедшая, если в стремлении восстановить справедливость дошла аж до президентской администрации и даже после этого никак не хочет угомониться.
А мне вот думается, что Птушкина может быть хоть трижды не в своем уме. Она может не нравиться ни руководству академии, ни генералу Кирилину или кому-то еще. Она может даже вызывать у них мигрень или аллергию. Плевать. Потому что на самом деле речь идет не о ней, а о трех пилотах, почти мальчишках, которые в феврале 1942 года погибли, защищая Родину. И люди в погонах просто обязаны хранить память о таких людях, как старший лейтенант Иван Старцев, Петр Чигирь, Cемен Фарафонов...
Птушкина убеждена, что некие силы готовят военному захоронению незавидную участь. Либо его хотят перенести в другое место, а освободившиеся земли пустить под дачное строительство, либо намерены превратить его в элитное кладбище, что называется, для своих. И тогда, мол, бесхозные могилы фронтовиков действительно окажутся досадной помехой.
Не станем втискиваться в дебри предположений и версий, но очевидно одно. Сегодня бывшее воинское кладбище, на котором похоронены боевые летчики Великой Отечественной, как ни странно, оказалось без какого-либо надлежащего статуса и превращается в обыкновенный погост. Могилы летчиков, погибших в годы войны, уступают свежему пополнению и медленно, но верно оставляют свои прежние позиции. Уходя уже действительно навсегда.
И еще один трагический символ: когда мы пришли на гарнизонное кладбище, то увидели, как меж плит, придавивших могилы погибших летчиков, проросли три былинки. По одной на брата. И это все, чем сегодня павшие герои могут напомнить о себе потомкам.
