Главным культурным событием понедельника стало не то, что Александр Соколов усидел в министерском кресле, а гастроли театра Льва Додина (Малый драматический театр. Театр Европы) в Москве, показавшего последнюю премьеру — “Жизнь и судьба”. Театральную версию великой книги Гроссмана принимал в столице Театр наций Евгения Миронова, столь эффектно открывший собственный сезон.
Сходка на “Жизнь и судьбу” была мощнейшая — артисты, режиссеры, театральные деятели, киношники и просто театралы, на последние деньги купившие дорогие билеты, телевизионщики, бизнесмены, политики — ну куда без этих. Опоздала Наина Ельцина и без претензий села с краешку.
Лаконичная, если не сказать аскетичная, декорация (Алексей Порай-Кошиц) — по диагонали сцену режет волейбольная сетка, упирающаяся одним краем в старомодный буфет, а другим — в такое же старомодное мутноватое зеркало. Только вот сетка не легкомысленно-веревочно-летняя, а как решетка. Стол да койка с панцирной сеткой без матраса, небрежно стоящие, будто в ожидании переезда. Начинается беззаботный волейбол — мяч налево, мяч направо — а заканчивается…
Впрочем, первый пас от мамы — маленькой трогательной женщины, которая пишет сыну Вите про то, как фашисты вошли в город и добрые соседи тут же написали, что она “жидовка”, с последующей приватизацией ее имущества и претензией на ее жилплощадь. Пас получает Витя — вообще-то Виктор Павлович Штрум, теоретик-математик с мировым именем, вернувшийся в Москву из эвакуации, чтобы работать над созданием атомной бомбы. Рыжая дочка Штрума, его русская жена, наглый шофер-антисемит — по одну сторону волейбольной сетки из металла, а по другую — заключенные сталинских лагерей, немецких концентрационных…
Что за спектакль? Что за полотно длиной в четыре с лишним часа с одним антрактом? Режиссер в протесте против сменяемости мизансцен и швов между ними. У него на сцене как в жизни — все смешалось, и этот замес не вызывает удивления. Ученые со своими теоретическими спорами, фашисты и большевики со своей философией, фанатики, делавшие революцию, и мерзавцы, пользующиеся ее плодами. Тут же — арестанты, политические и блатные, битва под Сталинградом и секс на холодной панцирной сетке.
Можно только восхищаться, как одна сцена входит в другую, не тесня и не давя, а сплетаясь то в объятиях, то в поцелуе, то в смертельной рукопашной. Удивительного эффекта добивается Додин: из бытового театра, где и стол, и посуда, и дребезжащий телефон, пальто с барашковыми воротниками, вода из душа, а также наскоро сброшенные на пол трусы, — рождается метафорический, философский театр — прекрасный и ужасный. У Льва Додина получился мраморный спектакль: чистый, выточенный и монументальный, как памятник. Но не гордо устремленный вверх, а скорбно-согбенный, страшный по своему образу. Как последнее письмо мамы сыну Вите. Еврейскую маму убьют, а Витю, ученого с мировым именем, сломают.
Самое главное — “Жизнь и судьба” за последнее время едва ли не единственное актуальное и прозорливое высказывание театра как такового. Гроссман писал про прошлое, о котором хотят забыть учебники истории, а Додин поставил про настоящее. Или в свете последних событий — наше ближайшее будущее, где президент Путин на плакате с совдеповским текстом: “План Путина — победа России!”.
Только вот в жизненной “Жизни и судьбе” заняты бездарные артисты от власти, в отличие от блестящей труппы Додина — Татьяна Шестакова (мать), Сергей Курышев (Штрум), Данила Козловский, Сергей Козырев, Адриан Ростовский, Игорь Черневич, Дарья Румянцева и восходящая звезда Елизавета Боярская. Которые играют неспешно, подробно и правдиво, как требует того любая жизнь и судьба.
