Старый афоризм Михаила Жванецкого “Секрет популярности: все знали, а он сказал” парадоксальным образом относится и к Евгению Гришковцу. Раз за разом он умудряется облечь в слова то, что подавляющее число людей всю жизнь носит в себе невысказанным. Новые уголки людских душ открываются читателю в книге рассказов “Следы на мне”, которая только что появилась на книжных прилавках. Репортер “МК” решил этим воспользоваться, чтобы пообщаться с писателем и увидеть искреннего человека в обычной жизни.
— Чем новая книга отличается от предыдущих?
— Это первая книга, в которой есть реальные ныне живущие и уже почившие люди. У них есть имена и фамилии. Здесь я впервые указывал точные географические названия. Никогда не был портретистом, но тут занялся крупным планом.
— Вы говорили, что избегаете пространственно-временных уточнений.
— В “Следах на мне” я тоже не отказывался от этого принципа. Да, я называю город Кемерово, называю свой возраст, но не даю признаков эпохи. Если кто-то и обнаружит ее, то это скорее моя неудача, чем достоинство. Я, конечно, писал, что мне было 14 лет; зная, что сейчас мне сорок, можно догадаться, в каком году происходили события, которые я описывал. Но то не совсем я, а лирический герой. Есть только признаки юности, а они универсальны. Мне важно, чтобы молодой читатель мог это прочесть и не чувствовать себя отделенным от истории.
— А если ваши знакомые узнают себя, как, например, декан Данков?
— Декан Данков точно рад не будет. Рассказ про него я вывесил в Интернете вскоре после написания. И уже все те, кто его знает прочитали этот рассказ еще до выхода книги. Одни говорили, что я слишком жестко приложил, другие — наоборот, смягчил. Кто-то согласился со мной. Сам Данков вряд ли прочтет этот рассказ.
Его не интересует современная литература, которая для него закончилась на Паустовском. Данков и в рассказе, и в реальной жизни слишком увлечен древнерусской литературой.
А вообще сложно сказать, как отнесутся прототипы к своим героям. Но мои рассказы — мои ощущения. И обидного я ничего не писал.
— Сами-то на своих героев похожи?
— Да. (Смеется.) Тоже не знаю, как жить. Особенно похож, когда в театре исполняю.
— Что ваша жизнь?
— Я пишу истории из жизни нормального человека. Хотя она уже перестала быть нормальной: поездки, гастроли, известность… В эту сторону жизни не хочу посвящать читателей. Она — для друзей и близких. Ну, сидел за столом напротив Путина в полутора метрах от него… Могу похвастаться и рассказать друзьям. Но писать об этом книжку?
— Ваши пьесы сильно корректируют?
— Если бы я писал в текстах большое количество ремарок с различными пояснениями, они наверняка бы нуждались в поправках. У меня только диалоги. Подрезать их тоже нет особого смысла: они у меня рассчитаны на час тридцать — час сорок. Иногда актеры их растягивают. Это хуже. Но в театре само течение спектакля происходит медленнее.
— А иностранцы вас читают?
— Как оказалось, меня и шпионы читают. Луговой рассказал в интервью, что Литвиненко передал ему мою “Рубашку”, чтобы с ее помощью они смогли закодировать информацию. Сам об этой истории узнал через два дня и поначалу даже подумал, что это шутка.
— Дочь читает ваши книги?
— Нет. Наташе еще 11 лет. Она пока смотрит мои спектакли.
— Но вы бы хотели, чтобы она стала писателем?
— Не знаю. Сейчас она увлечена мультфильмами Миядзаки и загорелась изучать японский язык. Сама нашла курсы и расстроилась, что туда берут детей только с 13 лет. Может быть, она еще станет переводчиком.
— Для вас важен театр. А зачем пришли в кино?
— Везде я приходил сам: в литературу, театр. А в кино пригласили Говорухин, Панфилов, Учитель. Ничего самостоятельного в кино я не сделал. В том смысле, что я играл роли в чужих произведениях.
— Быстро устаете от одного произведения?
— Нет. Я как раз очень люблю писать. Хотя, например, рассказ про то, как у героя умерла собака, писал медленно, мучительно. Но хотел дописать: рассказ мог кого-то поддержать. Ведь когда умирает животное, человек более одинок, нежели когда теряет близкого. По крайней мере, при потере близкого люди сочувствуют…
